Василий Звягинцев - Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых
Вадим подполз к краю обрыва, осторожно выглянул. Отсюда ему открылась полная картина поля боя, от вражеских тылов и до позиции Тарханова. Буквально через пару минут выявилась интересная штука — имелся какой–то нервный узел, или мозговой центр колонны, вокруг которого все и кипело.
Те бойцы, что были впереди, постоянно пытались атаковать, прорваться к перевалу, задние — суетились, мельтешили, как муравьи при пожаре, подносили мины к двум установленным посреди дороги минометам, стреляли, похоже, совсем не целясь, из винтовок и автоматов, обеспечивая огневую поддержку, высылали вперед новые группы резерва.
А центр, около десятка ничем внешне не отличающихся от прочих боевиков, устроившихся в глубокой расселине скалы сразу за поворотом, оставался неподвижным.
Похоже, там и помещался командир всей этой группировки, отсюда и идет импульс беспощадной воли, заставляющий всех прочих умирать безропотно и даже с азартом, как это делают пчелы, жалящие напавшего на улей медведя.
Эх, догадались бы они с Тархановым с самого начала затащить сюда пулемет… В винтовке оставалось всего четыре патрона. В кого стрелять конкретно?
Зато есть три гранаты в рубчатых оборонительных рубашках. Тарханов дал их Вадиму на крайний случай, предупредив, что одну обязательно надо оставить.
— Дойдет вдруг до этого, не убьют и бежать некуда — последняя твоя. Рви кольцо и не горюй. Здесь не Европа, в плену ловить нечего. Соображаешь, о чем я?
— Да уж не бином Ньютона. Кстати, а не помнишь, в чем там смысл? Поговорка в памяти осталась, а что это за штука — забыл напрочь.
— Я — тем более. Что–то насчет «а» плюс «б» в квадрате, на что–то деленное или умноженное. И хватит трепаться. К бою!
Ну, к бою так к бою.
Ляхов прополз вперед еще пару десятков метров и, прикинув, что отсюда добросит наверняка, швырнул вниз одну за другой обе гранаты, со взрывателями, поставленными на удар.
Как учили, отпрянул назад, чтобы случайно не задело. Осколки, разлетающиеся на триста метров, иногда имеют странную способность сдуру попадать так, что ни один снайпер не словчится.
Первый взрыв внизу он услышал, а второго — уже нет. Вдруг его не то по голове ударило, не то скрутило эпилептическим припадком. Остатками сознания Вадим еще успел оценить это именно так.
Мир долго вращался вокруг него, скалы тряслись и рушились, совершенно как в фильме «Золото Маккены», одновременно что–то непонятное сыпалось сверху.
Мышцы, все сразу, что примечательно, сводило жесточайшей судорогой, и еще от рвотных позывов его корчило на острой щебенке так, что, мотая головой, он в кровь рассекал себе подбородок и щеки.
Потом сознание погасло, не слишком быстро, как раз, чтобы Ляхов еще успел подумать, что вот оно то самое и есть.
«Ретроградные секунды» перед смертью, в которые он решил не верить.
…И так же сразу все прошло. Не оставив после себя никаких особенных последствий соматического типа. Единственно — в голове слышалось нечто вроде замирающего звона прекративших праздничный благовест колоколов.
Еще через полминуты Вадим сообразил, что никакие не колокола, а обычные вертолеты приближаются. Догадка превратилась в уверенность, когда в лицо ударил горячий ветер и обвальный грохот турбин.
Над перевалом косо скользнули силуэты сразу трех тяжелых «Си–60» огневой поддержки. В горячке и азарте боя, который они уже мысленно договорились считать последним, и Тарханов и Ляхов о такой возможности забыли и думать.
Ляхов подхватил винтовку и заспешил вниз.
Глава третья
…Военврач сидел на камне, опираясь на винтовку, а за плечо его тряс средних лет летчик в синем комбинезоне. Приличный кусок времени выпал у Вадима из восприятия. Совсем низко над головой проворачивались по инерции лопасти ротора. На площадке хватало места только для одной машины, остальные две выписывали восьмерки над серединой ущелья, и с их подкрыльевых пилонов то и дело срывались дымные полосы НУРСов.
Летчик что–то говорил, но Ляхов не слышал его, слишком сильно гудел двигатель, да и голову заполнял неприятный, томительный, глухой, как сквозь вату, звон.
И вообще он не очень хорошо понимал, где находится и что с ним происходит. Более–менее отчетливые впечатления остались только от самого момента взрыва и появления вертолетов. Все, что было до, словно подернулось густым туманом. И цветовая гамма вокруг казалась странной, он смотрел на мир будто сквозь толстое оранжевое стекло.
