Побег из волчьей пасти - Greko

— Не расскажете про тот единственный раз, когда к вам смогли подкрасться?

— Любите занимательные истории? Или, как и Спенсер, пишите книгу? — усмехнулся капитан.

— Думаю, занимательные истории любят все. Нет, книгу не пишу. И не собираюсь. Пока, во всяком случае. Может, на старости лет…

— Если доживете.

— Если доживу! — с легкостью и с улыбкой согласился я с Абделем.

Абделю понравилась и эта легкость, и эта бесшабашная улыбка. Он одобрительно хмыкнул.

— Тут мало что занимательного. Случилось это в Варне, в 1829 году во время осады. Русские тогда в темноте подводили к бастиону мину. Я, не поверите, вышел до ветра, что еще более усугубляет глупость моего ранения. Из-за громкого журчания струи не слышал, как ко мне подкрался русский казак. Меня спас камешек…

— Какой камешек⁈

— Тот, который попал под ногу русскому и на котором он оступился, занося кинжал. Я успел обернуться. И вместо шеи нож располосовал мне все лицо…

Абдель замолчал.

— И что дальше? — мне уже было очень занимательно.

— Я задушил его, — капитан ответил так обыденно, будто речь шла раскуривании трубки.

— А потом?

— А потом натянул штаны, — рассмеялся Абдель. — Вовремя.

— Почему?

— Раздался взрыв, меня завалило камнями. Не хотелось бы отправляться на тот свет с голой задницей.

— Но вы не отправились.

— Нет. Повезло. Побило изрядно, конечно. Но остался жив, а русские не заметили.

— Как же вы очутились в Варне?

— Глупость и жадность.

— Вечные спутники наших несчастий, — усмехнулся я.

Капитан рассмеялся.

— С таким подходом к жизни, может, и доживете до старости! — обнадежил он меня.

— И все-таки? Не хотите же вы сказать, что воевали против русских?

— Нет, конечно! — Абдель фыркнул. — Всего лишь, решил, что каперство на Чёрном море во время войны станет выгодным делом. Я не военный, мне нет дела до междоусобиц «великих»… — тут он хмыкнул, — держав. Я честный пират.

— При всем уважении, капитан…

— Да, да, понимаю, — спокойный тон капитана не менялся. — Конечно, с человеческой точки зрения — мразь и подонок.

Я чуть не присвистнул.

— Честный, потому что… — Абдель подыскивал слова.

— Потому что ни разу не нарушили пиратский кодекс? — пришел ему на помощь.

— А разве есть такой? — Абдель усмехнулся.

Я пожал плечами.

— Знаете, Коста… Иногда мне кажется, что в нашем сумасшедшем мире, в наше сумасшедшее время, только родившийся ребенок может считаться нормальным человеком, а не мразью и подонком.

Я не знал, что ответить.

— Не знаю, был ли у меня выбор? Наверное, был. Но я следовал течению судьбы, не задавая вопросов, и не пытаясь изменить её. Спенсер вам сказал, что отец у меня марокканец, а мать — испанка?

— Да.

— А по итогу я примкнул к алжирским пиратам. Они же столетиями наводили ужас на всем Средиземноморье. Папе нравилась их сила. И меня заставил ими восхищаться. Настолько, что уже в пятнадцать лет я был принят в команду одного из кораблей, чьим капитаном был приятель отца.

— В пятнадцать⁈

— Я с детства был на две головы выше сверстников и без труда укладывал на лопатки мужчин старше себя, — равнодушно констатировал Абдель. — А через шесть лет я уже был капитаном своего корабля. Вы знали, что наш основной доход был не от грабежа торговых судов?

— Сейчас догадываюсь.

— Конечно, мы грабили испанцев, голландцев и англичан. Прикрывались каперским патентом, выданным султаном. Но самое вкусное… мы совершали рейды в Европу, захватывали пленных, превращая их в рабов.

Я крепче сжал в руках подаренный мне Бахадуром нож, вспомнив про убитых родителей и сестру. Подумал, что может мне сейчас исправить оплошность русского солдата и покончить с этим грязным пиратом? Потом одумался. Не он виновник несчастий моей семьи. Да и не успел бы и взмахнуть рукой, как, я уверен, нож Бахадура, внимательно следившего за нашим разговором, воткнулся бы мне в глаз. Да и не эти соображения меня остановили прежде всего. Спокойный и откровенный рассказ Абделя напоминал исповедь. Почему я был выбран в качестве исповедника — не знаю. Но теперь было необходимо выслушать его до конца.

— Пиратом я был удачливым. Дело свое знал. Когда возвращались в Алжир, несчастных пленных выводили на Бадестан, длинную улицу, закрытую с обоих концов, и раздевали догола, чтобы покупатели сделали свой выбор. Алжирский дей забирал пятую часть выручки. Арматору причиталась половина оставшейся прибыли, другая делилась на всю команду. Мне доставалось сорок процентов… Душа и совесть меня не терзали. А что им было делать, если сверху их придавило звонкой монетой?

— Так много было монет?

— Общая моя добыча к Варне была порядка 80-ти тысяч франков, — опять равнодушно сообщил мне Абдель умопомрачительную сумму[2].

Я не предполагал, что речь могла идти о таких суммах.

— Впечатляет? — горько усмехнувшись, Абдель посмотрел на меня.

— Да. Что с глупостью и жадностью?

— Что обычно. Не удержался. Ожидал легкой наживы. Думал в Черном море во время войны корсару будет раздолье. А по итогу потерял корабль, команду и получил этот шрам. Заслужил. За все нужно платить. За глупость и жадность — особенно. Теперь мне не нужно об этом напоминать. Мне судьба поставила этот косой знак как вечное напоминание. Я его чувствую, когда трогаю лицо руками. Я его вижу, когда смотрюсь в зеркало.

— Что после?

— Вернулся в Алжир в следующем 1830 году. Думал набрать новую команду. Достать корабль. Продолжить пиратствовать.

— Что помешало?

— Французы.

— Как они вам могли помешать?

— Началось их вторжение.

Абдель замолчал. Тут я заметил, что он потерял свое привычное спокойствие и теперь борется, чтобы не выдать участившееся дыхание, крепко сжав губы.

— Не хотите портвейна, Коста? У меня настоящий, — взял он передышку.

— С удовольствием.

Абдель бросил взгляд на Бахадура. Бахадур же бросил взгляд на меня.

— Не волнуйся, — усмехнувшись, успокоил капитан своего верного слугу. — Он меня не тронет. Во всяком случае, пока не выслушает до конца.

Я кивнул Бахадуру, подтверждая справедливость слов Абделя. Бахадур бесшумно исчез в тени.

— Не думаю, что вам знакомо обращение маршала Бурмона к населению