Спасти кавказского пленника - Greko
— Отчего ж нельзя⁈ И портные, и сапожники найдутся. В инвалидной роте хватает умельцев. И в строевых ротах есть свои мастера. Я же говорю — колония.
— Я под деревней Вани встретил рекрутов, бредущих на винокуренный завод. Отчего они как бродяги выглядели?
Золотарев остро взглянул на меня.
— Про завод лучше помалкивай. Там у полковника свой интерес.
— Я не из болтливых!
— Оно и видно — человек бывалый. Хотел бы я так запросто брякнуть: купил у черкесов! — Вася расхохотался и пришпорил коня.
Пару километров гнали, пользуясь ровностью дороги и ярким лунным светом. Золотарев заметно оторвался. У въезда в лес притормозил. Дождался меня. Его посадке на лошади могли позавидовать и черкесы, настолько прямая у него была спина. В отличие от моей.
— Эх, зря я не решился на пари! Наездник из тебя, Коста, так себе.
Лес проехали молча. Мне такая дорога привычна. Лишнего не дергался. Вася оценил.
— Я точно угадал. Бывал ты в переделках и не раз. Сразу видно: не «фазан».
— Это что ж за птица?
— А у нас так залетных «варягов» из столиц называют. Едут сюда, нафантазировав черти что. Один себя в медалях да крестах видит. Другой — на смертном одре.
— Покойником что ли?
— Покойником, — согласился Вася. — Отправляются на Кавказ из-за несчастной любви. И лезут под пули в первом же бою. Из-за таких субчиков гибнут хорошие солдаты и офицеры. Пытаются спасти того, кто своей жизни не ценит и смерти ищет. А она не слышит его мольбы. Берет того, кого выбрала.
— Уж больно печально звучит…
— Почему печально? Видел бы ты, как мы в поход идем. На бивуаках до рассвета — веселье, песни у офицерских палаток. Вино — рекой! Пьют все, даже туземцы. Мне один аварский князь сказал: ночью можно, ночью Аллах спит!
— Неужто мусульмане пьют?
— Еще как! Отчего ж ему не пить, если завтра его горец пулей снимет?
Снова замолчали. Усталость брала свое. Ехали и дремали на ходу. На рассвете остановились. Умылись у ручья. Немного посидели на бережке. Вася угостил меня коньяком из фляжки.
Я вспомнил нашу ночную поездку со Спенсером, когда мы удирали из Кутаиси. Вроде, поспешали, а проехали намного меньше, чем сегодня. Все-таки из меня всадник пока весьма посредственный.
— Далеко до Манглиса? — спросил я Золотарева.
Хотя я через Манглиси ездил все свое детство, но лошадь не автобус! Рассчитать время мне было сложно.
Поручик хмыкнул:
— Коли гнали бы во весь опор, уже б увидали его башни. Да смысл нам спешить? Тебе же в канцелярию. А мои писари — такие канальи! С утра злые, с похмелья. Нафордыбачатся, кикиморы в очках, — не подступись!
— Ты же им начальник! — изумился я порядкам в полку.
— Я хоть и полковой адъютант, но чином ниже, чем у казначея и квартирмейстера. Вот и не лезу в распорядки. Все больше по поручениям князя ношусь. Хозяйство у нас большое! Забегу раз в два дня, подпишу, что нужно и…
Я догадался, что молодой повеса полностью завалил работу канцелярии. Не в его характере с бумажками возиться. То ли дело скачки. И картишки. Куда ж без них в армии? Даже ни тени сомнения нет, что поручик не упускает случая поискать своего пикового туза.
— Эх, я бы в Тифлисе жил с превеликим моим удовольствием, — признался Вася, отставив в сторону надоевший кивер и заваливаясь на спину. Я последовал его примеру. — Золотой город, кабы не жара летняя да грязь непролазная после дождей. За четвертак в сутки живи себе привольно. Плова и фруктов наберешь гору за горсть медных грошей. За фунт турецкого табаку — пятнадцать копеек серебром. Сорок копеек за пять двойных бутылок лучшего кахетинского вина. Говорят, раньше грузины и денег не просили. Считали, что вино продавать — это стыдно. Это мы их приучили на свою голову.
— А квартиры?
— А что квартиры? На Армянском базаре в домах комнаты можно найти вполне себе дешево. Одна беда — скорпионы!
— Скорпионы? — я в ужасе приподнялся на локте.
— Они не страшно кусают, — «успокоил» меня Вася. — Ужаленное место болит и пухнет, но протрешь его теплым деревянным маслом — и все пройдет!
Я успокоился.
— Где завтракать будем — в полку или в слободках? — спросил Золотарев
— Я бы предпочел побыстрее с делами управиться и назад поворотить.
— Тогда давай так! Я в слободку ближнюю сверну. У нас форштадты знатные. Много народу после окончания службы там кости свои бросили. Накуплю нам пирогов. А ты езжай прямиком в штаб. Да скажи, чтоб самовар нам поставили!
Эх, повеяло русским духом на грузинской стороне! Самовар, подовые пироги… Или какие там пекут солдатские жены? И писари-крючкотворы… Куда ж без них?
Как в воду глядел!
Не прошло и двух часов, как передо мной предстал Манглис — беленое каменное двухэтажное строение с тремя круглыми башнями. Если бы вместо окон были амбразуры, принял бы его за крепость. Канцелярию нашел быстро, солдаты подсказали. Они слонялись без дела по двору и совершенно не производили впечатления замордованных муштрой. Кое-кто даже бегал в домашних шлепанцах.
Канцелярия встретила меня неласково. Особо старался один писарь с выдающимся сиреневым шнобелем и непродаваемым утренним «выхлопом».
— Что за рожа туземная к нам заявилась⁈ — нагло прогундосил он.
Он пялился на меня своими мутными глазами с полопавшимися капиллярами. Мой черкесский наряд его не напугал. Скорее раззадорил.
Я ни слова не говоря подошел к его столу и схватил его за нос. Дернул вниз. Из носа ударила струя крови, заливая бумаги на столе. Писари закричали. Замахали руками. Но вступиться за товарища не решились. Проворовавшиеся чиновники или крепостные из дворовых, отданные в солдаты, они были смелы лишь с чернильницами и гусиными перьями.
— Юнкер Варваци! — отрекомендовался я. — Ныне произведен в прапорщики, о чем привез бумагу из штаба.
— Ваше Благородие! — обратился ко мне молоденький унтер весьма благородной наружности. — Не обращайте внимания на старшего писаря. У него вечно кровь из носа хлещет с перепою. Давайте я порешаю ваше дело. Разрешите представиться? Унтер-офицер Рукевич[1]!
— Поляк?
— Это уже в прошлом. Ныне все мы здесь москали, — обезоруживающе улыбнулся писарь.
Его звали Аполлинарий Фомич. Служил он в строевом отделении полковой канцелярии, хотя успел и
