Владимир Свержин - Внутренняя линия
«Они мне не поверили, — думал Шведов. — Я говорил чистейшую правду, а они сочли меня лжецом. И все потому, что мне удалось вернуться из ада, уйти живым оттуда, откуда не смогли вырваться остальные. Теперь они решили бросить меня на съедение и поглядеть, найдутся ли желающие откусить мне голову. Какая несправедливость!»
Он услышал, как в конце вагона открывается дверь, в коридоре начинают топать сапоги, и со вздохом достал американский паспорт.
— Приготовить документы и вещи к досмотру! — пронеслось по коридору.
Вещей у Шведова почти не было. Он вытащил из-под дивана саквояж и предупредительно открыл его: пара белья, бритвенный набор — ничего существенного. Сосед Шведова — щекастый бюргер с отчетливым пивным брюхом — пыхтя, расстегнул чемоданы.
— Конфеты, — пояснил он.
Дверь купе открылась:
— Документы, пожалуйста.
Изучающий взгляд красноармейца с маленьким красным кубарем в петлице впился в Шведова, затем перешел на его соседа.
— Тате. Мартин Тате из Цюриха, — поспешил назвать себя коммивояжер. — Я занимаюсь шоколадом. Вот, попробуйте!
Он протянул пограничнику открытую коробку.
— Положите на место! — скомандовал проверяющий, изучая документы.
— Вы зря отказываетесь! Замечательный швейцарский шоколад!
Пограничник вернул ему паспорт и принял документы Шведова.
— Мистер Томсон? — со скрытым ликованием в голосе спросил пограничник. — Уолтер Томсон?
— Йес, оф кос.
— Пройдите с нами. Вы арестованы!
— Я плохо понимать по-русски. Я америкен бизнесмен.
— Все вы отлично понимаете, ваше превосходительство! Нечего ваньку валять, давайте вставайте!
— Не желаете ли чаю? — спросили из коридора.
В просвете дверного проема мелькнула стройная фигура затянутого в униформу проводника с рыжими, чуть подвитыми усами и небольшой бородкой.
— Вернитесь в свое купе! — приказал ему проверяющий.
— Ой, простите. — Проводник попытался развернуться, не удержал поднос, и три стакана с кипятком опрокинулись на солдата.
Тот заорал благим матом. На помощь командиру выскочил из соседнего купе еще один красноармеец и тут же отпрыгнул, уворачиваясь от летящего в голову подноса. В следующий миг грянул выстрел, и пограничник упал, заливая кровью ковровую дорожку. Словно дожидаясь этого сигнала, из первого и последнего купе появились люди с револьверами в руках.
— Баррикадируйте двери! — командовал рыжеусый. — Сейчас здесь будет полно народу!
Ошпаренный красноармеец бросился на проводника, но один из чемоданов с конфетами вдруг обрушился ему на голову.
— Штабс-капитан Тотус! — отстегивая набрюшник, быстро представился недавний бюргер. — Здесь пистолеты. Под конфетами — патроны.
— На пол! Всем на пол! — проходя мимо купе, кричал граф Комаровский, расстегивая куртку проводника.
С платформы раздались выстрелы, посыпались осколки конных стекол. Вагон огрызнулся в ответ револьверным лаем. Двое красноармейцев упали на платформу, остальные отступили в укрытие, продолжая обстреливать поезд.
— Быстрее! Дай бог, чтобы все получилось! — шептал Комаровский, громоздя чемоданы в оконном проеме. Вряд ли они могли послужить действенной защитой от винтовочных пуль, но скрывали перемещение находящихся внутри купе. — Что же они медлят?
Отчаянный александрийский гусар не мог видеть, как лоснящийся потом кочегар, приставив браунинг к голове дежурного красноармейца, командует машинисту давать задний ход. Но Комаровский почувствовал, как дернулся состав и пополз, все более разгоняясь, в сторону Латвии. Пули, летевшие вслед поезду, прошивали стенки вагона. Одна из них ударила в плечо Комаровскому, тот выронил наган и зажал ладонью рану.
— Еще несколько минут — и мы в Латвии.
Он не услышал, когда выстрелы прекратились, и пришел в себя лишь тогда, когда его окатили водой. На него глядели люди в форме латышских пограничников.
— Штаб-ротмистр, граф Комаровский, — тихо отрапортовал он. — Сдаюсь, сопротивления не оказываю.
И Евгений Александрович вновь потерял сознание.
ГЛАВА 28
«Добро или зло зависят от собственного умения решать вопросы».
Юдзан ДайдодзиНесколько раз Судаков видел свет. Он пробивался сверху из каких-то непонятных щелей. Когда Петр Федорович окончательно понял, что сбился с пути, вдруг увидел перед собой деревянную лестницу. Он полез по ней, радуясь возможному спасению. Полез — и оказался в лежащей бочке. Вернее, в нижней ее части. Верхняя — просмоленная — нависала над головой так, что находиться в нижнем отсеке можно было лишь на четвереньках. Судаков несколько раз постучал по «потолку»: судя по глухому звуку, емкость была полна.
