Анатолий Логинов - Джеронимо! Книга первая. Война
— Не, наш русский такого не мог, — улыбнулся Джоди.
— Погоди-ка, — Толик почувствовал, что спиртное на него наконец подействовало. Как всегда после выпивки, краски стали ярче, музыка — сильнее и даже мозг вроде заработал быстрее. Тут же он вспомнил, почему слова Кентукки, шахты и лавки вызывали у него ощущение чего-то знакомого. «Гарри, Гарри, как он любил… любит… полюбит эту песню. А почему бы мне и не спеть?» — почему-то последняя мысль показалась ему очень удачной. Опустошив кружку с пивом, он поднялся, не отвечая на недоуменные вопросы друзей. Пробраться сквозь забитый людьми зал было трудновато, но сидели они недалеко от оркестровой площадки, так что Толик дошел до музыкантов без происшествий. Пошептался несколько минут с главным из них, игравшим на гитаре. Еще несколько минут они подбирали мелодию и ритм, причем заинтригованные происходящим посетители понемногу прекращали разговоры и с удивлением смотрели на происходящее.
— Для моего друга из Кентукки! — громко объявил Толик и повторил коронный номер артиста, исполнявшего эту песню — задал ритм, щелкая пальцами.
— Богач считает, что создал богЛюдей из грязи, но мы — та же плотьТакие же мышцы и такая же кровьТакая же кожа, и мозг таков.
Посетители внимательно и молча слушали. Только Джоди и еще несколько человек, уловив ритм, поддержали песню, прищелкивая в такт.
— Шестнадцать тонн умри, но дайЖиви в кредит, в долги залезайРаботай молча, не надейся на райИ душу компании в лавку продай…
После второго куплета припев подхватили уже несколько голосов, а когда Толик проорал последние слова, зал разразился одобрительным свистом и криками:
— Шестнадцать тонн умри, но дайВсю жизнь работай, весь век страдайНо знай дружище, что в день похоронМы за тебя нарубим шестнадцать тонн![6]
Возвращаясь к столику и лавируя между восхищенно приветствовавших его посетителей, Том опять почувствовал, что за ним кто-то следит. Но ему было уже все равно.
Столик встретил его восторженным ревом и криком Джоди.
— Ну ты даешь, сержант! Сам сочинил?
— Нет, конечно. Слышал как-то раз, вот и запомнилась.
— Это точно кто-то из наших написал. Такое пережить надо. Вот только последний куплет немного странный, но тоже отличный. Прямо о нашем русском.
Даже местный виски, по вкусу — натуральный самогон, лился в глотку вполне свободно, как вода. Вечер пролетел незаметно, причем их компания ухитрилась даже ни с кем не подраться.
Только вот утром бежать было очень тяжело. Ноги двигались, словно чугунные, во рту было суше, чем в пустыне Сахара в разгар летнего сезона. Похоже, старые привычки Толика и организм Тома оказались не совсем совместимы и теперь боролись друг против друга. Но Толик все же победил, еще раз доказав, что здоровый дух всегда одолеет здоровое тело. Но весь день было действительно трудно, что было понятно — понедельник, он тяжелый день не только в России.
Ну, а со следующего дня стало полегче. Но не намного. К обычному изучению документов, уставов и наставлений, занятиям строевой добавились тренировки в поле, и стрельба из «кольта» и самозарядной винтовки. Винтовка Толику в целом не понравилась. Кургузая, с очень толстой, непропорциональной ложей и малопонятной неудобной механикой. Попасть пачкой с патронами в пазы приемника — еще та задачка, особенно в бою. И целиться навскидку через диоптр не столь удобно, как с открытым прицелом — мишень теряется. Правда на пятьсот ярдов и с готовой позиции благодаря тому же диоптрическому прицелу стрелять намного удобнее, чем из учебной винтовки. Но больше всего Толик возненавидел звук вышибаемой пустой пачки. Ясно было, что его услышат на расстоянии нескольких десятков метров даже днём. Он сразу сообразил, что в условиях не слишком интенсивного боя, на реальных городских или лесных дистанциях (метров пятьдесят), звон пачки будет слышен вполне явно для противника. Особенно если пачка падает на камни или металлические конструкции. Короче, заглушить этот звук может лишь канонада интенсивного боя. Эхо выстрела звон не скрадывало — как специально засек Толик, пачку вышибло вместе с экстрагированной гильзой, уже после звука выстрела. Конечно, деваться-то некуда, Гаранд — это не автомат Калашникова, но, как известно, за неимением горничной приходиться довольствоваться тем, что есть.
