Порождения войны - Яна Каляева
Щербатов молчал.
— Представляешь, жить мирно, далеко от этого всего? — продолжала Вера. — Просыпаться утром и не думать о том, что опять за ночь случилось непоправимого. Не нести ответственность за вещи, которых ты не можешь контролировать. Не решать постоянно проклятых вопросов жизни и смерти. Просто проживать каждый следующий день. Мы могли бы совершить кругосветное путешествие. Посетить все те места, о которых читали у Майн Рида и Жюль Верна. Помнишь, как мы изрисовали дядюшкин глобус, прокладывая маршруты наших будущих путешествий, и нас за это оставили без ужина? Мы ведь теперь взрослые, мы можем отправиться туда на самом деле, и никто нас за это не накажет. Станем легко знакомиться и расходиться с людьми, ни к кому не привязываясь. И, может, однажды ты встретишь женщину, с которой станешь чувствовать себя живым, не разрывая себя на части. Жизнь ведь не обязана постоянно быть борьбой и подвигом. Что тебя удерживает?
— Я думал об этом, — признался Щербатов. — Долг, честь, патриотизм — именем этого всего было уже совершено столько мерзостей, что эти слова уже и произнести нельзя, не чувствуя себя подлецом…
Ударил одинокий колокол церковки за окном. Щербатов усмехнулся и после минутной паузы продолжил говорить:
— Я бы, может, сделал так, как ты говоришь, дорогая моя. И все же я любой ценой должен закончить гражданскую войну. Не только завершить боевые действия с большевиками, но и устранить причины, которые бесконечно будут вызывать новые и новые междоусобицы в России. Сейчас мы погасили пламя пожара, но угли его тлеют где-то очень глубоко. Немного подходящего топлива — и гражданская война вспыхнет с новой силой. Пока война явно или скрыто идет, я не найду мира и внутри себя. И на другом конце света, среди антиподов мне от этой войны не спрятаться. Скорее всего, покинув Россию, я прозаически спился бы через год-другой, как это обыкновенно происходит с людьми сдавшимися. А вот тебе, дорогая моя, стоило бы сейчас уехать, хотя бы на время, пока здесь не станет поспокойнее. Мне не нравится внимание, которое Михайлов тебе оказывает; полагаю, ты понимаешь, насколько это опасный человек.
— Даже не надейся, ты от меня не отделаешься, дорогой брат, — Вера улыбнулась. — Твоя война — моя война. А Ванька-Каин меня не съест — подавится.
— Значит, — Щербатов ответил на ее улыбку, — остаемся до конца?
— Вместе до конца, — сказала Вера. — Пойду узнаю, нет ли телеграмм с фронта.
Глава 30
Полковой комиссар Александра Гинзбург
Июль 1919 года
— Должна вас предупредить вот о чем. Вы, разумеется, при оружии, но пускать его в ход вам не разрешается ни при каких обстоятельствах. Ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли?
— Ты уже в пятый раз повторяешь это, комиссар, — сказала Аглая. — Тебе что, фраза нравится? Успокойся, не станет никто стрелять по своим ради тебя.
— И я не стану, — Саша протянула Аглае рукоятью вперед свой маузер. — Сбереги.
Если б было достаточно пристрелить двух-трех смутьянов, Саша не колебалась бы. Но здесь желающих сдаться было столько, что целый отдел ВЧК не перестрелял бы их за полную рабочую смену.
Группа из пяти-шести десятков человек стояла чуть отдельно. Это им Саша запретила применять оружие. Эти люди намеревались уйти в леса сразу после митинга, чем бы он ни закончился.
Тех, кто никуда уходить не собирался, здесь было уже около пяти сотен, и солдаты все продолжали прибывать. Некоторые, не дожидаясь начала митинга, бурно дискутировали, собираясь в группки. Саша замечала то тут, то там Мельникова и его прихвостней.
Подтянулись даже раненые из госпитальных изб, кто мог держаться на ногах, хотя бы и с помощью товарищей.
Многие стояли апатично, не проявляя интереса к речам и разговорам. Они просто ждали, когда им разрешат уже отправиться, как они надеялись, домой.
Дождь, утихший было, стал усиливаться. Митинг еще не начался, а поле уже сделалось скользким от жирной грязи. Срезанные по плечи Сашины волосы намокли и прилипли к лицу и шее.
Саша рассмотрела рыжего Лексу, проталкивающегося к ней. Она уже третий раз посылала его проведать, как там командир. Их взгляды встретились и Лекса отрицательно качнул головой.
Князев не очнулся.
Ждать больше нечего. Пора начинать. Саша повернулась было, чтоб отойти от тех, кто только и мог бы прикрыть ей спину. В последнюю секунду все же дернула к себе за руку Ваньку и крепко обняла его — как тогда, на холме.
— Все будет хорошо, — прошептала Саша. — Запомни: мы до конца остаемся свободными, только это и важно.
— Я знаю, — ответил ее сын.
Обычно Саша стояла у командира за плечом. Сейчас она сделала бы шаг и выступила из-за плеча Князева. Второй шаг — обошла его. Третий шаг — вышла вперед.
До последней секунды она надеялась, что командир восстанет от своего смертного сна, придет сюда и все исправит. Но чуда не случилось. Она обходила пустоту.
Привычно глубоко вдохнула и начала говорить от диафрагмы, посылая голос вперед:
— Товарищи! Мы прошли через испытания!
— Что-то тебя не было с нами в этих испытаниях, комиссар! — выкрикнули откуда-то слева.
— Тамбовский волк тебе товарищ! — из центра.
— Баста! Навоевались! Домой!
Толпа засмеялась. Саша медленно пошла вперед, чтоб, когда по ней станут стрелять, те, кто дорог ей, не оказались на линии огня. Как там, на исповеди — к сердцу пожара. Только бы не поскользнуться и не упасть. Руки чуть развела ладонями вперед, демонстрируя отсутствие оружия.
Она была одна — и не была. Сколько таких же, как она, комиссаров в эти дни стояли перед своими частями, поднимая людей на бой, в котором невозможно победить? Те, кто в этой попытке погибал, вставали за плечами оставшихся. Кто не мог утвердить свою правду своей жизнью, тот утверждал ее своей смертью.
