Владимир Перемолотов - Звездолет «Иосиф Сталин»
Не уперся! Не уперся, а легко, словно бумагу проткнул башни ненавистного Манхеттена и унесся дальше, оставив за собой косо срезанные башни небоскребов и дымы начинающихся пожаров.
Год 1930. Июнь
СССР. Поселок Малаховка
…Летние ночи коротки, но и за них можно многое сделать.
– Станция?
Сколько раз это слово за последние три дня влетело в эбонитовый кружок микрофона, никто не сказал бы. Некогда было считать. Дела такие заварились, что только дурак стал бы тратить на это время.
– На подходе, – ответили с вышки. – Двадцать секунд….
Эта фраза тоже бессчетное число раз уходила мембрану телефона и пропадала там.
– Приготовились.
– Станция на горизонте! Пошел отсчет!
Суета пронеслась по лабораторному бараку и сгинула. Сквозняк, раскачивающий подвешенную на шнуре слабенькую лампочку тоже, казалось, замер.
– Подключение!
За стеной взвыл мотор. Лампочка под потолком вспыхнула, но уже через мгновение притухла. Затрещали перебрасываемые в рабочее положение рубильники, электрические разряды пронзили воздух, насыщая его озоном и запахом обгорелой меди.
– Частота! Модуляция!
Вой мотора стихает. Невнятные восклицания. Лампочка разгорается ярче, свет режет глаза.
– Повтор!
– Станция уходит!
Уверенности уже нет, но остаётся надежда.
– Повтор! Еще сеанс!
Снова воет двигатель… Визг его становится невыносим, и кто-то из лаборантов, не выдержав звука, бьет себя по ушам и кричит.
– Отключить!
Вой стихает. Не сразу, а перейдя из визга в басовый ключ, оканчивающийся сытым животным урчанием.
Осунувшиеся лица, угрюмые взгляды.
Никто ничего не спрашивает. И так все ясно.
Владимир Иванович выбрался под серое предрассветное небо, подставив лицо каплям. Небо плакало грибным дождём. Неудача! Опять неудача… За спиной заскрипели ступеньки. Он не стал оборачиваться. Чиркнула спичка, запахло дымом от хорошего табака, и знакомый голос спросил:
– Чем вы это объясните, товарищ Бекаури? Почему станция вас не слушается?
Изобретатель почувствовал внутри себя унизительное желание оправдаться, разъяснить, но сдержался.
– Не знаю… Вы же видите, что мы уже больше тридцати раз пытались взять её под контроль.
– Аппаратура?
– Аппаратура в порядке. Мы же проверяли. Может быть расстояние… Может быть излучение Солнца. Не знаю.
– А не могли они отключить оборудование?
Соблазнительно было согласиться, снять с себя ответственность, но учёный нашел в себе силы на правду.
– Это маловероятно. Чтобы отключить, сперва нужно понять, с чем столкнулся. Вряд ли они в состоянии это сделать…
Молча они простояли минут пять. Тухачевский курил, интеллигентно стряхивая пепел в ладошку. Владимира Ивановича это молчание не тяготило. Он уже знал, что ему скажут, и с облегчением услышал.
– Работу приказываю прекратить. Оборудование переправить на Свердловскую пусковую площадку.
Год 1930. Июнь
СССР. Москва
… По виду Генерального, Менжинский не сказал бы, что тот как-то особенно волнуется. Да и поводов особенно не наблюдалось.
– Товарищ Сталин! Уничтожить станцию мы можем хоть сегодня. Но я думаю, не следует сейчас прибегать к крайним мерам. Надо попытаться сохранить её.
Сталин повернулся спиной, и Менжинский чуть тише добавил.
– Жаль ведь… Столько труда, столько денег вложено! К тому же там остались наши люди – рабочие-комсомольцы.
– Остались?
Кто бы знал, что там теперь осталось… Чудом вырвавшийся со станции экипаж «Иосифа Сталина» ничего толком рассказать не мог. Правда, после удара по Варшаве, Парижу и Нью-Йорку, ясно стало самое главное – аппарат профессора Иоффе работает и угрозы золотопогонников не пустая болтовня.
– Будем надеяться на лучшее.
Сталин сломал карандаш.
Это было не волнение. Это был гнев. Сталинские усы дернулись, ноздри шевельнулись, но вождь все же сдержался. Как всегда, когда он волновался, прорезался акцент.
– Ви товарищ Менжинский свои поповские штучки бросьте. Что значит «надэяться»? Нам увэренность нужна. Нэужели вы думаете, что Политбюро устроят ваши прэдположения?
– Не устроят, товарищ Сталин, – подтянулся чекист, – но в любом случае там стоит уникальное оборудование, которое нам еще понадобится.
