Андрей Дай - Без Поводыря
Жизнь продолжалась. Солнце не перестало согревать землю, и океаны не вышли из берегов. Тем более, что после оглашения последних распоряжений наместника, дел у меня существенно прибавилось. На время его, великого князя отсутствия в Сибири, он назначал меня своим заместителем и делегировал свои права и обязанности. На счастье, хоть командование военным округом не взгромоздил.
Так и вышло, что на украшенной еловыми ветками и имперскими флагами трибуне на перроне еще пахнущего краской "Двухкопеечного" вокзала, на церемонии открытия движения по коротенькой пока еще – всего-то от Томска до Мариинска – железнодорожной ветке Дагмар представляла царскую семью, а я высшую краевую администрацию.
Впрочем, сибирякам эти нюансы были совершенно не интересны. Не все ли равно, кто именно вертит головой там, на помосте, когда по железным рельсам, попыхивая струйками пара, со стороны депо к вокзалу медленно движется здоровенная, черная машина! А за ней три изображающих товарные платформы, на скорую руку собранных тележки.
К своему удивлению, я, встречая воплощенную мечту, наблюдая ликование народа, не испытывал каких-то особенных чувств. Единственно, быть может – легкую досаду от того, что осознавал какая огромная, поистине – гигантская работа еще предстоит, чтоб протянуть эту тонкую стальную нитку от России до берега Великого Тихого океана.
И сразу успокою: английские пароходы все-таки добрались до Самарово. Только не в августе, как мы с Сидоровым рассчитывали, а чуть ли не в конце сентября. То есть, на два месяца позже открытия первого участка Западносибирской железной дороги. Естественно, полностью разгрузить сравнительно огромные морские суда мы не успели, и кораблям пришлось в Иртыше зимовать. Трудно, с приключениями и каторжным трудом. Впрочем, эту, поистине эпохальную эпопею, писанную рукой непосредственно в ней участвовавшего Михаила Константиновича Сидорова, печатали и у нас и за рубежом. И ничего нового я уже не скажу.
Первый же в Томске настоящий паровоз привезли зимой 1865-66 года по Сибирскому тракту в разобранном состоянии. Маленький, танковый, по большому счету – маневровый тягач-толкач тащили на санях больше пятидесяти лошадей. Потом, на Механическом заводе, его три месяца собирали, чтоб к июню можно было порадовать неимоверную для Сибири – наверное, тысяч в пятьдесят – толпу обывателей.
Можно было отложить церемонию и до июля, или даже августа, когда Антон Иванович Штукенберг грозился разрешить движение по мосту через Томь, но известия, что доходили до нашей Тьмутаракани из Санкт-Петербурга заставляли торопиться.
Как я уже говорил, в русском посольстве, в особняке д`Эстре, ранения не особенно сильно досаждали государю. Речь его не теряла связности, и в нем самом было довольно сил, чтоб утешать безутешных сыновей. Ни состоящие в свите врачи, ни парижские эскулапы не находили в повреждениях чего-либо представляющего опасность для жизни Александра, о чем немедленно и доложили со страниц чуть ли не всех мировых изданий.
Император даже принял у себя Вильгельма Первого и Наполеона Третьего, и в ходе продолжительной беседы попенял последнему на то, что тот привечает у себя в стране беглых террористов и разбойников из западных губерний Российской Державы. Кроме того, пользуясь неловкостью, которую испытывал племянник Великого Бонапарта, Александр смог заручиться поддержкой Франции в переговорах по итогам Австро-Прусской войны. Вильгельм же, следуя советам Бисмарка, и без того не возражал наградить Россию новым территориальным приобретением. Вена же, как бы ее ни науськивал Лондон, какое бы участие в судьбе империи не обещал, желала только одного: скорейшего мира. Франца-Иосифа куда больше волновала вспышка сепаратистских настроений в Венгрии, чем будущее крошечной провинции на востоке.
Властелины трех государств договорились о продолжении переговоров – на этот раз в Берлине, и тремя днями спустя, Александр уже ехал в Гавр, где его ждал русский винтовой фрегат "Александр Невский".
Уже в порту государю стало хуже. Раны на ногах продолжали кровоточить, и его стали беспокоить столь резкие боли в животе, что врачам пришлось давать своему царственному пациенту опий.
