Василий Звягинцев - Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых
Что, впрочем, должно быть вам известно и без моего доклада.
Неизвестно, чем бы закончилась эта «беседа», поскольку Брайдер начал заметно накаляться, а в гневе он иногда умел быть страшным, а Ляхов уступать не собирался, принадлежа к тому типу людей, которые отнюдь не боятся собственного начальства больше, чем неприятеля. Но загудел зуммер селектора.
— Что? Так точно, подполковник фон Брайдер, господин генерал. Ляхов? Так точно, у меня. Да, разговариваем. Имею к нему серьезные претензии. Что? Так точно, понял, слушаюсь!
Начальник штаба положил трубку, вытер пот со лба обширным клетчатым платком.
— Значит, это… Приехал заместитель комкора генерал Филиппов. Желает вас видеть. Значит, так, что тут у нас — это наши дела, семейные. А там — смотрите. Не забывайте, по службе к вам есть серьезные замечания. Думаете, я не знаю, как ваши бойцы на подработки к местным торговцам ходят? А начальник медснабжения корпуса на вас докладную писал по поводу нерационального расходования казенного спирта. Так что имейте в виду. Однако если что, мы вас в обиду не дадим. Своих не сдаем. И рекомендации будут самые благоприятные.
— Слушаюсь, господин полковник. Душевно благодарен.
В принципе, он был совсем неплохой человек, только зануден моментами и излишне самоуверен. А так служить с ним было можно. Гадости если кому и делал, так только по приказу свыше и без всякого удовольствия.
Ляхов сейчас испытывал странное чувство. В медицине это называется «дежа вю». То есть как будто все происходящее с ним уже было. И этот разговор с Брайдером тоже. Вадим знал, что и кем будет сказано, на две–три фразы вперед. В зависимости от темпа разговора.
Звонок от генерала он тоже предвидел и ничуть не удивился, когда он прозвучал. Вернее, он–то удивился, но именно тому, что ждал его, и все вышло именно так, как следовало.
— Да, а что тут у вас? — вдруг заинтересовался подполковник, обратив внимание на саблю, завернутую в плащ–накидку и небрежно брошенную на просторный деревянный диван в углу кабинета.
Обычно такие диваны стояли на железнодорожных вокзалах, в залах ожидания первого класса. Массивный, темно–желтого дерева, без всякого лака матово сиявший от более чем столетней полировки суконными штанами пассажиров.
Ляхов присмотрелся и с удивлением сотрудника Шлимана, раскапывавшего Трою, увидел, что и вправду на спинке дивана глубоко вырезан причудливый вензель: «ЮЗЖД» (то есть Юго–Западная железная дорога) — и небольшой двуглавый орел сверху. Выходит, кто–то во время оно исхитрился привезти сюда этот диван из самой Одессы или любой станции между нею и Екатеринославом.
— Вы о чем, Юрий Манфредович? — прикинулся непонимающим Ляхов.
— Вот это. Сабля?
— А! Да так. Подобрал на поле боя. Типа трофей… Кстати, имею право, — и Вадим привычно забубнил статьи уставов и конвенций, признававших за военнослужащими использовать подобранное на поле боя оружие и снаряжение, отнюдь не относя данное деяние к статье «мародерство».
Но Брайдера волновало совсем не это.
Он вцепился в саблю, извлек ее из ножен, жадно осмотрел, только что не обнюхав клинок, и вдруг начал читать Ляхову лекцию об истории холодного оружия, вполне толково, хотя и монотонно излагая все, что накопила к этому времени мировая археологическая мысль.
Вадим успел уловить разницу между египетскими, греческими и римскими пехотными и кавалерийскими мечами, узнал, что двуручных мечей вообще нигде на вооружении не состояло, а если где в музеях они и экспонируются, то являются копией с единственного, впрочем, давно утерянного образца, изготовленного для театрализованного карнавала при дворе короля Оттона Первого.
Сабля же представляла собой тип так называемой гурды, выкованной из натуральной дамасской булатной стали, ничем не уступающей пресловутым японским мечам, сиречь «катанам», которые после нескольких тысяч проковок могли рассекать наплывающий на них по ручью осенний лист.
— Да вот, любуйтесь…
Подполковник сначала легкими движениями заточил концом клинка синий карандаш «Тактика» до тонкости шила, потом подбросил в воздух свой носовой платок и попытался разрубить его в полете, но не попал.
Не смутившись, фон Брайдер сообщил Вадиму, что такими клинками свободно можно подпоясаться.
Подпоясаться тоже не удалось, но в крутую параболу сабля согнулась и выпрямилась без всякой остаточной деформации.
