Попаданец в себя, 1960 год (СИ) - Круковер Владимир Исаевич

И какая-то общая звериная тоска плеща вылилась из меня[13]… Я остро почувствовал себя чужим в этом мире, в этой пока еще наивной и нищей стране, в этом искалеченном государстве на глиняных ногах.

И я сделал то, что привык делать в горести 76 лет своей прошлой жизни — запил.

Я пил несколько дней и пока не падал — пел:

В результате меня уволили.

Собственно, работы оставалось немного, начальник отряда экономил, а тут представилась возможность избавиться от пацана. Расчет надо было получить в Бодайбо, автобус туда ехал долго, хотя расстояние было небольшое — где-то сто с лишком км.

Я ехал, запивая похмелье водянистым Жигулевским, которое набрал в золотопромышленной лавке «Лензолота»[14]. Там за золото можно было купить любой дефицит, но принимали и деньги в увеличенном размере. Я получил семьдесят рублей аванса, солидные деньги в это время. Так что заплатил по рублю за каждую бутылку вместо государственных 37 копеек. (Деньги для упрощения приводятся в данных после реформы 1961 года. Напомню, проведённая с 1 января 1961 года деноминации с девальвацией заключалась в обмене денежных знаков образца 1947 на новые уменьшенного формата в соотношении 10 к 1. Дензнаки образца 1961-го года печатались в течении последующих 30 лет, и запомнились целому позднесоветскому поколению как классические советские деньги «с Лениным»).

Я ехал и думал, что надо все же играть юношу, а не быть угрюмым стариком в теле подростка. Я неправильно реагировал, вел себя неправильно. Подслушал разговор геолога о себе: «Он меня иногда пугает. Все время молчит, ничему не удивляется, а когда говорит, то как-то не по возрасту умно и сухо, будто старик. Такое впечатление, что у него горе большое недавно было. Я не стал расспрашивать, да он бы и не ответил. Не любит о себе говорить…»

Я ехал и думал, что надо как-то защитить маму и братьев от своего этого. Ужасно представить, что мама моложе меня на двадцать пять лет, на четверть века! Я их уже заранее жалел и боялся их напугать собой.

Автобус дотрюхал до центральной станции — убогого дощатого здания на краю города. Вернее — городка, без асфальта и всего с двумя трехэтажными кирпичными зданиями: филиалом Лензолото, Горкомом КПСС. Остальные строения не поднимались выше второго этажа и строились исключительно из дерева. И еще вопрос, что надежней — плохенький кирпич местного заводика или столетние лиственницы и кедрач с сосной. Насколько помню из прошлой жизни крепкие сибиряки строили избу на фундаменте из мокрого лиственничного теса. Высокая смолистость древесины создаёт проблемы при использовании древесины в строительстве, причём с высыханием вязкость смолы повышается настолько, что в неё невозможно забить гвоздь, а из старых лиственничных досок забитые гвозди уже невозможно вынуть, так как рвётся металл гвоздя. В студенческие годы работал в стройотряде. Разбирали коровник, опоры для крыши у которого были из брёвен лиственницы. Они были заглублены в землю и простояли так полвека. Выдёргивали их краном. На брёвнах не было никаких следов гниения ни сверху, ни снизу. Зачистили одно бревно — закопанная часть ярко-желтого цвета. Не зря зовут лиственницу в Сибири железным деревом.

Впрочем, контора нашей партии тоже была из местного кирпича. В юности я бы не обратил на эти нюансы строительства ни малейшего внимания, но во втором бытие после долгого пребывания в Европе и в южных странах, где хвойное дерево — уникальная дорогая экзотика, а кирпич и отдаленно не напоминает местны красный и хрупкий, да и используется редко, смотрел на диковины Сибири со вкусом и удовольствием.

И с юмором отметил некрашеные лиственничные полы в конторе, сооруженной из дохлого кирпича. Их как раз терла неизбежная в эти времена уборщица, люто ненавидящая любого посетителя.