История повторялась. Как и несколькими годами ранее, когда цесаревич падал в обмороки от болей в спине, весь Петербург об этом шептался на каждом углу, но по стране информация не расползалась. Так и теперь. Александра привезли в столицу его империи в бессознательном состоянии. В Зимний срочно были вызваны Здекауэр, а днем позже и Пирогов. Об их страшном диагнозе мне стало известно из очередного письма Елены Павловны, с как всегда точным и пугающим комментарием: "молись, Герман, о здравии сего великого человека, ибо с его уходом могут наступить печальные времена". Привожу приговор двух знаменитых врачей дословно, потому как даже в общих чертах не возьмусь своими словами объяснить недоступное моему разуму. "Косое ранение стенки живота, вызванное снарядом, приведенным в движение могучими силами, несмотря на внебрюшинный ход пули, привело к тяжелому ушибу обеих кишечников, с частичным некрозом их стенок и очагами перфоративного перитонита".
В редкие часы просветления, когда действие наркотика прекращалось, а боль еще не начинала царя беспокоить, в присутствии большей части семьи, Александр признал свою временную неспособность к управлению Державой, и назначил великого князя Николая регентом Российской империи. Однако, учитывая младые лета старшего сына, наказал ему прислушиваться к советам министров и членов Государственного Совета. И уже на следующий день в мой кабинет принесли телеграфную депешу подписанную Николаем, коей я назначался исправляющим должность наместника Западной Сибири. А также ответственным за благополучное переселение в Санкт-Петербург великой княгини Марии Федоровны с ребенком и двором.
Я тут же засел за написание программы всестороннего развития родного края. Потому что умею понимать намеки, и видеть писанное между строк. Это только кажется, что на пост начальника целым генерал-губернаторством всегда назначают с неким испытательным сроком. На самом деле – это не так. А в моем случае – совсем не так. Обычно испытывается не только и не столько способность некоего чиновника к исправлению возложенных на него обязанностей. Гораздо большее внимание уделяют способности быстро разобраться и принять дела, вникнуть в основные проблемы, и, главное – умению принудить местный аппарат к исполнению прихотей нового руководства. И ничего из этого в отношении меня не имело смысла. Я и так уже долгое время управлял гражданским правлением края, и мог поведать о положении дел в Сибири куда больше любого из моих губернаторов.
Тем не менее, одним из первых циркуляров регента меня назначили лишь временным начальником. Если это не прямой намек на скорый мой переезд в столицу, то я совсем ничего не понимаю в людях. Потому и сел за написание обширного плана по дальнейшим преобразованиям, чтоб оставить этот труд следующему наместнику.
Пришедшее в конце сентября письмо от Николая, в котором он кроме поздравлений нас с Наденькой с рождением сына и тревогами по поводу зимнего путешествия Дагмар с маленьким Александром на запад, еще и настоятельно рекомендовал последовать его, цесаревича, примеру и подыскать себе надежного и трудолюбивого Председателя Главного Управления, с тем чтоб "очистить руки от каждодневной бумажной волокиты и устремить все помыслы только к Славе России". На языке городских обывателей это значило: "ищи преемника"!
Как вы должно быть уже поняли, наш с Надей сын родился в сентябре 1866 года. Шестого числа, если быть точным. Здоровый крепкий мальчик. Ни рост, ни вес акушеры сообщить не смогли, и очень удивились моему требованию предоставить такую информацию. Потом удивился и весь город. Когда при крещении я настоял, чтоб ребенка записали Германом. Германом Германовичем Лерхе, едрешкин корень. А не каким-нибудь Николаем или Александром, как того все ожидали. Откуда им знать, что давая такое имя новорожденному, я надеялся… ну не то что бы долг отдать владельцу своего нового тела. В конце концов, это не я, а Господь Всемогущий выбрал для меня новую оболочку! Но почтить память того, настоящего Германа… Герочки, хорошего, в общем-то, человека, я посчитал себя обязанным. Надя не возражала. Она после родов вообще стала какой-то… мягкой, податливой, что ли.
Я старался каждый вечер проводить несколько часов в ее комнатах. Просто сидеть, разглядывая спящего хрупкого человечка, которого, не то что на руки взять, дышать-то в его сторону было страшно. Или тихонько разговаривать с супругой о всяких мелочах. Совершенно забросил ставшие вдруг мелкими дела, отменил намеченные поездки. И много думал о будущем. Не о том, которое оставил в прошлой жизни. О другом. Где были я, маленький Герман и Надя.
