Темная лошадка - Владимир Владимирович Голубев
— Неужели, Софья Маврикиевна, дворцовый слуга заслужил больше Вашего внимания, чем я? — немного насмешливые слова будто сами сорвались с губ Алексея.
Коссовская испуганно обернулась и прижала руку ко рту.
— Похоже, Вы боитесь меня, Софья Маврикиевна? Меня же представляла Вам Ваша маменька!
— Боюсь, я не узнаю́ Вас! Я ожидала беседы с Его Величеством, но Вы никак не можете быть им! — голос её зазвучал довольно дерзко, и Лобову почудилось в нём нечто знакомое. Девушка наконец-то сделала шаг навстречу ему и вышла из полумрака малоосвещённого угла.
— Боже, это Вы? — искреннее удивился Алёша. Вместо накрашенной неуклюжей куклы перед ним стояла грациозная, словно лань, девушка с огромными зелёными глазами.
— А Вы? — глаза её сверкнули будто изумруды, и молодого человека охватило странное чувство.
— Вы часто скрываете свою красоту за маской? — вопрос был задан не просто неожиданный, но ещё и по-французски, с тем удивительным акцентом, что рождается сам собой под жарким солнцем Прованса.
Софья снова прижала руки к лицу, а глаза её стали ещё больше.
— Вы, тот дятел, что так неловко упал к моим ногам?
— Безусловно, о прекрасная крестьянка! Где же Вы пропадали! Я искал Вас столько времени!
— Неужели меня было столь сложно найти?
— Но, Ваше же имя Софья! А я искал Зою!
— У, да Вы действительно дикий дятел! Неужели же Вы не слышали, что Софья Палеолог была сначала Зоей[13]! Так меня называли мои подруги по Новодевичьему обществу и их братья, с которыми мы веселились на Святках! — и она звонко засмеялась.
Алексей засмеялся вместе с ней, и наконец-то смог подойти к ней и взять её за руку.
— А Вы, Софья или всё-таки Зоя, почему были столь странны на нашем представлении на новогоднем балу?
— Для Вас, пусть будет Зоя, так меня зовут только друзья! А как Вы думаете, я должна была себя вести в столь диком уборе, что заставила меня одеть мать? Да ещё и глаза мне едкой пудрой засыпало! Ну и жениха мне нашли, без моей воли-то! А Вы? Вы были столь нелепы!
— Мне показалось, что я увидел Вас во время кулачного боя, я на секунду отвлёкся, и мне так разбили лицо! Я еле-еле стоял на ногах! — оправдывался Алёша.
— Так это действительно были Вы! Я думала, что ошиблась, когда увидела Вас, и Вы тут же пропали!
— Меня унесли с поля брани! — смеялся Лобов, — Но я же остался Вашим верным рыцарем!
[1] Корнуоллис Чарльз (1738–1805) — британский военный и государственный деятель, генерал, граф, маркиз.
[2] Коупенс — город в Южной Каролине
[3] Чарлс-Таун (совр. Чарлстон) — крупнейший город и порт Южной Каролины
[4] Линкольн Бенджамин (1733–1810) — американский военачальник, генерал-майор
[5] Портач — фальшивомонетчик (уст.)
[6] Вергилий — античный поэт, в поэме Данте Алигьери «Комедия» проводник по Аду
[7] Флигель — вспомогательная пристройка к жилому дому или отдельно стоя́щее второстепенное здание
[8] Иванэ — победитель чудовищ в грузинских сказках
[9] Майсуры в Индии действительно были первыми, кто использовал ракеты в боевых действиях. Именно их технология легла в основу первых уже европейских ракет, изобретённых Уильямом Конгривом в 1806 г.
[10] Пейзанка — крестьянка (уст.)
[11] Домина — любовница (лат.)
[12] Менуэт — старинный французский танец
[13] Софья Палеолог (1455–1503) — Великая княгиня Московская, супруга Ивана III Великого до православного крещения была Зоей
Глава 16
Алексей Орлов был чрезвычайно задумчив. У него на руках было личное письмо государя к королю Франции. Для него это была уже не первая такая депеша, но здесь оно сопровождалось и личным посланием императора к нему самому. Пусть и не раскрывая подробности, Павел сообщал своему послу, что реакция короля на прочитанный текст очень важна для дальнейших взаимоотношений государств.
Такая таинственность по отношению к Орлову для Павла была совершенно несвойственна, что свидетельствовало либо о постепенном отстранении Алексея Григорьевича от дел, либо о желании императора оградить своего соратника от опасности. Первый вариант страшил посланника, но второй был более характерен для отношений государя с близкими ему людьми, к числу которых Орлов совершенно справедливо себя относил.
Так что сейчас, ожидая аудиенции, он был очень задумчив, размышляя о возможных проблемах, который могут снова встать перед ним. Он хорошо представлял очередную опалу при дворе, но понимал, что случилось нечто важное, и оно не может дольше прятаться за занавеской, а должно выйти наружу.
Получив приглашение войти, он с достоинством прошёл хорошо знакомый церемониал и предстал перед королём. Людовик дружески подмигнул ему и изрёк:
— О, дорого́й мой Алекси! Вы пришли снова развлечь меня и наших придворных своими историями!
— Вынужден огорчить Вас, Ваше Величество! На сей раз, я принёс Вам очередное личное послание моего монарха! — с глубоким поклоном он протянул Людовику затейливо изукрашенный кожаный цилиндр, скреплённый несколькими навесными печатями.
Король, подняв одну бровь, быстро вскрыл тубус, вытащил послание, написанное собственноручно русским императором, пробежался по бумаге глазами. Внезапно он побледнел, судорожно сжал губы и прошипел:
— Все — вон! Господин Орлов, прошу остаться!
Зал быстро очистился. Людовик вскочил, снова перечитал письмо, на сей раз более внимательно. Схватил себя за кончик носа, снова перечитал. Вскочил, потом резко сел. Помолчал в задумчивости несколько минут.
— Алекси, Вам известно содержание письма моего брата[1]? — говорил король очень медленно, проговаривая каждое слово, словно боялся, что русский посланник может не понять сути вопроса.
— Нет, Ваше Величество! Это личное письмо моего обожаемого государя и я не могу быть допущен к подобного рода сообщениям! — бестрепетно отвечал Орлов.
— Павел — человек чести? Хотя о чём это я… Это не вопрос, это скорее утверждение… Алекси, подождите некоторое время… Ко мне сейчас придёт Д’Эстен, он принесёт новые планы флота. Поприсутствуйте, друг мой! А пока, всё же расскажите мне побольше о Павле.
Орлов, не показывая виду, говорил о том, как учил тогда ещё юного наследника престола фехтовать, как тот переписывался с Вальтером и заслужил его высокую характеристику, как героически Павел Петрович себя проявил в турецкой войне. Почти всё Алексей Григорьевич много раз рассказывал в присутствии короля, и ничего нового в его историях не было, но Людовик внимательно слушал его, иногда постукивая по столу затейливые
