Клещенко Елена - Наследники Фауста
Дядюшка толкнул Генриха пальцем в щеку, поворачивая его голову ко мне.
– Славный юноша. Мог бы достигнуть больших успехов, если бы не чрезмерный интерес к женщинам и веселью да не поразительная лень. От природы неглуп, и мозги не совсем еще высохли. Ни врожденных недугов, ни дурных болезней. Родители далеко, в горной деревеньке на юге. Здесь - двое-трое приятелей, не слишком близких; девчонки, но также не слишком… невестой не назовешь ни одну. К тому же ученик почтенного господина Майера. Скажу откровенно, при всем усердии я не смог бы лучше устроить твою судьбу. Его же простой душе будет неплохо и в женском платье… Что ты ответишь мне, Мария?
Я ничего не ответила. Беззащитное лицо спящего теперь не было таким отвратительным, как давеча утром, когда он подмигнул мне. Воистину, вот оно - то, о чем я молила. Я - мужчина, член университета, ученик господина Майера; никто не смеет указывать мне и судить меня; я могу посвятить свою жизнь наукам, и это будет вполне естественно и похвально… А он? Веселый студент, очнувшийся безродной девицей, приемышем Лизбет?…
– А ты не жалей его, - посоветовал Дядюшка. - Первое: кто не дорожит своим счастьем, тот его лишается, так устроен подлунный мир. Недаром я выбрал именно его, а не кого-нибудь из более прилежных. Не все ли равно, покинет ли он университет из-за лени и пьянства или по иной причине? Второе: если твоя участь еще несколько часов назад не казалась тебе чрезмерно тяжелой, тем паче она не будет тяжела для него. Третье: совестно отступать, когда свершается то, чего ты страстно желал. Разве нынче утром ты не помышляла о том, чтобы занять именно его место? Ну и, наконец, четвертое (сказав это, он встал с ложа), вино в малых дозах - не яд, но лекарство. Не будет вреда, если ты немного выпьешь.
Я взяла кубок обеими руками. Вино показалось мне травяным соком, я выпила сразу все.
– Ну-ну, - Дядюшка скрипуче засмеялся, - ты и вправду дочь своего отца! Тот тоже, бывало, хлещет рейнское, будто колодезную воду, а наутро выспрашивает у товарищей, что он натворил накануне, и огорчается… Пьяный чародей, силой равный твоему отцу, - это страшно, Мария. Ты же избегай и вина, и чародейства, кроме разве что натуральной магии. Жаль, что в Польше ее теперь не изучают, но, впрочем, университет в Кракове и по сей день неплох. Возможно, ты посетишь его, надо поразмыслить, как бы это уладить…
Университет в Кракове!… Я счастливо засмеялась. В последний раз я ела много часов назад, а вино пила впервые в жизни. Опьянение обрушилось, словно снег с крутой крыши, свечи вспыхнули ярче, и кровь зашумела в ушах. Я не слышала больше голосов жалости и здравого смысла, одно только пение счастья достигало моего слуха. «Никогда не верьте ему…» И все же я сделаю это. Не забывая, разумеется, о коварстве нечистого…
– Когда? - спросила я. Дядюшка понял:
– Сейчас же. Чего ждать?
Сердце мое стукнуло о самые ребра.
– Сейчас? А как же… - Тысяча пустяков, составляющих тихую жизнь сироты Марии, промелькнули перед моим мысленным взором, и на любой из них было бы глупо ссылаться, испрашивая промедления. - Как же тетушка Лизбет, она ведь будет искать меня?
– Ох, поздненько ты вспомнила о тетушке! - Дядюшка укоризненно покачал головой. - Погляди, за окном темнеет. Давным-давно пробило десять, моя милая Мария. Счастье, что я не потерял осмотрительности за приятной беседой. Тетушка забыла о тебе. До завтрашнего заката она не припомнит, что ты не пришла ночевать, даже если твое имя упомянут в разговоре. Взгляни-ка.
Он снова встряхнул магический кристалл. Преодолевая головокружение, я заглянула в мерцающий омут. Тетушка Лизбет задвигала засовы на двери; лицо ее, озаренное свечой, носило своеобычное выражение брюзгливой скуки, несколько смягченное в этот час радостью по случаю того, что день прожит.
– Подумай сама, так ли она глядела бы, если бы думала о том, что ты пропала? Бешенство пополам с торжеством, вот что мы бы увидели… А сделал я это опять-таки ради тебя. Чары будут действовать в течение суток; если, паче чаяния, прежняя жизнь покажется тебе милее новой, все можно будет вернуть назад. Тогда подумаем, как быть с ларцом и как тебе расстаться с доброй женщиной без особого шуму. А паренек еще долго не проснется, его пьяная душа может и не заметить, что побывала в женском теле… Все ли я предусмотрел, Мария?
– Что я должна делать? - мой голос прозвучал не совсем верно, словно слезы подступили к горлу.
– Всего ничего - поцеловать его в губы!
