Лайон де Камп - Да не опустится тьма
Он подобрал себе далматику — византийского стиля длинную тунику с широкими рукавами. Брюки от твидовом костюма придавали ему вид несколько нелепый, но щеголять в модных коротких штанах в преддверии наступающей зимы Мартин не хотел. Наряд завершал плащ из грубой шерсти — попросту большое квадратное одеяло с дырой для головы. Нашлась и старушка, которая связала носки и нижнее белье.
В общем и целом Пэдуэй был весьма доволен собой и благодарил судьбу, сведшую его с Томасусом. Сириец оказывал ему большую помощь.
К библиотеке Мартин подходил с тем же сладостным трепетом в груди, с каким юноша ждет встречи с возлюбленной. И не остался разочарован. Он едва не заплакал от нахлынувших чувств, когда, бросив первый беглый взгляд на полки, увидел «Историю Вавилонии» Бероса, все работы Ливия, «Покорение Британии» Тацита и полный вариант «Истории готов» Кассиодора. Ради знакомства с этими рукописями не один историк двадцатого века с радостью совершил бы убийство. На несколько минут Мартин просто растерялся, застыв подобно пресловутому ослу меж двух стогов сена. Затем с душевными муками все же сделал выбор, посчитав Кассиодора более актуальным. Он вытащил толстенные фолианты и сел за столик.
Это была тяжелая работа — даже для человска, свободно владеющего латынью. Но невероятное многословие и вычурность стиля не беспокоили Пэдуэя — он искал факты.
— Прошу прощения, господин, — неожиданно раздался голос библиотекаря, — высокий варвар с песочными усами — не твой человек?
— Вероятно, — сказал Мартин. — А что?
— Он заснул в Восточном отделе и так громко храпит, что читатели жалуются.
— Я разберусь, — пообещал Пэдуэй и пошел будить Фритарика. — Разве ты не умеешь читать?
— Нет, — безыскусно ответил вандал. — Зачем? В моем замечательном поместье в Африке…
— Да-да, знаю, старина. Но тебе придется либо учиться грамоте, либо храпеть на улице.
Фритарик сделал выбор незамедлительно и, обиженно ворча на восточно-германском диалекте, удалился. У Пэдуэя сложилось впечатление, что его телохранитель весьма невысоко ценит образование.
За столиком Мартина, листая Кассиодора, сидел представительный пожилой итальянец, одетый просто и в то же время очень элегантно.
— Прошу прощения. Я хотел осведомиться, не прочитана ли эта книга.
— О, пожалуйста, мне нужен только первый том.
— Не беспокойся, дорогой друг, должен лишь предупредить тебя: обязательно клади книги на место. Ярость Сциллы, оставленной Язоном без добычи, не идет ни в какое сравнение с гневом высокочтимого библиотекаря… Позволь поинтересоваться, какого ты мнения о трудах нашего славного префекта преторий?
— У него богатый материал, — взвешенно ответил Пэдуэй, — однако слишком пышная манера изложения.
— Что ты имеешь в виду?
— Я предпочитаю менее витиеватый стиль.
— Как!.. Наконец-то среди современных авторов появился писатель, не уступающий великому Ливию, а ты говоришь… — Представительный господин спохватился и понизил голос: — Какая красочная выразительность, какая изысканная риторика!
— В том-то и беда. Взять, к примеру, Полибия или даже Юлия Цезаря…
— Юлий Цезарь! Вот уж кто совершенно не умел писать! Его «Галльскую войну» используют как простейший учебный текст для чужестранцев. Прекрасное пособие для носящего шкуры варвара, который в мрачных дебрях северных лесов преследует резвого кабана или травит взбешенного медведя. Но, мой юный друг, для таких просвещенных людей, как мы… — Он вдруг осекся и продолжил с явным смущением; — Надеюсь, ты понимаешь, что когда я говорил об иноземцах, я не имел в виду лично тебя. Ты человек культурный и образованный, хотя и прибыл из дальних краев — это сразу видно. Не посчастливилось ли тебе родиться в сказочной стране Хинд, известной своими слонами и украшенными жемчугом девушками?
— Нет, моя родина еще дальше, — ответил Пэдуэй. Он понял, что случай свел его с настоящим римским патрицием старой школы, из тех, кто не попросит вас передать масло, не усластив обращения четырьмя любезностями, тремя мифологическими аллегориями и учеными рассуждениями о производстве масла на древнем Крите. — Я родом из Америки. Не уверен, однако, что когда-нибудь туда вернусь.
— Ах, мой друг, ты совершенно прав! Где же еще жить благородному человеку, как не в Риме? Но, может, ты расскажешь мне о чудесах чужедального Китая с его мощенными золотом дорогами?
— Немного могу, — осторожно сказал Пэдуэй. — Только дороги там не мощены золотом. Если откровенно, они вообще ничем не мощены.