Работал я с 20 июня по конец сентября, чуть больше трех месяцев. В среднем после всех вычетов на руки пришлось 320 рублей, что с авансом составляет почти 400 — по меркам прошлой жизни и по покупательной способности около 5 тысяч долларов. И все за то, что ходил по невероятно красивой тайге с рюкзаком за геологом, помогал устраивать бивак[15] и ел натуральную свежую пищу!

На улицу вышел опасливо. Прошлая память подсказала, как много опасностей подстерегает вербованного после получения зарплаты. Поэтому сразу метнулся на почту, местоположение которой узнал заранее, и отправил почтовый перевод маме в Иркутск. Себе оставил сотнягу, разделив ее пополам и запрятав вторую половину в надпоротый капюшон энцефалитки. Энцефалитка — это куртка от энцефалитного костюма — такая экспедиционная и таежная одежда из ткани типа тонкого брезента. Рукава на резинках, чтобы комары не кусали и не заползали энцефалитные клещи. В мое прошлое время их уже не выпускали.

Впрочем, явных хищников на улицах не наблюдалось, благо для полного окончания сезона было еще недели две. И ловили сезонников скорей всего около их общаги, куда я наведоваться не собирался. Мой путь лежал в аэропорт, тем более что обратный билет был оплачен экспедицией.

Увы, на утренний самолет я опоздал, а вечерний дожидался неудачно — прямо в избушке аэровокзала мне приставили нож к ребрам и очистили от пятидесяти рублей, пошарив еще в носках и в трусах. Ситуация не столько обидела, сколько заставила задуматься.

— Вот квитанция, — сказал я, — отправил заработанное домой. А отбирать у малолетки последнее для честного вора вообще западло.

Не знаю, умели ли читать эти двое с лицами комедийных дебилов. К честным ворам они тоже, видимо, отношения не имели, так как дали мне пару раз по шее и пошли восвояси, высматривая среди пассажиров новую жертву.

В самолете я вытащил заначку и в иркутском порту позволил себе нанять такси. Три рубля до центра города это, конечно, дорого, но автобус за пять копеек ждать было лень. А сразу домой не поехал, так как надо было купить коньяк, конфеты и цветы. С коньяком проблем не было, отличные дорогие сорта вин и коньяков (в моем времени их переименовали в бренди) стояли доступно. На дорогие конфеты (шоколадный набор с оленем на обложке, не ассорти[16]) очереди тоже не наблюдалось. Как и на крабы или черную икру, которые тоже заняли место в моем рюкзаке. Все это стоило по мнению сознания человека 2018 года абсолютные гроши. Оставшуюся пятерку истратил на букет цветов, цветочная лавка стояла впритык с Главным гастрономом на улице Карла Маркса. Пошел домой. Неприметный юноша в сапогах, штанах защитного цвета, энцефалитке и со старым рюкзаком на правом плече. Мимо кинотеатра Гигант, потом — двором на Степана Разина и пройдя дворами же улицу Ленина к родному дому специалистов. Второй подъезд, третий этаж, здравствуйте мама с братьями, любите меня и жалуйте!

Это действительно было радостно и приветливо. Я выложил покупки и припасы таежные: вяленый муксун, мешочек кедровых орехов, бутылочка орехового масла, варенье из морошки, медвежий нутряной жир, четыре беличьих хорошо выделанных шкурки (их продавали добытчики по 2-50). Маме — цветы и конфеты, детям — мороже… коньяк и крабы с икрой. Коньяк Отборный[17] стоимостью аж в 9 рублей 70 копеек!

Я сразу повзрослел в глазах родных. Пропахший тайгой, цокающий сапогами, с огрубевшими руками, разделывающий рыбу собственным кинжалом, который честно говоря просто стибрил, не сдал при расчете.

Я и сам ощущал малость квартиры, низость потолков, тесноту Иркутска. После просторов тайги и после адаптации в юношеском теле тянуло в мир. В Москву или в Питер. Но впереди маячили три года принудительной службы, так что первым шагом следовало поступить в иняз[18]. А уж потом планировать дальнейшее поведение в старом-новом мире.