Замешательство от этих развязных слов, вероятно, отразилось на моем лице, потому что Дядюшка насмешливо закивал:
– Ох, ох, беда с вами, юная девица! Кто же просит у вас поцелуя страсти? Когда оживляют вытащенного из воды, в этом нет ничего любовного - так и тут. Нужно крепко прижаться губами, чтобы ни щелочки не нашел дух… Ну же! - он подхватил спящего Генриха и ловко посадил. - Придерживай голову, так будет ловчей. Все получится само…
Я придвинулась ближе. Пальцы запутались в кудрях, влажных от жаркого сна. Горячие губы пахли вином, которого уже не принимала кровь. «Не бойся, деточка, все хорошо…» Голова кружилась сильней и сильней, но я продолжала вдыхать тошнотворный винный запах…
Глава 6.
…Передо мной снова было зеркало, но отражение мне не повиновалось, не желало открыть глаза, поднять склоненную голову. Девушка падала, сраженная сном, и пришлось схватить ее за плечи.
– Положи ее, - прокаркал голос сзади. Жесткие пальцы направили мою руку. - Вот так. Осторожней… Да. Недурна собой и плоть от плоти моего милого друга, но всего лишь девица… Как ты об этом думаешь, Генрих?
– Что? Ох… - собственный голос, кажется, испугал студента, он откашлялся и обернулся. - Так… уже… это случилось?
– Я же тебе говорил, - улыбаясь, Дядюшка дружески потрепал юношу по спине. - Чистая работа! Рад приветствовать сына Иоганна! - Студент рассеянно пожал протянутую руку и в продолжение дальнейшей речи не мог отвести взгляда от своей - своей ли? - руки. - Генрих Хиршпрунг, для приятелей просто Генрих - привыкай к этим именам, имя, как и тело со всеми его членами, - пустяк, который иногда становится важным. Мне же будет приятно звать тебя Генрихом - так, видишь ли, твоя мать называла твоего отца, и позднее… Будь добр, придвинь стул поближе!
От чересчур резкого рывка дубовый стул скакнул по полу и едва не врезался им в колени. Дядюшка захохотал.
– Легче, легче, дружище, уж не настолько ты пьян, чтоб не соразмерять свою силу! Привыкай и к тому, что отныне твоим рукам тяжелое покажется легким. Так заведено, что парни намного сильнее девиц, и это мудро, - иначе весь род человеческий, чего доброго, пресекся бы… Ну да ладно, об этом после. Есть хочешь, сынок?
– Хочу, - ответил Генрих и засмеялся. Хмель по-прежнему кружил голову и заставлял сердце стучать сильнее. «Ну да, я же выпила… Или это он выпил?»
– У вина ведь тоже есть дух, - непонятно пояснил Дядюшка и сделал приглашающий жест. - Отведай пока паштету, а потом спустимся вниз. Ты как следует выспался, и тебе не повредит веселая компания. Здесь ты никого не удивишь даже самым странным поведением, твою девичью робость спишут на хмель, а ты тем временем присмотришься и обвыкнешься… Нет, нет, не скромничай! Отрезай побольше! Вот так. Потом я провожу тебя к дому, где ты остановился, а утром, когда пробьет семь, пойдешь к господину Майеру. Полагаю, почтенный доктор будет весьма удивлен твоими успехами. Вечером я снова жду тебя здесь, дабы ты мне сказал, удался ли опыт… Уже наелся? Ну ничего, проголодаешься - там подадут. Что ж, Генрих-Мария, пойдем! Где моя гитара?
Он вытащил из-за ложа странный инструмент, немного похожий на лютню, но больше и с коробом в виде арабской цифры 8; задетые струны издали густой басовитый звон.
– Я привез ее из Саламанки, - сказал Дядюшка. - Подобная штука там не в диковинку. По моему убеждению, для веселья она подходит больше, чем лютня. А что веселье там уже началось, я тебе, парень, смело могу обещать.
Дядюшка не ошибся. Зал был полон; пар из мисок, чад от факелов и горелого мяса собрался в плотное облако, а голоса звучали куда более громко, чем это бывает днем, и спотыкающийся лютневый перебор был еле слышен. За длинным столом, пожалуй, не нашлось бы места, если бы некто, судя по худобе и следам обильных возлияний на юном еще лице, - школяр, не чающий более докторской степени, не встал и не прокричал:
– Эгей, господин Шварц! Доброго вечера! Пожалуйте к нам! А Генрих все с вами? Эй, Генрих, как здоровьичко?
– Хорошо, благодарю вас, - вежливо ответил Генрих-Мария. - Как ваше?
– Га-га-га! Ну, паренек, ты отмочил! - развеселился вопрошавший. - Присаживайтесь, господин Шварц, давеча вы нас угощали, теперь мы вас…
– Эй, Франц, полегче, - перебил хлебосола юноша более степенного вида. - Кто это - «мы»? Уж не ты ли?
– Хватит спорить, хватит спорить, - Дядюшка не дал Францу обидеться. - Поскольку я здесь человек новый и, можно сказать, гость честной компании, да вдобавок и дела мои в вашем славном городе идут успешней некуда, я хотел бы еще раз угостить всех присутствующих…
