Джон Кристофер - Смерть травы. Долгая зима. У края бездны
— А все–таки лет десять назад небольшой толчок был и у нас, — не уступала Мэг. — Помню, я даже проснулась среди ночи. Элен еще лежала в колыбельке, и я подумала сперва, что она трясет прутья, а потом сообразила, что содрогается весь дом.
— Три–четыре балла по шкале Меркалли, — махнул рукой Джон. — Да, небольшие толчки случаются и у нас — в Шотландии даже есть местечко, которое трясет с удручающей регулярностью, — но до серьезных вещей дело не доходит.
— Что такое «шкала Меркалли»? — поинтересовался Метью. — То же самое, что шкала Бофорта?
— Да. Во всяком случае, она тоже двенадцатибалльная. Один балл означает толчок, который способны зафиксировать только приборы. Лучше взглянем на верхушку шкалы: «десять» значит «разрушительное», «одиннадцать» — «катастрофическое», а «двенадцать» — страшная катастрофа, когда все будет сровнено с землей. Землетрясение на острове Южный равнялось по силе одиннадцати баллам.
— Тридцать пять тысяч трупов, — молвила Мэг. — Я бы назвала это самой страшной катастрофой.
— Отчего происходят землетрясения? — спросила Сильвия. — Никогда не могла понять…
— Значит, и сейчас не поймешь, — ответил ей супруг. — Чаще всего их вызывают сдвиги вдоль разломов; разломы же возникают из–за напряжения, накапливающегося в течение тысячелетий. Два пояса, которые я назвал, подвержены землетрясениям именно потому, что представляют собой остатки последнего периода горообразования. Хотя период этот давным–давно завершился, земля никак не может после него успокоиться.
— Но почему за последнее время землетрясения следуют одно за другим? — не унималась Сильвия.
— Не думаю, что тут кроется какая–то опасность. Скорее всего просто совпадение.
— А что, если горообразование начинается снова? — предположила Мэг. — Жить в такое время не очень–то удобно, верно?
— Еще бы. Только я не вижу причин для беспокойства. В текущем году не случилось ничего такого, что вызывало бы обоснованные опасения. Да, для тех несчастных, кого толчки застигли врасплох, это стало катастрофой, однако при глобальном подходе… Пустяки! Подумаешь, еще пара морщинок на шкуре апельсина — апельсин вон какой здоровенный, а морщинки крохотные.
— Еще кофе? — предложила Сильвия. — Хорошо бы апельсин оставался гладким с нашей стороны. Было бы ужасно, если бы и по ней побежали морщины. Особенно для Метью.
— Для меня? — Метью улыбнулся. — Вы имеете в виду стекла в моих теплицах? Да уж, землетрясения мне совершенно ни к чему.
— А знаете, — выпалила Сильвия, — пожалуй, толчок–другой пошел бы Метью на пользу. Уж больно он самодоволен.
— Скорее, безразличен, — заметила Мэг. — И необщителен.
Женщины посмотрели на него, не скрывая улыбок.
— Ну, начинается обстрел, — вступился за Метью Джон. — Давай–ка я подолью тебе в кофе немного бренди.
***
Возвращаясь домой, Метью размышлял о том, что провел приятный вечер, но что возвращаться домой в одиночестве ему не менее приятно. Разумеется, куда лучше, если бы рядом с ним была Джейн, однако с ее отъездом он давно смирился и считал его неизбежным. Метью с самого начала приучил себя не препятствовать дочери: он любит ее и как раз поэтому отпускает — более того, побуждает уехать… И вовсе он не самодоволен, а просто умиротворен. Необщительность? Возможно. Он независим, ему есть о чем вспомнить. Многие позавидовали бы и этому.
Метью вильнул к разделительной линии, чтобы не раздавить неторопливого ежа, появившегося в свете фар. Бремя ли — его безразличие? Он знал, что более оторван от соплеменников, чем остальные люди. Виной тому — отчасти история его жизни. Счастливое детство, оборвавшееся в возрасте пяти лет, когда внезапно умерла мать. Ее похороны — первое его отчетливое воспоминание; сама же мать осталась для него всего лишь неясным силуэтом, любящим, смеющимся лицом. Зато Метью отлично помнил всхлипывающую родню и священника, торопливо бормочущего неразборчивые слова заупокойной молитвы. Далее последовала долгая, холодная зима; за домом присматривала миссис Моррис, отец же появлялся под родной крышей все реже. Весной с отцом произошла неожиданная перемена: он стал насвистывать перед завтраком, часто улыбаться и даже наведываться к Метью перед сном. Летом в дом начала приходить мисс Арандел — высокая особа с холодными холеными пальцами и сладким дыханием; она стала для мальчика тетей Элен, а вскоре ей предстояло назваться его мамой — он понял это раньше, чем его предупредили об этом.
