Константин Шильдкрет - Розмысл царя Иоанна Грозного

В воскресенье у повалуши собрались вотчинные людишки. С ними, опираясь на посошок, пришла и Клаша подивиться затеям рубленника.

Васька, сияющий, объяснял увлечённо толпе, как нужно вытёсывать из камня и дерева фигуры зверей и птиц.

Увидав девушку, он, позабыв осторожность, бросился к ней и увлёк на дальний луг.

— Попадись спекулатарю аль тиуну, — живым манером уволокут тебя к боярину постелю стелить!

Клаша покорно свесила голову:

— Выпадет долюшка человеку — нигде от неё не схоронишься.

И, меняя неприятный разговор, упавшим голосом поделилась последнею новостью:

— Спосылает меня тятенька с девками нашими за милостыней в губу.

Выводков оторопело захлопал глазами.

— Где же тебе покель дорогу держать? Не дойти тебе!

Она подняла на рубленника с глубоким чувством признательности глаза и, ничего не ответив, повела его в починок.

За трапезой Васька почти не коснулся похлёбки и всё время неприязненно хмурился.

Когда людишки ушли из избы, Онисим скривил насмешливо губы.

— Не допрежь ли сроку кичишься?

— Христарадничать?! Хворой?! — процедил сквозь зубы с присвистом рубленник.

У старика отлегло от сердца.

— А яз было на милость своротил господарскую. Эвона, пошто и не глазеешь на меня, старика! — С ласковой грустью он погладил Выводкова по широкой спине. — Нешто яз для своей лихвы? Нешто краше ей станется, коли на пашню погонят?

Васька присел на край лавки и в мучительном сомнении потёр ладонью висок.

— А ежели челом бить князь-боярину?…

Старик понял, о чём хочет сказать холоп.

— Авось и подаст Господь. Сказывают, старостой замыслил поставить тебя князь над рубленниками. — И, помолчав, нерешительно прибавил: — Доробишь хоромины — замолвь словечко. Может, и впрямь пожалует боярин без греха побраться вам с Кланькою.

Васька вызывающе поглядел на Онисима.

— Утресь ударю челом! А тамотко поглазеем про грех!

Обратившись к иконе, старик набожно перекрестился и потом зашамкал:

— Особный ты, Васька. Поперёк жизни норовишь всё идти. Слыханное ли дело, чтобы лицом пригожая девка из-под венца напрямик в господареву постелю не угодила?

Оба притихли, подавив тяжёлый, полный безнадёжности вздох.

С той поры, как ушла Клаша с девками христарадничать, Выводков так усердно работал, что вскоре Ряполовский пожаловал его старостою над рубленниками.

От повалуши к будущим хоромам протянулись обширные сени, а вертлявая, как ручей за починком, кленовая лесенка под тесовой кровлей вела в сенничек.

Ввечеру как-то, с соизволения Симеона, боярыня повела дочь поглядеть постройку. За нею потянулись сенные девки и мамка. Впереди, на четвереньках, весело лая, подпрыгивала шутиха.

Широко раздув ноздри, Марфа слушала рассказы матери. В сенничке она сложила руки крестом на груди и стыдливо зажмурилась. Боярыня молитвенно уставилась ввысь.

— Благословит Господь сыном, — тут ему и постеля брачная будет с молодою женой.

Она привлекла к себе дочь.

— И у него, у суженого твоего, ряженого, тако же всё содеяно. Поглазей-ко на подволоку.

Мамка поучительно пробасила:

— Та подволока завсегда тесовая деется, без сучка и задоринки.

Горбунья шлёпнула себя гулко ладонями пониже спины и радостно завизжала.

— А на подволоке ни пылинки земли. Ни тебе духу земляного не сыщешь.

И, став на голову, забила в воздухе кривыми ногами.

Несильным ударом кулака боярыня повалила на пол горбунью и обратилась таинственно к дочери:

— Николи на подволоку в сенничке земли не сыпят. Чтоб, выходит, в первую ноченьку не углазели молодые над головами праха земного да, не приведи Царица Небесная, на смерть думушка не спрокинулась.

Из сенничка женщины прошли в подклет.

Боярыня изумлённо остановилась на пороге и приказала кликнуть старосту, дожидавшегося со спекулатарем на дворе.

Васька трижды поклонился и, по обычаю, отвёл лицо.

— А не люб мне подклет, холоп!

Задетый за живое, Выводков гордо взглянул в лицо Ряполовской. В то же мгновение спекулатарь наотмашь ударил его.

— Не ведаешь, смерд, что псам да смердам непригоже в очи глазеть господарские?!

Холоп слизнул языком хлынувшую из носа кровь и, чтобы сдержать гнев, изо всех сил впился ногтями в кисть своей левой руки.

Боярыня деловито огляделась по сторонам.

