Порождения войны - Яна Каляева
— Знаешь что, — ответила ей Саша, — я здесь не затем, чтоб оставаться в живых. Меня вчера чуть не порешили, просто так, на кураже. Теперь ты. Да черт с вами со всеми! Хочешь — стреляй, и закончим с этим. Полку нужен мертвый комиссар, чтоб сдаться — сделай эту работу. Если Князев проснется — пускай проснется в тюрьме.
Аглая опустила голову. Принялся накрапывать мелкий холодный дождь.
— У нас нет другого комиссара, — продолжила Саша. — И нет другого командира. И другого полка. Мы все наломали дров. Мы все не такие, какими нужны революции. Но теперь, в этой точке, мы — все, что у нас есть. Мы верим друг другу и пытаемся сделать все, что в наших силах. Или давай закончим уже эту историю.
— Что ты будешь говорить на митинге? — спросила Аглая. Она сняла руку с кобуры и снова села рядом со своим комиссаром.
— Попытаюсь напомнить им о свободе, за которую мы воюем. О праве быть субъектами исторического процесса, от которого отказываться нельзя. Другими словами, конечно… Прежде обещание земли и мира было нашим главным оружием, а теперь оно стало оружием наших врагов. Они, конечно, лгут, они поведут Россию к нищете, рабству и новым войнам — но пока мне этого не доказать. Единственное, что мы обещаем, а они нет — свобода.
— А если это не сработает?
— Тогда меня убьют, и ты сбережешь пулю.
— Ты думаешь, у меня нет сердца? Насчет моей матери… Думаешь, мне не плевать? Думаешь, я не хочу проститься с ней? Пока мы воевали, у многих наших ребят болели и умирали близкие. Им легко было оставаться на службе? Но вот почему-то даже лучшие из нас начинают иногда вести себя так, будто чувства аристократов какие-то особенные. Будто раз человек чистенький, образованный, красиво живет среди дорогих вещей — с ним надо считаться больше, чем с теми, у кого всего этого нет. Я просто такая же, как любой солдат здесь. Никакого особого отношения.
— Я знаю, что у тебя есть сердце, дорогая моя, я знаю.
— И надежда у нас есть. Моя команда разведала маршрут, по которому полк сможет отступить. Это рискованно, и раненых вывезти будет тяжело… Но леса не пусты. В леса уже ушли отказавшиеся сдаваться красноармейцы — как одиночки, так и целые подразделения. В партизаны бегут люди, хлебнувшие горя при Новом порядке. Мужики, бабы, дети — все готовы встать под ружье. Их с каждым днем будет больше. Вспыхивают восстания. Люди уже распробовали свободу, они не захотят снова становиться скотом. Красную армию можно будет собрать из осколков. Война продолжится — с участием пятьдесят первого полка или без него.
— С нами или без нас — продолжится.
— А тебе надо перестать себя жалеть, комиссар. Соберись. Выглядишь как чучело. Что на тебе за хламида? Возьмешь мою запасную форму. Сама хотела в нее переодеться, ну да тебе сейчас нужнее. Последние чистые вещи в полку, должно быть. И сделай что-нибудь с волосами. Собери в узел, на тебя же люди будут смотреть.
— Шпилек нет.
— Ну хоть косу переплети тогда, стыдно ходить растрепой.
Саша послушно расплела то, что пару дней назад было косой. Пропустила волосы между пальцами, разгладила. Они спутались, пошли колтунами, но ей доводилось восстанавливать их и из худшего состояния. Длинные, густые, мягкие волосы, каким-то чудом удалось сберечь их в революцию, во время службы в ЧК, на войне и в плену. Волосы, которых касались его пальцы.
— Давай выпрошу для тебя гребень у местных баб, — сжалилась Аглая.
Саша раз за разом пропускала волосы между пальцами.
— Не нужно гребня, товарищ, — сказала Саша. — Принеси ножницы.
Глава 29
Начальник Департамента охраны государственного порядка Андрей Щербатов
Июль 1919
Сообщения о сдавшихся частях РККА поступали по телеграфу каждый час.
В первые два дня казалось, что ультиматум не сработал, красноармейцы не поверили в посулы Нового порядка и, даже лишенные правительства и командования, будут продолжать сопротивление до конца. Но потом пришло сообщение о первой сдавшейся части РККА. О второй. Теперь списки сдавшихся частей не всякий раз умещались на машинописной странице.
Для пленных спешно обустраивали фильтрационные лагеря — в агитационных материалах их называли “лагерями временного содержания”. Транспорта, конвоя, следователей отчаянно не хватало. Заподозренных в членстве в РКП(б) и других преступлениях расстреливали на месте. Военно-полевые суды и особые совещания не всегда успевали хотя бы задним числом оформлять протоколы. Основанием для расстрела могло стать любое показание сослуживцев, нередко получаемое под давлением или под пытками.
Среди сдавшихся было много раненых, и в первый день для них еще выделяли медикаменты, но быстро стало ясно, что это непозволительно. Ресурсов не хватало даже для Добровольческой армии. Где в сдавшихся частях оставались медики, там они могли, хотя бы и без лекарств, пытаться что-то для своих раненых сделать. Где медиков не было, там приходилось, как назвал это генерал Алмазов, положиться на волю Божью.
Щербатов не верил в Бога.
В лагерях военнопленных с первого дня пошли вспышки тифа, сокращая фронт работ военно-полевым судам.
Пленных было много — и все же не так много, как следовало бы. Некоторые части РККА отступали, перегруппировывались, переходили на партизанское положение. Да и в сдавшихся частях нередко обнаруживался некомплект личного состава и техники, не всегда убедительно объясняющийся последними военными действиями.
Не на всех освобожденных от большевиков территориях власть Нового порядка удалось установить мирно. Несдавшиеся красноармейцы оказывали сопротивление, и гражданское население, бывало, явно или неявно поддерживало их. Небольшие города обычно удавалось подчинить быстро, уставляя виселицами соборные площади. Но вспыхнули и масштабные мятежи в Тамбове, Кронштадте, Иваново-Вознесенске. Красноармейцы отрядами и целыми частями пытались прорваться в эти центры, чтоб воссоединиться с восставшими.
Левые эсеры из тех, что не признали Новый порядок, начали призывать к Третьей Гражданской войне. Первой они считали мятеж 1905–1907 года, второй — закончившийся только что разгром большевиков.
Пятьдесят первого полка не было ни в одном списке: ни среди сдавшихся, ни среди перешедших к сопротивлению.
