Александр Прозоров - Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного
Двадцать ратников, что Матях выделил в дозор, въехали на пустующую стоянку, спешились, побежали по юртам и, когда боярский сын во главе отряда остановился у колодца, уже вышли навстречу с докладом:
— Нет никого, воевода. Двух полонян нашли, да старик в одной палатке.
— Вот как? — спустился с седла Андрей. — А мертвых нет никого? Может, случилось что?
— Спокойно все выглядит, боярин.
— Где старик?
Ногаец в старом засаленном халате и потертой ушанке сидел на корточках перед холодным очагом, над которым висел закопченный медный котелок, и что-то напевал, покачиваясь вперед-назад.
— Здравствуй, отец, — кивнул ему Матях, переходя на язык, который далекие потомки назовут «тюркским». — Здоровья тебе и долгой жизни.
Услышав добрые слова, старик перестал раскачиваться и повернул морщинистое лицо к гостю, уставившись на него подёрнутыми бледной пленкой глазами.
— Сбежали все, отец? — кивнул ему Андрей.
— Увидели, чужаков много. Ускакали.
— А тебя что же бросили?
— Стар я уже. Чего бояться? От чего бежать? Умру, так умру. А нет, так и тоже хорошо.
— Что же вы, старик, русских невольников на свободу не отпустили?
— Отпустили мы всех, сынок. Как Дербыш-Алей повелел, так и отпустили, разора ждать не стали.
— А как же мои воины у тебя на стойбище двух полонян нашли?
— Двух? — как бы прислушиваясь, склонил набок голову ногаец. — Так то жена сына моего Асима. И отец ее.
— Откуда у твоего сына русская жена?
— Как всех отпустили, многие ушли. А она осталась. Асим ее перед Аллахом женой назвал.
— Сам-то сын где?
— В степи, — пожал плечами старик. — Коней пасет.
Матях развернулся, выглянул наружу:
— Невольников сюда! — А когда смерда лет сорока в простецкой рубахе и шароварах и девицу в длинном махровом халате, со спрятанными под платок волосами, втолкнули внутрь, спросил: — Это кто?
— Свекр мой, Канат Рамазанов. — Девушка подбежала к старику, опустилась рядом с ним на колени и быстро заговорила по-татарски: — Это русские ратники, это не разбойники. Они нам ничего не сделают.
— Коли свекр, так почему в холодной юрте сидит? — попрекнул невестку Андрей. — Хоть бы костерок запалила.
Он опять вышел на улицу, кивнул боярину Уварову:
— Возьми своих холопов, идите по следу. Старик признал, утром только ногайцы сбежали. Догоните, посмотрите, нет ли с ними рабов. Коли нет, назад вертайтесь. А коли есть… Ну, знаешь, что делать…
Помещик с полусотней ратников умчался в степь, а Матях дошел до колодца, заглянул внутрь. На глубине метров трех поблескивала ровная ледяная корка. Замерз…
Впрочем, зачем зимой колодцы? Вон сколько снега кругом! Растапливай и пей. Было бы чем согревать.
К тому времени, когда вернулся Уваров, в очаге юрты над кучкой кизяка уже плясал огонь, в котелке грелась вода, а Матях неспешно попивал кумыс, заботливо поднесенный русской женой ногайского пастуха.
— Нагнал, боярин Андрей, — тяжело выдохнул клубы пара помещик. — С возами они убегали, тяжелые.
— Ну?
— Нет при них невольников. А коли и есть, то не наши, узкоглазые.
— Что сделали?
— Мы кругом обскакали обоз-то да назад повернули.
— Правильно, — кивнул Андрей.
— Вот, испей с дороги, служивый, — поднесла боярину пиалу с кумысом девушка, а Матях тем временем повернулся к старику:
— Скажи, уважаемый Канат, не слыхал ли ты про хана Кубачбека? Где он сейчас, где его кочевье?
— Я знавал многих нукеров из этого славного рода, — покачал головой ногаец. — Но где сейчас хан, не ведаю. Не скажу.
— Ну ладно, — допив кумыс и отставив пиалу, поднялся боярский сын. — Нет так нет. Счастливо оставаться. Вели, боярин, своим холопам коней на заводных переседлать, да тронемся. Заждался нас Илья Федотович, наверное. Беспокоится.
— А что за Кубачбек такой? — тихо спросил Уваров, когда Андрей поравнялся с ним.
— Да есть один ногаец, — криво усмехнулся Матях. — Должок за ним. Надобно получить.
Хотя отряд и задержался в кочевье, однако к Уралу и стоянке главных сил он успел вернуться до темноты — река делала здесь поворот, словно устремляясь к Волге. Матях, отдав поводья коня Трифону, сразу отправился в палатку Умильного, с военной четкостью доложил:
— Воевода, за время моего патрулирования в половине перехода отсюда обнаружено и проверено кочевье. Русских невольников в нем нет. Вреда местному населения не причинялось, потерь ни с нашей, ни с их стороны нет.
