Александр Маркьянов - Сожженные мосты. Часть 3
Сначала дед стал охотником — проводником. В Южную Африку приезжали многие — русские, немцы, британцы, североамериканцы, дабы развлечь себя охотой на крупного и опасного зверя — и дед им в этом помогал, он проводил их такими тропами, которые знал только он и матабелы, он подводил их на выстрел к таким слонам, от которых сейчас остались одни лишь легенды. Он открыл частную охотничью компанию, слава о проводнике все больше распространялась по свету, постепенно он взял в аренду земли в несколько десятков раз больше, чем составляло его поместье, нанял людей и снова встал на ноги. Налаженное дело продолжил Генри Хайкс, сын Джека Хайкса и отец Томаса Генри Хайкса.
Но одно оставалось неизменным, и даже война не смогла ничего изменить. Все Хайксы остались подданными британской короны и каждый из Хайксов — мужчин служил в армии Ее Величества. Правда, Томас Хайкс оказался единственным из рода, кто посвятил себя армии всего, без остатка, начав служить в Гвардейской бригаде и потом пройдя экзамен в САС. В САС нельзя служить наполовину, или ты служишь — или нет.
Сейчас Томас Хайкс, осторожно и неторопливо ступая по раскисшей от дождя земле, вел группу. Он не торопился, он знал цену ошибки, он внимательно осматривался и его спокойный, несуетный взгляд замечал то, что другие просто пропустили бы. Вон там, поперек маршрута их движения прошло довольно крупное животное, даже не прошло — проломилось. Он плохо знал местный животный мир — и поэтому не мог сказать по следам кто именно это был. Вон там — водой подмыло корни дерева, скоро оно рухнет. Вон там…
Разведчик ничем не подал вид, что что-то заметил — он так же шел, стараясь не поскользнуться и не нашуметь — только теперь он знал, что с левого фланга — кто-то есть.
Все-таки казаки ошиблись. Точнее — ошибся сам сотник Велехов. Он переоценил сербов, он ни разу не ходил с ними в совместные вылазки — но решил, что если те ходили в Австро-Венгрию и вернулись назад, значит, они умеют действовать в лесу и оставаться невидимыми. Подсознательно, он сравнил сербов с казаками, хотя сравнивать было нельзя. Казачата готовились к службе с детства на профессиональной основе, их готовили к службе люди прошедшие не один локальный конфликт, чаще всего — казаки, отслужившие на Востоке и знающие что такое повстанческая война. А вот у сербов не было ни традиций, ни должной военной дисциплины, они были мстителями, но не военными. Их вряд ли бы обнаружили контрабандисты, поляки или хорваты из усташеских банд — но против британского следопыта — спецназовца они шансов не имели.
Выйдя из опасной зоны — это было уже поле, мерзкое раскисшее поле, перемежаемое перелесками и отдельными деревьями, Африканец огляделся. Ливень уже прекратился, но дождь все еще шел, мерзкий, нудный дождь морось, влага, висящая в воздухе. Африканец остановился и стал ждать своих, не подозревая, что уже находится в перекрестье прицела.
Мерзкая, дождливая ночь сократила прицельную дальность до нескольких десятков метров — это если не использовать никаких современных прицельных приспособлений. Для тепловизора же, установленного на Кобре, мелкая морось давала отличный фон, на котором силуэт человека выделялся ярким пятном на монотонном сером фоне. Соболь подвел к остановившемуся и приставшему на колено человеку красное перекрестье прицела, на мгновение, ощупью включил дальномер. Тысяча пятьдесят. Это много, на такой дистанции смогут работать только его винтовка и крупнокалиберный пулемет. Тем более — ночью.
Где остальные?
Соболь подстроил прицел, жертвуя увеличением ради широкого поля зрения. Ага, вот еще… еще… и всего то?
Четверо. И больше никого.
Это что — диверсионный отряд? Всего четверо? Не похоже. Больше это похоже на разведывательный патруль дальнего действия, на такую же группу пластунов, как и они сами. Если они пройдут чуть дальше — то обнаружат либо их засаду, либо укрытые до поры бронетранспортеры. Четверо — это совсем не та добыча, ради которой стоило бы затевать охоту, кем бы ни были эти четверо. Ежу понятно, что после того, как засада будет реализована, противник поймет что на его группы, переправляющиеся через границу ведется охота. И сменит тактику, затаится.
Сотник положил ладонь на плечо стрелку, Соболь не глядя коснулся ее пальцем четыре раза — четверо. Тогда сотник поймав его руку на условном языке задал вопрос. Стрелок ответил — отрицательно, то есть больше никого нет.
Говорить, даже шепотом они уже не решались.
Первый сержант едва не запнулся за своего разведчика залегшего в раскисшей земле. Весь его немалый опыт позволил обнаружить разведчика только за пять метров, если бы это был противник — он скорее всего был бы уже мертв.
Первый сержант привстал на колено рядом, ревностно оберегая от грязи свою винтовку.
