Елена Хаецкая - Прах

– Простите, хозяйка, – вымолвил, наконец, солдатик. И замолчал.

Из глаз настоящие слезы покатились.

Асенефе вдруг стало его жаль. Никогда таких не жалела, но видно, стареть начала, сострадание закралось в ее одинокое сердце.

– На, выпей, – сказала она и протянула ему бутыль с водкой, для поминания Белзы приготовленную. – Почни.

Солдатик, как во сне, бутыль взял, крышку свинтил, влил в себя несколько глотков, побагровел. Асенефа ему огурец сунула, он поспешно зажевал.

– Сядь, – повелела она.

Сел, да так послушно, что слеза наворачивается. Шинелку примял, кирзачами неловко в самую могилу уперся – неуклюжи сапоги, а солдат и того больше.

– Чего ревел? – спросила Асенефа. Совсем по-матерински.

Он только головой своей стриженой помотал.

– Смертушка мне, хозяйка, – прошептал солдатик. – Куда ни глянь. Все одно, смерть.

– Ты вроде как в карауле стоял, – заметила Асенефа. – Или это не ты был, а такой же?

– Не, я… – Всхлипнул, длинно потянул носом сопли.

Асенефа снова дала ему бутылку, он вновь приник к голышку. Выдохнул, рыгнул, покраснел еще гуще.

– Так чего из караула ушел? Поблажить захотелось?

– Погибель мне, хозяйка… И идти некуда…

И ткнулся неожиданно прыщавым, мокрым от слез лицом, Асенефе в колени. Она и это стерпела. Превозмогла себя настолько, что коснулась рукой жесткого ежика волос на затылке. И ощутив неожиданную эту ласку, солдатик заревел совсем по-детски, безутешно, содрогаясь всем телом.

Дождавшись терпеливо, чтобы он затих, Асенефа спросила:

– Что натворил-то?

– Поссать отошел я, хозяйка… На минуту только и отлучился, невмоготу уж стоять было… – начал рассказывать солдатик и засмущался пуще прежнего. – Извините…

– Да ладно тебе, – великодушно простила его Асенефа. – Давай дальше.

Он поднял лицо, и она увидела, что отчаяние паренька неподдельно, что страх его не на пустом месте. И впрямь смерть наступает ему на пятки, иначе откуда у такого молоденького такая безнадежность в глазах?

– Ох, хозяйка… Велено было стеречь повешенного, ну, того, что главнее… «Без надлежащего погребения»… А они, бандюги эти, они же все горой друг за друга. Закон у них такой бандитский. Порешили, видать, босса своего похоронить как положено и все тут. В этих караулах один страх: не отдашь казненного сообщникам – тебя бандиты порежут, отдашь – государство вздернет… – Он судорожно перевел дыхание и высморкался двумя перстами, отряхнув их за спиной на землю. – А у нас в караульной службе как? Ежели караульный упустил, так караульному и отвечать. В уставе писано: «…отвечает головой…» Вот и отвечать мне, не сегодня, так завтра.

– Дезертируй, – предложила Асенефа. – Я тебе денег на дорогу дам.

Солдат помотал головой.

– За доброту спасибо, хозяйка, только лишнее это. Все одно словят.

Шальная мысль прокралась в голову безутешной вдове. И сказала солдату:

– Вот еще хлеб и колбаса у меня есть. Покушай пока.

Вполне доверившись материнской заботе Асенефы, солдатик взял денег и отправился разыскивать служку. Платить служке не понадобилось – спал мертвым сном, упившись вдребезги. Лопату отыскал солдат в подсобке, у самой двери находилась и по голове его стукнула, как дверью дернул.

Асенефа, полная решимости, стояла, выпрямившись во весь рост, у креста.

Указала пареньку на холм, под которым Белза спал:

– Копай!

Солдат ошалело взглянул на нее.

Но вдова не шутила:

– Делай, что говорят.

Ах, какие знакомые слова, каким покоем от них веет… И сунул солдатик лопату прямо в середину креста, выложенного цветами, кровавыми и снежными. Отвалил черной земли на снег. Потом еще. И еще.

Показался гроб.

Солдатик в нерешительности поглядел на Асенефу. Но она кивнула: дело делаешь, парень, дело!

Полез в могилу, снял крышку.

Асенефа нависла над гробом. И снова увидела безмятежное лицо Белзы, даже не тронутое тлением, его ласковые губы, две морщинки возле рта, его светлые ресницы, загнутые вверх, редкие золотистые волосы над высоким лбом.

– Вынимай покойника, – распорядилась Асенефа.

Солдат подчинился. Подлез под Белзу, поставил его на ноги. Асенефа ухватила прах под мышки и выволокла из ямы. Потом и солдатик вылез, забросал могилу землей, после натаскал свежего снега, чтобы не так бросалось в глаза, что могилу недавно вскрывали.

Белза же, холодный, окоченевший, стоял, как бы опираясь на верную свою подругу. И Асенефа с удовольствием ощущала прикосновение его кожи, такое знакомое. Как не хватало ей этого прикосновения весь этот год!

– Дай-ка лопату, – сказала Асенефа солдату. – Я в подсобку верну, чтобы этот пьянчуга не заметил. А ты прах бери.

И пошли: впереди, метя черным подолом снег, вдова с лопатой в руке; за ней, сгибаясь под тяжестью праха, на согбенную шею положенного, подобно древесному стволу, солдатик юный, от бреда происходящего совсем потерявший голову.

И вздернули нетленный чудотворящий прах на виселицу вместо украденного бандитского трупа – высоко и коротко…

Когда спустя неделю на кладбище прибежали Мария с Мартой да Манефа с Актеркой – Асенефа им только через неделю все рассказала – нетленный прах уже совершенно был расклеван воронами.