После свадьбы семья переехала в Северный Уэльс, на родину Элен. С точки зрения Метью, местечко было красивое, но не такое дружелюбное, как родной Кент. Прошли годы, и он искренне полюбил Уэльс — но какой–то отстраненной, опасливой любовью. В семье были еще дети: Анжела, Родни, Мэри — она родилась, когда Метью исполнилось двенадцать. На следующий год его отдали в частную школу, а оттуда он угодил прямиком в армию, потому что как раз подоспела война. С семьей он виделся лишь изредка, а потом, в 1944 году, умер отец — Метью уже был во Франции, — и встречи эти вовсе прекратились.
Демобилизовавшись, Метью перебрался в Лондон и стал пробовать себя в журналистике, хотя этот труд не слишком хорошо оплачивался. В первой же по счету редакции он повстречал Фелисити и женился на ней. Теперь, через столько лет, трудно было сказать, что толкнуло его и ее на этот шаг. Уже через несколько месяцев Метью пришел к заключению, что они не проживут вместе достаточно долго; однако они прожили целых двенадцать лет, по истечении которых она ушла от него к другому мужчине, более удачливому журналисту, прихватив с собой Патрика. Патрик с самого начала был сугубо ее, только ее ребенком. Метью не почувствовал тогда ничего, кроме облегчения: ведь ему позволили оставить себе Джейн.
Вскоре после расторжения брака подоспело дядюшкино наследство. Оно оказалось крупнее, чем он ожидал: вместо сотен в нем фигурировали тысячи. Метью повез Джейн на каникулы на Нормандские острова и, находясь там, понял, что им незачем возвращаться назад. На острове Гернси, в Сент–Эндрю, он нашел то, чего хотел: полторы тысячи квадратных футов теплиц и каменный дом у склона холма. Он купил имение и два дня спустя уволился из газеты.
Так на смену худым годам пришли добрые; их минуло уже девять. Джейн окончила на острове школу и поступила в Лондоне в университет. Метью без конца ошибался, осваивая ремесло овощевода, на первых порах жестоко; пережил и не зависящие от него бедствия — так, один урожай был полностью уничтожен фузариозом. Однако в целом его можно было отнести к преуспевающим островитянам. Он не завел настоящих друзей, но работа доставляла ему счастье; для отдыха вполне хватало чтения, бильярда и виски в клубе.
Нет, скорее, он просто доволен сложившимся укладом — но никак не самодоволен. Безразличие? Что ж, он познал обратную сторону счастья: понес наказание за привязанность к другому человеческому существу. Ставя машину в гараж, Метью поймал себя на том, что страшно скучает по дочери. Он благодарен жизни за все, что пережил до сих пор, и за то, с чем остался. Вряд ли стоит рисковать обретенным довольством.
***
На следующей неделе погода улучшилась. Дождь лил не переставая, однако ртутный столбик пополз вверх, и в перерывах между ливнями стало проглядывать солнышко, так что Метью смог отключить в теплицах отопление. Цены в Ковент–Гарден оставались высокими, поэтому новая почвенная добавка, которую его уговорила приобрести компания, оказалась как нельзя кстати. На растениях зрели тяжелые гроздья плодов, молодые помидорчики радовали глаз. Кроме того, создавалось впечатление, что голландцы переключились на немецкий рынок. Что ж, год сулил удачу.
В понедельник вечером позвонила Джейн. Телефонист спросил:
— Вы оплатите звонок мисс Джейн Коттер?
— Охотно! Соединяйте.
Ее голос звучал радостно, хотя Джейн немного задыхалась. Метью спросил, куда это она бежит.
— Собственно, никуда, папа. Просто тороплюсь. Я сейчас на Чаринг–Кросс. Направляюсь к тетушке Мэри.
Мэри, младшая из его единокровных сестер, была единственной в семье, с кем он поддерживал связь. В последние годы его супружеской жизни она обреталась в Лондоне, пытаясь стать актрисой, и наведывалась к ним в их мрачную квартиру с высоченными потолками вблизи Кромвель–Роуд. Мэри больше помалкивала, но Метью знал, что она недолюбливает Фелисити и симпатизирует ему. Кроме того, она любила Джейн и с тех пор, как та поступила в университет, несколько раз приглашала ее к себе. Сама Мэри уже шесть лет как была замужем за фермером из Восточного Суссекса, однако так и не родила собственного ребенка.
— Что ж, неплохо, — сказал Метью. — Все лучше, чем уик–энд в Лондоне.
— Вот именно! Один мой знакомый пишет роман — ну, знаешь, о здешней жизни. Ему никак не давалось название, и Майк предложил такое: «Мерзопакостное воскресенье». Кажется, неплохо. Всем понравилось.