— Какое разочарование!.. Впрочем, смею допустить, что правдолюбивый странник, вернувшийся с небес, объявит райские чудеса сильно преувеличенными. Мы обязаны познакомиться, мой дорогой друг! Я — Корнелий Анций.
Пожилой патриций произнес это с таким видом, словно имя Корнелия Анция должно быть известно каждому достойному упоминания римскому гражданину. Пэдуэй скромно представился.
К ним подошла очень хорошенькая стройная темноволосая девушка и, обратившись к Анцию «отец», пожаловалась, что не может найти сабеллийское издание Персия Флакка[3].
— Кто-то читает, должно быть, — пожал плечами Анций. — Мартинус, это моя дочь Доротея, кою смею уподобить лучшей жемчужине из короны короля Хусрола, хотя я, как отец, возможно, необьективен.
Девушка одарила Пэдуэя очаровательной улыбкой и, потупившись, ретировалась.
— Кстати, дорогой друг, каково твое занятие?
Не раздумывая, Пэдуэй выпалил правду.
Патриций замер, переваривая информацию, а когда заговорил вновь, в его по-прежнему любезном тоне сквозила высокомерная прохладца.
— Любопытно, любопытно. Ну, желаю всяческого финансового успеха… — Он произнес последнюю фразу с некоторым затруднением, как активист Христианского союза молодежи, вынужденный говорить о нелицеприятных сторонах жизни. — Наша участь — безропотно нести Господне назначение. И все же жаль, что ты не испробовал себя на ниве общественной службы. Для способного молодого человека это единственный путь подняться над своей средой. Однако прошу меня извинить — книги ждут.
Мартин с удовольствием продолжил бы знакомство с благовоспитанной красавицей и ее утонченным отцом, но теперь, когда Анций узнал, что имеет дело с вульгарным ремесленником, на приглашение можно было не надеяться. Пэдуэй посмотрел на часы — пора обедать, вышел на улицу и разбудил Фритарика.
Вандал зевнул.
— Прочитал, что хотел, Мартинус? Мне снилось мое прекрасное поместье в Аф…
— Черт бы побрал… — взревел Пэдуэй и тут же осекся.
— Как, нельзя уж и помечтать о времени, когда я был богатым и уважаемым человеком?! Клянусь, моя честь…
— Успокойся, ты тут ни при чем.
— Да? Я рад. Судьба оставила мне одни лишь воспоминания… Но почему ты злишься, Мартинус? У тебя такой вид, словно ты гвоздь готов перегрызть. — Ответа не последовало, и Фритарик задумчиво продолжил: — Должно быть, вычитал что-то в этих книгах… Хорошо, что я неграмотный. Так трепать себе нервы из-за событий, которые произошли давным-давно! Я лучше помечтаю о своем прек… О, молчу, молчу, хозяин!
Пэдуэй, Томасус-сириец и еще несколько сот голых римлян парились в Диоклетиановых термах. Банкир огляделся и мечтательно произнес:
— Я слышал, в прежние дни в бани пускали и женщин — прямо вместе с мужчинами… Конечно, языческие времена — не то что сейчас.
— Влияние христианской морали, — сухо заметил Пэдуэй.
— Ну! — хохотнул Томасус. — Мы, современные люди, такие высоконравственные!.. Знаешь, на что жаловалась императрица Теодора?
— Да, — сказал Пэдуэй и поведал банкиру, на что жаловалась императрица Теодора.
— Проклятье! — в сердцах воскликнул сириец. — Всякий раз, когда у меня есть сальная история, ты либо ее слышал, либо можешь рассказать лучшую.
Пэдуэй предпочел не объяснять, что прочитал все эти истории в книге, которая еще не написана, — в «Анекдотах» Прокопия Кесарийского.
— Пришло письмо от родственника в Неаполе — занимается морской торговлей… Так вот, Антиох получил вести из Константинополя. — Томасус выдержал многозначительную паузу. — Война.
— Между нами и Империей?
— Во всяком случае, между Империей и готами. У них давно уже нелады — с тех пор, как убили Амаласунту. Теодохад пытался увильнуть от ответственности, но, по-моему, наш старый король-поэт доигрался.
— Далмация и Сицилия — вот горячие точки, — опрометчиво сказал Пэдуэй. — Еще до конца этого года…
— Прорицаешь помаленьку?
— Нет, просто мне кажется…
Сквозь пар сверкнул здоровый глаз сирийца — черный и внимательный.
— Мартинус, кто ты такой?
— Ты о чем?
— Есть в тебе что-то… не знаю, как сказать… странное. Ты проявляешь будто невзначай самые необычные познания. А когда я пытаюсь распросить тебя о твоей родине, о том, как ты попал сюда — уходишь в сторону.