Сталин смотрел сердито.
– А вы представляете, что будет, если им на Западе поверят и откликнутся на их кровожадные призывы?
– Да, товарищ Сталин.
– Я не представляю – а он, видите ли, представляет!
Генсек раздраженно подхватил трубку и стал набивать её, просыпая табак на стол.
– Так что же будет, товарищ Менжинский?
– Война, товарищ Сталин!
Генсек зажег спичку и долго-долго водил огоньком по тлеющему табаку. Размеренность, привычных движений помогла укротить гнев. Уже гораздо спокойнее он сказал.
– Вы все правильно говорите, товарищ Менжинский, другое дело нужна ли она нам именно сейчас…
– Нет, товарищ Сталин.
Слово слетело с губ легко и просто. Война так и так неизбежна, так чего же бояться неизбежного?
И опережая новый вопрос вождя, добавил.
– Прежде чем они там на что-то решатся, станция снова станет нашей.
А потом чуть тише добавил.
– Или её совсем не будет…
Дымя трубкой, Генсек прошелся по кабинету, от глобуса до книжных полок. Словно черпая силу для непростого решения, Сталин провел по корешкам недавно вышедшего многотомного ленинского собрания сочинений. Темно-синие с золотым тиснением корешки поделились Ленинской мудростью. Конечно риск тут присутствовал, но риск оправданный.
– Сколько вам нужно времени? – уже спокойно спросил он, косо глянув через плечо.
– Нам нужно два-три дня, чтоб попробовать новые способы…
– Вроде не оправдавшей себя аппаратуры профессора Бекаури?
– Мы решаем этот вопрос, товарищ Сталин, – неожиданно твердо ответил Менжинский. – И не сомневаюсь, что в самое ближайшее время решим. Слово коммуниста!
Год 1930. Июнь
САСШ. Кемпдевид
… Вашингтон и Нью-Йорк разделяло не маленькое расстояние, только никого из собравшихся в президентском кабинете это не утешало. С неба рукой подать было до любого города на Земле. Кто бы не обосновался там, над их головами – «белые» или «красные», у этой шайки были длинные руки. Длинные руки и нахальные, безумные требования.
– Они требуют, чтоб мы объявили войну Советам.
Приглашенные к Президенту САСШ на совет промолчали, понимая, что это всего лишь начало разговора.
– У нас не так много альтернатив, – продолжил Президент. – Либо они помогают нам разгромить большевиков своим чудовищным оружием, и мы помогаем им создать Россию в границах 1914 года, либо они постепенно разрушат наши города. Дом за домом. Квартал за кварталом….
Что это значит, никому объяснять не требовалось. Начавшее к конце апреля регулярное вещание телевидение Нью-Йорка доводило до небольшого числа владельцев телеприёмников картинки разрушения прямо с места событий, а что уж говорить о прессе.
О разрушениях в Нью-Йорке писали все газеты, добавляя хаоса в неустойчивую жизнь американцев. В каждом листке от желтых, до самых респектабельных можно было найти фотографии и рисунки разрушенного Бруклинского моста и развалины Манхеттена.
– Однако!
– Неужели мы ничего не можем противопоставить этой наглости?
Президент смотрел на мистера Вандербильта с вызовом, словно немалая часть вины за происшедшее лежала на нем.
– У профессора Теслы не получилось…
Президент уже знал о неудаче, но не преминул вставить шпильку миллионеру.
– Разрушать горы вы можете, а принести пользу Родине…
Не обращая внимания на слова и на тон, мистер Вандербильт продолжил.
– Пока наши специалисты пытались поймать их «на мушку», большевики…
– Большевики?
Миллионер не стал спорить. Он-то точно знал, кто стоит за разрушением Нью-Йорка.
– Ну, ладно, русские перепахали окрестности лаборатории. В само здание, слава Богу не попали, а вот по линии электропередач прошлись основательно…
Опережая вопросы, которые вертелись на всех языках, мистер Вандербильт закончил.
– Первый раз мы восстановили электроснабжение, но они на каждом витке продолжали обрабатывать район и с третьего раза разрушили лабораторию.
Он отрицательно покачал головой.
– Боюсь, тут ничего не выйдет.
– А Франция? Они не хотят ответить на нанесенное оскорбление?
– Хотят. Но не могут. Им, как и нам, нечем.
– Надо признать, они дают нам повод. Хороший повод, – проворчал глава Военного департамента. У него единственного из собравшихся был вид нерастерявшегося человека. Что там говорить – браво выглядел генерал. Когда слова сливались в общий шум, он немножечко напоказ ковырял в ухе мизинцем и ждал. – В конце концов, мы можем посчитать, что там сидит тот, кто нам выгоден – «красные» или «белые»..
