Алексей Шепелёв - Грани судьбы
Женька сделал небольшую паузу. Нет, ему не надо было переводить дыхание, у него не могло пересохнуть в горле. И все же он сделал эту паузу — чтобы справиться с волнением. Музыка стихов захватила его и подчинила его своим законом — как и всех собравшихся у костра. Даже не понимавшие ни слова Наромарт и Анна-Селена, что уж говорить об остальных. Такое внимание льстило мальчишке: когда на уроке рассказываешь стихотворения, до этого никому нет дела, кроме учительницы, да и ей почти всё равно. А сейчас от него действительно ждали каждое слово. И если сначала Женька всего лишь неохотно выполнял прихоть дракона, то теперь увлёкся.
Над юртами буря свистала без края,И с вечностью звук был в единое слит,И чудилось — птиц беспросветная стаяКуда-то, как жизнь, бесконечно летит.Очаг под котлами покуривал чадом,И, рыжий аргал в очаге вороша,Угрюмый вожатый со старым номадомЗа чаем беседу вели не спеша.Они говорили на странном наречье,На спутанной смеси чужих языков,Которой всегда объяснятся при встречеСкитальцы среди азиатских песков.Белели безглазые лики бурханов,И старый номад, погруженный во тьму,Смотрел на вожатого смутно и странно.И вот, что вожатый поведал ему:— Хозяин, за три перехода отсюда,От встречных случайно твой выведав путь,Мы гнали своих истомленных верблюдов,Чтоб в черном буране тебя не минуть.Мы знаем, твой путь, как и наш, не из легких,Но, может, кочуя на полночь, на хлад,Пройдешь мимо наших селений далеких,Откуда мы вышли два года назад.И там, на Алтае, в Ясаке и Камне,Скажи соплеменникам в наших горах,Что мы еще живы, что наших исканийЕще не коснулись ни ересь, ни страх.Скажи, что наш путь еще богу угоден,Что души ведет указующий глас,Что так и идем, на восход и на полдень,И только лишь сорок осталось из нас.Что всех хоронили по старым обрядам,С молитвою праведной и со крестом,Что жаль недошедших… Что, может, уж рядомЗавещанный край тот, куда мы идем.— Ом мани, — вздохнул сокрушенно хозяин,И эхом ответила тьма: — Паде хум…Какая же цель ваших трудных исканий,Дороги без края, пути наобум?Буранная полночь тоской снеговоюСвистала, и билась струя о струю…И старый вожатый, тряхнув бородою,Продолжил нехитрую повесть свою:Мы ищем, хозяин, страну Беловодье.По книгам, которые взяли с собой,Страна эта там, далеко на восходе,За черной пустыней, за горной грядой.Там белые реки и светлые нивы,Пшеница родится там сам-пятьдесят,Там издавна вольные люди счастливыИ в радости господа благодарят.Там птицы — несметно, несчитано зверя.Там в вечном цветении сказочный лес,Там старая вера, там истинно верят,И всем благодать ниспадает с небес.По юрте скреблись вихри снега и пыли,И звук заунывный просящ был и нищ,И лики бурханов, казалось, ожилиИ скорбно смотрели из войлочных ниш.— Нас гнали по свету сатрапы раскола,И там, на Алтае, куда ты идешь,Ты встретишь и нивы, и пашни, и села,Но всюду там зло, произвол и грабеж.Мы русские люди. Терпенье и вераВедут нас, и нет нам возврата назад.За путь бесконечный, за муки без мерыНас ждет в утешенье Взыскующий Град.И там, когда вдруг загудят на подходеСо звонниц невидимых колокола,Откроется взорам страна Беловодье,Куда эти годы нас вера вела…Буран не кончался… Над дымом аргалаОгонь пробивался под днища котлов,И красное пламя едва освещалоСклоненные головы двух стариков.И каждый из них был согбен и терзаемТяжелую ношей тревожащих дум…— Ом мани, — вздохнул отрешенно хозяин,И эхом ответила тьма: — Паде хум…Гудели пустыни разверстые недра,И струи песка, уносимые прочь,Летели сквозь мрак под ударами ветра…И вот, что номад рассказал в эту ночь:— Мой гость, я прошел со своим караваномНасквозь и Амдо, и Цадам и Тибет,Я видел в пути своем разные страны,Но там, на Востоке, страны твоей нетМы племя тангутов с холодных нагорий,Сыны опустелой и стылой земли.