Хваленый кольтовский пистолет тоже вызвал явную неприязнь. Большой, брутальный в лучших американских традициях и, соответственно, очень тяжелый. Единственные удобства — ухватистая рукоять и большие, легко управляемые рычаги затворной задержки и предохранителя. А все остальное, значит — неудобства. Если честно, то стрельба из Кольта оказалась для Толика очень непривычной именно из-за большого веса. Держать такую «дуру» одной рукой — еще то удовольствие. Хорошо хоть, что отдача, вопреки ожиданиям, оказалась сравнительно плавной и не слишком чувствительной. Вот только стрелять из него больше чем на десяток метров было очень трудно. Тяжелая пуля при малой скорости имела очень высокую траекторию, заставляя непривычно задирать пистолет. «Надо будет при первом же удобном случае поменять на что-нибудь более легкое и приятное при стрельбе, — сразу после первых же выстрелов решил Толик. — Помнится, немцы выпускали… черт, выпускают сейчас, пистолет очень похожий на наш Макаров. Надо поискать обязательно».
Так, в заботах и занятиях, незаметно пролетело оставшееся время начальной подготовки. После чего взвод, в котором служил Томпсон, построили, зачитали приказ о присвоении очередных званий и предоставлении пятидневного «ар-энд-ар» — отпуска. Пять дней полной свободы. Хочешь, езжай в любое место Штатов (куда успеешь, конечно), хочешь — гуляй и пей здесь, ночуя в казарме. Новоиспеченный сержант Томпсон решил съездить в Вашингтон. Остальные рядовые, поднявшиеся из второго класса в первый и столь же новенький, блестящий, как только что вышедший из-под пресса никель, капрал Джоди, решили отметить переход в парашютисты, никуда не уезжая из лагеря…
Первая пара строчек куплета появилась из письма Джона Тревиса — брата автора песни Мерле Тревиса. Он писал брату о гибели известного журналиста Эрни Пайла на войне в 1945-м году: «Это как работать в угольной шахте. Ты выдал 16 тонн, а что получил? Только стал ещё на день старше и ещё глубже влез в долги». Четвёртая строчка припева — фраза, которую бросил отец Мерле соседям в ответ на вопрос, как он поживает: «Не могу позволить себе умереть. Я заложил свою душу корпоративной лавке». Имелся в виду «company store» — в тридцатых и сороковых годах в Америке не платили шахтёрам деньгами, а выдавали ваучеры, на которые можно было купить товары в магазинах, принадлежащих самой корпорации. Таким образом рабочие не могли копить наличность. Когда эту песню исполнял Теннесси Эрни Форд — в его исполнении эта песня впервые получила свою бешеную популярность — его фирменным ходом было начинать песню с отбивания ритма щёлканьем пальцев. Потом Эрни начинал петь.
4. Отпуска нет на войне
Скоростной поезд прибыл на Центральный вокзал строго по расписанию. Сержант Том Томпсон взял лежащий на полке вещевой мешок и вышел из вагона поезда, напоминавшего ему о виденном давным-давно фильме «В джазе только девушки».
Поискал глазами такси и сразу увидел знакомый по тем же американским фильмам, окрашенный в желтый цвет автомобиль. Оказалось, что это действительно такси, причем свободное и водитель готов отвезти его куда угодно всего за десятку. После небольшой, но весьма оживленной беседы, Тому удалось договориться, что его доставят до центрального почтамта только за пятерку. В сочетании с погодой, жаркой и влажной, все окружающее напомнило Толику давнюю поездку в Одессу. Тем более, что и говорок у таксиста, с поправкой на другой язык, точно напоминал одесский.
Но свою работу он знал и доставил Томпсона к требуемому месту без приключений и довольно быстро. Быстро по меркам сороковых, конечно. Привыкшему к другим скоростям попаданцу казалось, что машина едет совсем медленно. Настолько неторопливо, что он даже успел составить впечатление о столице США. Город поразил его какой-то невероятной схожестью зданий с Выксой, отсутствием подсознательно ожидаемых небоскребов, небольшим, словно в СССР, количеством автомобилей на улицах и висящими повсюду в окнах полосатыми навесами от жары. Автомашины, как и везде в этом мире, представляли просто рай для любителей антиквариата. Причем часть автомобилей, выпущенная в двадцатые, выделялась своими квадратными, напоминавшими каретные, кузовами, плоскими хромированным радиаторами. Остальные, более современные, напоминали какую-то советскую послевоенную хронику. Еще больше поразил Толика старинный бело-зеленый вагончик трамвая, в отличие от виденных им ранее, в прошло-будущем, ехавший по рельсам на подрезиненных колесах. Единственное, что мешало в полной мере расслабиться и насладиться поездкой — вновь появившееся чувство следящего за ним недоброго чужого взгляда. Потом он заметил коричневый форд, очень похожий по описанию на сбивший его в Хилл-Вэлли, неотступно, как показалось Тому, следовавший за такси.