— Что?
— Засада — ответил разведчик едва слышным в шуме дождя шепотом — слева.
— На выходе?
— Да…
Первый сержант и сам подозревал нечто подобное — но конкретно ничего не заметил. Тут была холмистая местность — плоские, поросшие деревьями холмы, переходящие в перемежеванные перелесками поля картофеля. Здесь, в этих холмах можно было легко маневрировать, уходить от обстрела, самим наносить неожиданные удары — но в то же время здесь было раздолье и для засады противника. Проклятый лаз — в нем побеждает тот, кто застанет противника врасплох.
Рядом с шумом плюхнулся в грязь Бит.
— Засада слева — проинформировал его командир.
Кенсилуорт не пошевелился — сразу понял, что за ними наблюдают, и если до сих пор не открыли огнь — значит, неспроста.
— Уходим левее — предложил Африканец — это, наверное, отсечная позиция.
Опытные специалисты, имеющие за плечами британскую Индию, САСовцы сразу просчитали возможный рисунок засады. Позиция у самой границы, на кромке леса может быть не единственной, она может превратиться в наковальню, призванную отсечь отряд противника от леса и от границы. А где то там впереди — будет молот — атакующий отряд возможно с тяжелым вооружением и даже бронетехникой. Первым делом, пока это возможно, надо уйти или вправо или влево, выскользнуть из пространства между молотом и наковальней и получить свободу маневра. Потом, получив ее, они смогут атаковать либо молот, либо наковальню и неожиданной позиции и за счет бесшумного оружия основательно проредить их ряды. Либо — просто уйти обратно через границу.
— Влево. Ищи позиции! — решил Миддс.
— На кромке леса, босс.
— Они уходят! Левее! — сказал шепотом Соболь, и то, что он осмелился это сказать вслух, яснее всего свидетельствовало о том, что план трещит по швам.
Сотник попытался поймать их в прицел пулемета — но видно было очень плохо. Британцы не сблизились с ними, не вошли в «мешок» между молотом и наковальней.
— Просекли?
— Или догадались…
— Идут к лесу.
— Не стрелять!
Только бы не начали стрелять сербы. Если начнут — то засада накроется уже капитально. Тут, может получиться так что эти — просто скроются в лесу, может они ничего и не видели, просто почуяли неладное и решили скрыться. Если начнется стрельба — на дальнейших засадных действиях можно поставить крест.
Огонь открыли сербы. На сей раз, они дождались куда лучшей дичи. Отряд британцев скрылся в лесу, вышел из зоны огня — но примерно через сорок минут появился другой отряд. Все как положено — с головным дозором три человека, у каждого из которых были приборы ночного видения. Дальше, на удалении примерно сто метров шли основные силы, в колонну по одному. Но был еще и фланговый дозор…
Фланговый дозор состоял из трех человек, на которых у них был один пулемет. Вообще с каждом из дозоров — головной, фланговых, замыкающем — было по пулемету, потому, что малое количество личного состава следует уравнивать усилением огневой мощи.
В левый фланговый дозор попали только усташи — военизированные формирования усташей вообще считались намного более боеспособными военными формированиями, нежели боевые отряды польской эмиграции. Из поляков вообще получались плохие воины: фанатичные, готовые умереть за Польшу, но в бою неустойчивые, слабо дисциплинированные, склонные к неразумным атакам и так и не понявшие, что лучше не умереть за Польшу самому — а сделать так, чтобы за Польшу умирали другие, ее «оккупанты» — так они называли русских. У усташей же не самая лучшая военная подготовка заменялась хитростью и звериной жестокостью.
Как получилось так, что в начале двадцать первого века, на территории просвещенной Европы активно, варварски действовали усташеские отряды? Как же получалось так что этого никто не замечал, никто не замечал творящейся дикости, более сподобной для исполненного жестокости и фанатизма европейского средневековья? Да просто никто не хотел замечать вот и все. Хорваты вообще рождались и жили в обстановке вялотекущей гражданской войны. По сути это были те же сербы, только перешедшие в католичество, их столицей был Загреб. Сама Великая Хорватия была краем сельскохозяйственным, много было лесов, мало хороших дорог — и такой край словно создан был для повстанческой войны. Кто только не скрывался в балканских лесах — сербские четы, албанские (арнаутские) банды, активно вытесняемые из албанского королевства — вассалитета Италии, откровенные разбойники и бандиты без особых политических взглядов. Созданные адвокатом (поглавником) Павеличем для геноцида сербов, теперь эти отряды превратились в нечто вроде параллельной армии, а в сельской местности подменяли полицию и выполняли роль отрядов самообороны. Самообороны от тех, кто скрывается по лесам. Дети, в семь — восемь лет получавшие свое первое оружие становились усташеским пополнением, усташи казались им защитниками, защищающими село от набегов. Самое страшное — что если не смотреть на картину в целом — то так оно и было.