— Это что ж за штуковина такая? — прошептал он себе под нос и пополз вперед.
Еще несколько секунд, и он уперся носом в дно бочки.
— Вот же ерундовина! — Он начал ощупывать преграду. В каком-то месте его пальцы наткнулись на ременную петлю. Судаков потянул за нее, но тщетно. — Ишь ты! Это выходит, сверху в бочке вино налито, а снизу лаз. Ежели надо — можно крантик повернуть — и оно польется. А чуть что вдруг-то через нижнюю часть — шасть, и под землю!
Он притянул ноги к груди и ударил ими в дно бочки. Нижние доски легко вышли из пазов и выпали наружу, удерживаемые скрытыми петлями.
— Ловко, ловко!
Судаков выбрался наружу, зажег фонарь и осмотрелся. В его памяти живо всплыла слышанная от деда сказка о пещере Стеньки Разина с ее несметными сокровищами. Только здесь вместо злата-серебра стояли бочки, бочонки, висели окорока, связки колбас…
«Где это я очутился? — срывая с крюка увесистое кольцо подкопченной колбасы и жадно вгрызаясь в него, подумал Судаков. — Чье ж тут богатство такое-то?»
Он обошел подвал, обнаружил дверь, окованную железом, подергал — все впустую. Дверь была заперта снаружи. Уже собрался возвращаться, как увидел несколько вязанок длинных, в палец толщиной, свечек.
«Вот это удача! — обрадовался Петр Федорович. — Ах, как славно! Оно, конечно, чужое все… Так я ж не задаром!»
Судаков полез в карман, намереваясь оставить вместо свечей деньги. Но тут за дверью послышался голос:
— …Ну так посмотри!
Лязгнул замок. Судаков на всякий случай выдернул наган. Дверь отворилась. Перед бывшим начальником Елчаниновской милиции, буквально нос к носу, стоял лохматый верзила.
Увидев Судакова, он зайцем отпрянул в сторону и заорал:
— Атанда! Там мусора![35]
Судаков выскочил за ним. Судя по столикам с остатками еды и опрокинутым стульям, совсем недавно помещение было заполнено народом.
— Вот же черт! — сплюнул Петр Федорович. — И ведь что обидно — знать бы куда идти, так поверху дотопать можно.
Он постоял еще немного, думая, не воплотить ли в жизнь недавние мысли: не пойти ли с повинной на Лубянку.
«До Лубянки-то уж во всяком случае путь расскажут. — Он спрятал револьвер в кобуру и собрался идти, как вспомнил подслушанную беседу. — Муж Татьянин, может, уже и в Москве. А ежели нет, то завтра-послезавтра здесь будет. Ищет он ее. Вот же шальная голова, даром что золотопогонник — на все наплевал! В самую пасть забрался, лишь бы вызволить!»
Он еще постоял на пороге опустевшего увеселительного заведения, глядя в затянутое тучами небо.
«Хотя ради такой-то как не забраться? — Он подошел к ближнему столику, наполнил стакан водкой и выпил залпом. — Если мне сейчас с повинной идти, то всяко придется рассказать — где был да что делал. То, что мы с Татьяной Михайловной вдвоем в Москву приехали, на Лубянке уже, как пить дать, знают — крутить начнут, не отвертишься. И пожалуют тогда ловкие да расторопные парни с Лубянки к этому профессору, достанут Татьяну хоть из-под земли. Выходит, что все зря? Зря столько вынесли, страдали вместе, скрывались? Глупо как…»
Он налил еще стакан, подержал его в руках и выплеснул на пол: «Пропади оно все пропадом!»
Судаков развернулся и, прихватив по дороге свечи, колбасы и копченый окорок, возвратился к хитрой бочке.
«Все равно отыщу!» — Он закрыл за собой лаз, спустился, повалил лестницу и зашагал, освещая путь экспроприированной свечкой. Спустя полчаса краском очутился в галерее, показавшейся ему знакомой. Наклонившись, Судаков начал искать оставленные прежде стрелки и когда, наконец, еще минут через десять наткнулся на одну из них, едва не пустился в пляс. В довершение ко всему вдалеке послышался голос:
— Петр Федорович! Вы где?
Судаков побежал, уже не опасаясь сбиться:
— Здесь! Здесь!
Вынырнув из-за поворота, он увидел Татьяну Михайловну, стоявшую у его темной келейки.
— Ну что же вы, Петр Федорович, — мягко, как-то по-матерински, пожурила она, — я тут еды принесла, а вы куда-то ушли. Я вся изволновалась — тут страшно так! Будто кто дышит. Не слышали?