Слегка балдея от потока информации, Ляхов приготовился выслушать еще и сравнительные характеристики арабских, турецких, русских драгунских сабель и шашек всех двенадцати российских казачьих войск, как телефон зазвонил снова.
— А? Что? Да–да, идем. Просто завершали формальности.
Брайдер раздраженно бросил трубку.
— Да опять генерал этот, мать его туда, так, обратно и с перевертом в центр мирового равновесия! Поговорить с человеком не даст. Слушай, капитан, а я и не знал, что ты так здорово в оружии соображаешь.
Это при том, что Вадим за последние десять минут не промолвил ни слова.
— Вот так служишь, служишь с людьми и вдруг открываешь их с совершенно новой стороны. Поехали бы мы с тобой ко мне в родовой замок… Ну, это недалеко от Мальборка. Возле Минска. Я б тебе показал коллекцию. Так что, саблю продашь?
— В смысле? — оторопел Ляхов. Вроде как на эту тему они точно не говорили.
— При чем смысл? Продашь, нет? Пятьсот шекелей даю.
— Пардон, кригскамрад[7], я пока при деньгах, и меня генерал ждет. А вот если на хранение оставить…
— Не хочешь? Зря. А оставить можно. Вот здесь.
Подполковник открыл аляповато раскрашенный под дуб железный шкаф, где хранились пачки каких–то пыльных папок.
— Клади, куда со всем этим, право…
Ляхов сложил и шашку, и контейнер, и даже свою медицинскую сумку на дно шкафа. Только винтовку оставил при себе.
Брайдер запер дверцу и протянул Вадиму бронзовый, с широкими фигурными бородками ключ.
— Держи.
— Да зачем, что вы, я и так, — по–интеллигентски стал отнекиваться доктор.
— Бери, бери. Мало ли что. Будешь потом опять болтать не по делу.
Ляхов сунул ключ в карман, щелкнул каблуками, отдал честь, второпях — левой рукой, поскольку в правой держал винтовку, и заторопился к выходу.
…Поскольку Тарханов был срочно отправлен в госпиталь, вся первоначальная слава досталась одному Вадиму.
Обычно в строевых частях, расквартированных в метрополии, по команде передаются только рапорты, обрастая по пути резолюциями и комментариями, упомянутые же в рапортах люди остаются на своем месте. Но сейчас начальство решило отступить от установленных канонов.
Вероятно, им, начальством, руководило естественное любопытство. Не каждый день и даже не каждый год полуштатские военврачи вступают в бой с целым вражеским батальоном (если перевести численность разгромленной банды в понятные категории) и побеждают без единой царапины.
Проходя через приемную перед кабинетом генерала, он услышал негромко брошенную каким–то полковником–порученцем, которых немало здесь толпилось, фразу, заставившую его усмехнуться:
— Хрен знает что! Подвезло этому лекарю. Лучше б из нас кто–нибудь на его месте оказался…
Наконец Ляхов оказался на ковре (в буквальном смысле, красивом багдадском ковре) посреди огромного кабинета целого гвардейского генерал–лейтенанта, как был, в продранных на коленях бриджах и пыльных сапогах, исцарапанных и потертых на носках до белизны о щебенку. Только китель, который Вадим перед боем снял, оставался достаточно чистым, а грязь, кровь и пот с лица он успел смыть еще на аэродроме из водоразборной колонки.
Доложившись, смотрел он на генерала независимо и как бы даже дерзко, памятуя о словах, услышанных в приемной. И продолжал эксперимент, пытаясь угадать, совпадет ли поведение генерала с тем, как оно ему представляется. Сам он надеялся на награду, прямо сейчас извлеченную генералом из сейфа. Правом награждать отличившихся на поле боя командование корпуса обладало. До креста «За боевые заслуги» первой степени включительно.
— Кто вы по должности, капитан?
Вадим ответил.
Генерал негромко выругался. Ляхов не уловил, удивленно или разочарованно.
— Вот, — сказал замкомандующего сидящему за приставным столиком очень молодому и симпатичному подполковнику. Тот смотрел на Вадима крайне доброжелательно, вроде даже подмигнул незаметно для генерала. — Все у нас не по–людски. То бандиты именно на нашем участке прорываются, то доктор из себя заградотряд изображает. Как, доктор, страшно было? — вновь обратился генерал к Вадиму.
— Не знаю, господин генерал, не понял пока. Тут одним словом не скажешь.
— Ну–ну, — постучал тот пальцами по столу. — А стрелять где научился? Стрелял–то ты лихо. Человек полтораста вы там положили?