— Скоро будут, — кивнул ему Илья Федотович, восседающий на сундуке, и указал на другой, стоящий возле складня. — Илья Горбатый намедни в сечу с ногайцами вступил, кочевье сжег, двунадесять невольников освободил, столько же полона взял. В обоз отправлены. От боярина Брилякова, что утром по правому берегу вперед ушел, уже двух раненых привезли. Мыслю я, поначалу ногаи дикие, что власти не признают, отойти попытаются. А как поймут, что нету пути нигде, что со всех сторон гоним их, как зайцев, так соберутся вместе и рать нашу опрокинуть захотят. Нету у них другого способа уцелеть и от кочевий кару отвести, кроме как нас обратно к Казани отогнать.
— Понятно, Илья Федотович.
— Чего понятно? — пригладил бороду боярин. — Для нас все едино. Наше дело ратное. Ты сбитня выпей для согрева да спать иди. И осторожнее впредь будь.
Однако полк Матяха беда обходила стороной. Он отправлялся в степь, насколько у коней хватало сил, ночевал в сугробах. Никого не встретив, возвращался обратно, выслушивал про стычки и успехи, выпавшие на долю других отрядов, и снова уходил, чтобы опять вернуться ни с чем. Только на пятый выход в степь, проскакав верст десять от Урала, воины его отряда увидели у горизонта темную полосу и с радостными криками помчались вперед: теперь и им будет чем похвастаться в лагере перед друзьями. Однако очень скоро воинственный порыв стих. С холодком в груди боярские дети начали понимать, что впереди не кочевье и даже не гонимые пастухами табуны. По степи, подобно темным морским волнам, накатывались темные татарские сотни: плотные стеганые халаты, опушенные лисьим и волчьим мехом шлемы, поднятые к небу острия копий, тысячи прочных круглых щитов и кривых сабель. Ногайская рать шла останавливать забредшего на ее земли врага.
— Да их же там тысячи, боярин Андрей, — зачем-то облизнул губы Трифон. — Вестимо, драпать пора. Стопчут.
— Бери Прохора, заводных, мчись в лагерь со всех ног, — сухо приказал Матях. — Скажи Умильному, главные силы татарские идут. Пусть встречают.
— Ага, — повернул скакуна холоп и принялся погонять его с неожиданной старательностью.
— Тысяч десять, — добавил от себя боярин Уваров, слышавший весь разговор. — Уходить станем, али костьми лечь прикажешь?
— Погибнуть без толку много ума не надо, — ответил Андрей, глядя на захлестнувшую степь живую массу, катящуюся прямо на его маленький отряд. — А вот задержать степняков нужно. Чтобы в лагере оборону успели подготовить.
Бить татар в лоб — стопчут. Отступать — к лагерю выведешь. К лагерю, еще не готовому к бою. Нужно выиграть минут двадцать, тридцать — а потом можно хоть во все стороны разбегаться, задача будет выполнена.
— Ну, мужики, — оглянулся Андрей, приподнявшись на стременах, — не посрамим земли русской! За мной!!!
Он пнул пятками вороного скакуна, посылая его в стремительный галоп, а сам полуповернулся назад, отстегнул застежки саадака, вытянул лук, открыл крышку колчана. Сдернул зубами рукавицы и сунул их в сумку.
Теперь, когда степняки и русские витязи мчались друг на друга, расстояние сокращалось с такой стремительностью, словно ехали они не на лошадях, а на болидах «Формулы-1». Всего несколько минут — и они в полукилометре друг от друга. Боярский сын начал поворачивать коня влево, скача уже не на врага, а вдоль сплошной стены воинов, выпустил пару стрел — бить под правую руку оказалось несподручно, но минуту спустя небольшой русский полк развернулся к татарам крупами коней и начал метать тяжелые каленые стрелы за спину, знаменитым скифским выстрелом, оказавшимся вдобавок и чрезвычайно удобным в исполнении.
С трехсот метров Андрей уже давно белке в хвост попадал, а потому, выпуская стрелы, с удовольствием видел, как то один ногайский всадник улетает через голову подраненной лошади, то другой опрокидывается на спину, широко раскинув руки. Правда, среди русских тоже начали падать в снег вместе с лошадьми закованные в доспехи всадники. Но зато татары мчались изо всех сил за отважным полком, и мчались не к воинскому обозу и не к лагерю, а вперед, к пустынному Уралу.
Шкура лошади на глазах покрывалась влагой, из-под упряжи начала выступать белая пена.
— Ну же, родимая, выноси, — прошептал Андрей, понимая, что в настоящий момент его жизнь зависит только от выносливости скакуна и ни от чего более. Он сунул руку в колчан и обнаружил, что тот пуст.