— Больно много простору в подклете твоём. Сдушенно, по-чужому заклокотали слова в горле старосты:

— Не казне тут положено князь Симеоном быть, а людишкам жити.

Горбунья прыгнула к холопу и впилась зубами в его колено.

Марфа по-детски забила в ладоши и залилась счастливым смешком.

— Ты перст ему отхвати! За перст тяпни умельца-то!

И когда горбунья, кувыркнувшись в воздухе, на лету захватила хряснувшими челюстями руку Выводкова и повисла на ней, боярышня застыла оцепенело. Яркая краска залила её вытянувшееся лицо. Под опашнем часто и высоко вздымались дразняще — пружинящие яблоки-груди. Перед повлажневшими глазами, точно в хмелю, запрыгал и закружился подклет.

Ряполовская прицыкнула сердито на дочь и пнула ногою шутиху.

— А видывал ты, чтобы подклет для людишек теремом ставился?

И уже визгливо, задыхаясь от гнева:

— Видывал, чтобы кречет с выпью во едином гнезде гнездились?!

Сплюнув гадливо, она важно выплыла из подклета.

Поутру князь вызвал к себе холопа.

Васька узнал от спекулатаря, что боярыня виделась с мужем, и решил взять хитростью.

Смиренно выслушав брань, он чуть приподнялся с пола и заискивающе улыбнулся.

— Нешто не ведаю яз, что токмо господаревым разумением земля держится?

— А пошто смердам терема ставишь?

— Дозволь молвить, князь-господарь! — И — молитвенно: — По хороминам и подклет. Таки хоромины сотворю, — ни у единого другого князя не сыщешь! — С каждым словом он увлекался всё более. — Самому великому князю не соромно таки хоромины на Москве ставить!

Симеон, захватив в кулак бороду, мерно раскачивался. Речь холопя пришлась ему по душе. Он уже отчётливо видел и гордо переживал восхищение соседей перед будущими хороминами, их зависть и несомненное желание купить или каким угодно средством выманить у него рубленника.

— Гоже! Роби, како сам умишком раскинешь.

Васька стукнулся об пол лбом и отполз к выходу.

— Токмо памятуй: не потрафишь — на себя, умелец, пеняй!

Ещё усерднее прежнего принялся Выводков за работу.

К концу месяца вернулась из губы Клаша.

Прежде чем поздороваться с гостьей, рубленник с гордостью объявил:

— Не зря хоромины ставлю.

Она обиженно надула губы.

— А мне и невдомёк, что ты, опричь хоромин, не поминал никого.

Васька сжал девушку в железных объятиях своих.

— Ничего-то ты, горлица, не умыслишь! По хороминам и доля наша с тобой обозначится.

Он увлёк её в сарайчик и с воодушевлением рассказал о своей затее.

— Колико раз зарок давал рушить темницы холопьи…

— Ну, и…

— Ну и рушу!

Девушка пытливо заглянула в его глаза.

— Не поднёс ли тиун вина тебе ковш?

Выводков набрал полные лёгкие воздуха и шумно дыхнул в лицо Клаше.

— Опричь воды, и не нюхивал ничего. — Голос его задрожал. — Не можно мне глазеть на подклет и хоромины в вотчинах господарских. В хороминах и простору, и свету, колико хощешь…

Клаша сочувственно поддакнула.

— Нешто не ведаю яз, что в тех подклетах в пору не людишкам жить, а мышам гнёзда вить?

Он высоко поднял голову и заложил руки в бока.

— И запала мне, Клашенька, думка таки хоромины сотворить, чтобы подклет с терем был, а терема чтобы вроде звонницы держались да и не рушились.

Девушка тревожно поднялась и перекрестилась.

— А не ровен час — рухнут хоромины?

Рубленник уверенно прищёлкнул пальцами.

— Тому не бывать. Всё по земле мною расписано.

Раздув торопливо лучину, он провёл палкою по земле несколько линий.

— Ежели к тоей балке вторую таким углом приладить, вдвое крат выдержит на себе ношу. Потому яз тако разумею: не силы страшись, а ищи ту серёдку, куда сила падает.

Один за другим обозначались на земле затейливые узоры и стройный ряд кругов и многоугольников.

По-новому, властно и вдохновенно звучали его слова.

Клаша ничего не понимала. Но она и не пыталась вслушиваться в смысл речей. Ей было любо не отрываясь глядеть в затуманенные глаза, отражавшие в себе такую безбрежную глубину, что захватывало дыхание и от сладкого страха падало сердце. Чудилось, будто уносилась она куда-то в неведомый край, где воздух синь, как глаза вошедшего в её душу этого странного, так не похожего на других человека, где не видно земли и со всех сторон, из-за прихотливых звёздных шатров льются прозрачные звуки неведомых песен, таких же желанных, смелых и гордых, как его неведомые слова.