Потом он увидел у себя в руках фляжку и сделал несколько длинных жадных глотков, с опозданием поняв, что там не вода, а коньяк. Что ж, тем лучше.
— Где майор? — с трудом ворочая языком, спросил Ляхов.
— Какой майор? Русские погоны у твоего напарника, капитан[5] он. Все в порядке, уже в машине, зацепило его, но не очень сильно. Пойдем, лететь пора.
— Сейчас, — ответил Ляхов, — мне еще барахло забрать надо. А что же вы так долго, мы вас ждали–ждали. Еще бы десять минут — и конец.
— Что значит долго? Как приказ получили — в полчаса уложились.
Ляхов с недоумением посмотрел сначала на летчика, потом на свои часы. Он совершенно точно помнил, что последний раз они показывали без пятнадцати одиннадцать, и было это не меньше получаса назад, еще до того, как он разделался со скалолазами. А сейчас обе стрелки сошлись на цифре «X».
— Постой, постой, братец, вы когда приказ получили?
— Ровно в девять, у меня и в бортжурнале записано. Я ребят по тревоге поднял, боезапас уже загружен был, топливо долили и взлетели. В девять тридцать пять были над целью. Я как раз тебя увидел, ты нам фуражкой махнул и показал, куда ракеты пускать.
— Ни хрена не понимаю! — Вадим потряс часы, приложил к уху. Шли они нормально. Оставалось предположить, что он просто в горячке боя перепутал большую стрелку с маленькой.
— А вы молодцы, ребята. Сколько накрошили вдвоем! Теперь вертите дырки для орденов. Глядишь, под это дело и нам что–нибудь обломится…
Ляхов хотел спросить, как зовут его спасителя, но тут же забыл о своем намерении. Все же сильно не по себе ему было. Ладно, успеется, мелькнула, похоже, такая мысль. Не последний день живем…
Он повернулся и пошел не туда, где оставил среди камней и футляр с принадлежностью от винтовки, и санитарную сумку, и китель, а вниз по дороге.
Вид густо покрывающих дорогу тел, пробитых его и Тарханова пулями и посеченных разрывами ракет «воздух — земля», отнюдь его не расстроил. Смотрел в лица бородачей и почти безусых юнцов, разномастно одетых в пятнистые комбинезоны, халаты, старые английские кителя–хаки и не чувствовал совершенно ничего. В смысле раскаяния или душевных терзаний.
Ну, накрошили кучу бандитов, озверевших то ли от анаши, то ли от ложно понятого религиозного и национального долга, так на то и служба.
Присяга и все такое. Переживания героев Ремарка в Мировой войне были ему совершенно чужды.
«Нет, я понимаю, контузия, — думал он профессионально, несколько удивляясь охватившей его эмоциональной тупости, — но все же…»
За поворотом, как раз там, куда он бросил свои гранаты, Ляхов увидел мертвых ослов с двойными серыми вьюками на спинах, убитых погонщиков, а чуть дальше — лежащего на спине пожилого араба или перса в зеленой чалме и новом коричневато–рыжем мундире неизвестного фасона. Ни в одной из европейских армий таких не носили. И на ногах тяжелые ботинки с крагами.
Отброшенные взрывом, напротив старика разбросали ноги и руки еще два бойца помоложе, в таких же униформах. Между ними завалился набок зеленый алюминиевый цилиндр с крышкой на барашках, похоже, армейский походный термоконтейнер, оснащенный брезентовыми лямками для переноски за спиной. В его боках тоже выделялись дырки и вмятины от чугунных осколков.
Жрать они, что ли, собирались, перед тем как он бросил свои гранаты?
Но это все ерунда, никчемные проблемы переставших жить людей. А вот кое–что поинтереснее…
Перебитой и вывернутой в локте рукой с торчащими бело–розовыми костями хаджи[6] сжимал кривую саблю в богато украшенных ножнах и сверкающим россыпью камней эфесом. Сабля наполовину вытянута из ножен, будто в последний момент ее хозяин собирался пустить ее в дело, да не успел.
Ляхов нагнулся и вырвал оружие из начавших костенеть пальцев трупа. Сунул под мышку. Хорошее будет пополнение прадедовской и дедовской коллекции трофеев.
Есть там палаши немецких кирасир, сабли венгерских гусар, много всякого российского холодного оружия, а теперь будет и настоящая бедуинская сабля.
Дальше идти ему не захотелось, да и сил не было. Вадим собрался повернуть обратно, но что–то заставило его наклониться над контейнером. Через самую большую пробоину он увидел отнюдь не плов и не гороховый суп, а сломанные и раскрошенные электронные панели, торчащие обрывки проводов.
