Главная роль 7 - Павел Смолин
— Это не наглость — это сраная демократия и отсутствие крепкой руки на горле грёбаных популистов и капиталистов! — поправил я секретаря и разрезал следующую дыню.
Блюдо снова не пострадало, но берегу я не его, а катану — хрупкая штука, из никчемного железа, просто выглядит круто, поэтому культовой железкой и станет.
— Велите заменить дыни их головами? — с веселыми искорками в глазах спросил Остап.
Повара издали синхронный, судорожный вздох.
— Не мои подданные, — горько вздохнул я и рубанул следующий плод. — Заметь — ворюг крышует целый Премьер! Господин Харилаос Трикупис с корнями врос в государственное тело, всю жизнь катаясь как сыр в масле, и вот его благодарность и преданность Греции! Тварь не только набивает карман, но и набирает посредством саморучно организованной авантюры политические очки, делая невинные глазки и напирая на неспособность вверенной ему добрыми греками страны организовать Олимпиаду! Это что, демократия⁈ Это что, добросовестное исполнение прописанных в Конституции премьерских обязанностей⁈
— Это — диверсия, Георгий Александрович, — квалифицировал «схему» Петька, убрав половинки и положив новую дыню.
— Это именно она! — я махнул катаной и подставил Петьке щеку — сок попал, надо вытереть. — Гнида с самого своего избрания визжал о том, что Греция-мол Олимпиаду не потянет, а когда добрые подданные лично возглавившего Олимпийский комитет Георга, поверив в своего короля и всем сердцем желая возродить прекрасную античную традицию начали засыпать Олимпийский Фонд пожертвованиями, Трикупис принялся «откачивать» их деньги себе и своим прихвостням в карманы, дабы иметь возможность принимать оскорбленный вид и говорить «я был прав»!
Дверь кухни открылась, и из-за нее выглянула светлая во всех смыслах головка моей валькирии. Оценив экспозицию, она сложила прочитанную мною двадцать минут назад папочку, последовавший за этим быстрый уход и такой интересный способ нарезать фрукты.
— Милый, обрушивать Высочайший гнев на фрукты такой легкомысленной железякой недостойно грозного северянина, — с ехидной мордашкой заявила она. — Я видела в одной из комнат весьма добротный цвайхендер, давай вооружим тебя им?
Ухмыльнувшись, я вытер катану о нашедшуюся на столе тряпочку, с приятным «шипением» стали о крепления убрал ее в ножны, бросил Остапу (секретарь поймал одной рукой, придав сценке кинематографичности — люблю, это у меня профессиональное) и в пару шагов добрался до целиком вошедшей на кухню Марго.
Взяв ее за руки, я посмотрел в любимые глаза:
— Ты пойдешь со мной и цвайхендером на штурм особняка ворюги-Трикуписа?
— Я пойду за тобой даже в Ад! — не подвела супруга, изобразив на лице решимость и крепко сжав мои ладони.
— Веди в арсенал, моя валькирия!
— Идем! — Марго потащила меня за руку по коридорам.
За спиной хлопнула дверь служебного входа — кто-то из поваров знал русский и изрядно струхнул, побежав рассказывать о моих планах. Доносились из-за спины и шаги: мои верные товарищи ни за что не бросят своего Императора в такой тяжелый и драматичный момент!
Комната с цвайхендером конечно же оказалась совсем рядом с кухней. Помимо меча на стене в ней конечно же нашелся удобный диванчик, а Остап с Петькой конечно же без всяких дополнительных указов выполнили роль призванного «не пущать» барьера, пока запершая за нами дверь Маргарита со всем своим нордическим пылом прогоняла из моей головы мысли о превратностях греческого демократического процесса.
— Так-то и пёс с ним, — подняв с пола порванные супругой «исподние» штаны — не захотела возиться с пуговками — я покрутил головой и за неимением камина (климат этот их!) бросил не выдержавшую натиска валькирии шмотку в угол и направился к двери. — Свой бюджет воровали да пожертвования частных лиц. Я за своими деньгами своими людьми слежу, и подрядчики наши спортивные объекты потребные строили — все два стадиона и один бассейн. Однако возмущение мое все равно велико: так мощно кинуть моего доброго друга Георга на международный престиж и бабло, будучи каким-то Трикуписом!
— Прощать нельзя, — сытой кошечкой потянулась Марго, подставив моему взгляду самые приятные изгибы фигурки.
Я тем временем, не отрывая жадного взора от изгибов, приоткрыл дверь, высунул за нее руку и получил в нее двое «плечиков» с запасной одеждой для себя и любимой.
— Кровожадная, — вернувшись к дивану, потянулся я к бледной и такой нежной коже.
— Пото́м! — хлопнула Марго по моей ладошке.
— И потом тоже! — не стушевался я.
Немного веселой возни, много возни приятной, и можно продолжать разговор:
— Прощать нельзя — это правда. Если Георг с оппозицией Премьеру не смогут, придется самому. Нехорошо, но мало ли какие тут у них анархисты на античных руинах завелись?
Хорошо, что подготовка к Балканской войне ведется под настолько пристальным присмотром, что там чего-то «отпилить» себе все равно, что влезть шеей в петлю и спрыгнуть с табуретки: именно так, с предварительно написанной запиской о невыносимых муках совести, покинуло этот мир некоторое количество не осознавших экзистенциальной важности противостояния с магометанами деятелей еще во времена первых траншей денег и материальной части.
Временно попрощавшись с супругой, я направился к Георгу, по пути прихватив папочку. Король греческий нашелся в своем рабочем кабинете и встретил меня веселым шевелением усов: пересказали ему сценку с кухни, и он конечно же знал, что ни на какой штурм дома такого неприятного Премьера я не пойду.
— Ужасно, Жоржи, — вздохнул я, опустившись на непривычное для меня место — на стул посетителя. — Смотри, что прихвостни Трикуписа исполняют, — выдал старому другу папочку.
Полномочий у Георга крайне мало, потому что Греция за этот век пережила очень бурный исторический процесс, поэтому он вздохнул и закрыл папочку:
— Какая мерзость, а я скован по рукам и ногам — Трикуписа очень любит народ.
— Я очень не хочу влезать в твои дела, друг, — вздохнул и я.
Георг понял меня правильно, поэтому отправил лакея с приглашением основному оппозиционеру — Теодоросу Диллияннису — на ужин, а второго — предварительно попросив у меня одолжить «папочку» — к лояльным оппозиции газетчикам. Тоже не лаптем щи хлебает: народ-то действующего Премьера любит только до тех пор, пока общественное мнение не прикормлено интересными фактами. Как раз к концу Олимпиады придется Трикупису посетить череду судебных процессов в качестве