Нас тоже в скитания выгнало горе,И пастбища наши остались вдали.Дунганский ахун с озверелой барантой,Тибетский найон да китайский амбаньВсе вымели вплоть до последних баранов,— И всякому — подать, и откуп, и дань.Нищают кумирни, и нет уж просвета,Пустеют поля, вымирает народ…И вера в расколе: два толка, два цвета,— Цвет крови и солнца… И кто их поймет!Но если, о гость, ты пройдешь через горыИ целым достигнешь высокой страны,Скажи соплеменникам у Куку-Нора,Что мы еще живы и верой полны…Пустыня смолкала. Во тьме непочатойСлабел постепенно тоскующий вой…— О боже, — вздохнул сокрушенно вожатый,И эхом ответила тьма: — Боже мой…И сверху казалось, не ветер, а времяСтекало по мраку с шуршанием крыл…— Куда ж ты ведешь свое гордое племя?С волненьем вожатый номада спросил.По древним преданьям, в краю полуночиСредь моря главами светлейших вершинВздымается остров, блажен, непорочен,То остров счастливых, святой Шамбалын.Там белые реки и млеком, и медомСтруятся меж пастбищ и сказочных скал.Любовь и свобода там правят народом,Там каждый нашел то, что в жизни искал.Там люди красивы, добры и безбедны,Как радостный праздник свершается труд.В высоких кумирнях творятся молебныВо славу единственнейшего из Будд.И в край тот, явясь из высокого Храма,По древним преданьям — чрез тысячу лет,Народ за собой поведет дадай-лама,И путь тот осветит сияющий свет.Но тысяча — это для смертного много…И, встав из своих разоренных долин,Мы вышли на Север неясной дорогой,Искать свой блаженный святой Шамбалын…Беседа угасла… В костре поседелиПоследние угли… И в юрте к утруВдруг стало не слышно безумной метели,Всю ночь продолжавшей глухую игру.В рассветном тумане сквозь сон и усталостьГотовились люди вершить переход,И в гулкой морозной тиши раздавалисьЛишь крики погонщиков, вьючивших скот.Они расставались, вожатый с номадом,И каждый, храня и тепло, и печаль,Прощался друг с другом напутственным взглядом,Пред тем, как уйти в безвозвратную даль.И если кто мог бы свободною птицейПодняться в тот день над застылой землей,Внизу различил бы он две вереницыЛюдей, уходящих невидной тропой.Две тоненьких нити, готовых порваться,Две вечных надежды, два всплеска огня,Которым гореть, умирать и сбываться,Храниться и тлеть — до грядущего дня.[6]
Женька закончил чтение баллады, на некоторое время повисло молчание.
— Сильно, — наконец произнёс Нижниченко. — Говоришь, это в школе проходят? В наше время не проходили.
Балис кивнул. Действительно не было этой баллады в программе по русской литературе.
— А кто автор?
— Не помню, — подкупающе честно признался Женька, глядя в глаза Мирону. — Мы это давно проходили, ещё в третьем классе. Автора я давно забыл, а вот стихи всё помню.
— Гм…
Вообще-то забыть автора, но помнить стихи для ребёнка — обычное дело. Нижниченко и сам помнил с далёких времён как бы не с полсотни стихотворений, авторство которых он определить бы очень затруднился. Ну, может, не с полсотни, но десятка два — уж совершенно точно.
Вот только уж больно хороши были стихи. Потому и выглядела забывчивость подростка особенно несправедливой.
— Хорошие стихи, — одобрил дракон. — И верно подмечено, как эти люди идут в неизвестность, толком не зная, существует ли вообще в их мире то, что они ищут.
"Что бы ты понимал в стихах?" — досадливо подумал Женька и, словно нарочно, Серёжка тут же спросил у Дака:
— А драконы сочиняют стихи? — неожиданно даже для себя поинтересовался Сережка.
Морда Дака на мгновение пришла в движение, и, хотя мальчишка не разбирался в драконьей мимике, он понял, что черный диктатор улыбнулся.
— Конечно. Иначе как бы я смог понять красоту ваших стихов?
— А расскажи нам что-нибудь…
— Ну что же, слушайте…
Дак, в отличие от Женьки, декламировал на морритском. Наверняка от такого перевода стихи изрядно проиграли в качестве, но всё равно производили впечатление:
