Владимир Свержин - Чего стоит Париж?
– Все это ложь! Наглая ложь! – сардонически захохотал я. – Де Батц не желал никуда убегать, он был полон раскаяния и намеревался искать успокоения души своей в стенах монастыря. А вы его убили! Вы замараны кровью! Ваши руки по локоть в крови! Глядите, она струится по белому полотну вашей рубахи!
Мой собеседник, ошарашенный напором обвинений, невольно бросил взгляд на руки, точно и впрямь ожидая увидеть текущую по ним кровь.
– Ага! – вновь грозно захохотал я. – Вот ты и сознался! Убийца!!! – Я ухватил ничего не понимающего коменданта за плечо и потащил его за собой, как та самая волна наводнения, отступая, влечет в пучину обломки мостов и вещи из развороченных водою домов. – Я иду к королю! И ты, негодяй, пойдешь со мной. Ты дашь мне ответ за убийство дворянина!
* * *Потревоженный моим ранним визитом, д'Эпернон замер на месте, пытаясь осознать увиденную картину. Разгневанный король Наварры, волокущий за собой начальника реймской тюрьмы, точно идущий под парусами фрегат, буксирующий утлую шлюпку, ворвался в королевские покои, начисто игнорируя каноны дворцового этикета.
Два алебардира пытались преградить дорогу раннему гостю, но тщетно. Я отмахнул острия алебард в сторону. Вслед за тем один охранник получил ногой в промежность, другой – хлесткий удар пальцами по глазам. Путь к королю был расчищен, и я ворвался в опочивальню свежеиспеченного государя, планируя внести приятное разнообразие в предначертанный строгим придворным расписанием ритуал королевского пробуждения. Увы, эта церемония уже завершилась, и из соседней с опочивальней комнаты доносилось нежное щебетание личных куаферов и брадобреев Его Величества, подвивающих волосы государя, подравнивающих его тонкие усики, накладывающих румяна и золотистый блеск на лицо августейшего монарха. Понятное дело, начальник тюрьмы отнюдь не ровня в этой галантерейной компании, но такова жизнь. В ней всегда найдется место… Ну, в общем, тому, чему вчера еще не находилось.
Тюремщик, пущенный моей недрогнувшей рукой, спиной распахнул дверь и рухнул навзничь к ногам венценосного повелителя французов, гордо восседающего на резном, позолоченном, обитом бархатом стуле с элегантным отверстием посредине. Вельможи, присутствующие при этом церемониале, замерли, ошарашенные столь невежественным попранием священной буквы этикета, И лишь бесстрашный офицер-стулоносец [52] , как положено исполнявший свои обязанности в гербовой ливрее и при шпаге, не замедлил обнажить клинок, становясь на защиту государя. Сзади меня слышались гулкие шаги множества ног – д'Эпернон с жандармами шел на помощь придворному-герою.
– Я требую объяснений. Ваше Величество, – складывая руки на груди, процедил я.
Конечно, для пущей убедительности можно было выхватить шпагу и грозно помахать ей в воздухе, но это был уже моветон. Как первый пэр Франции, пусть даже его точная копия, я имел право присутствовать при утреннем туалете короля. И вместе со мной, поскольку королю не пристало ходить без свиты, здесь же могло находиться не более пяти моих придворных, получивших благодаря своему высокородству и многочисленным заслугам столь лестное право и завидную возможность. Понятное дело, начальник тюрьмы не тот человек, которого принято зачислять в ближний круг королевской курии, а манера появляться спиной вперед в монарших покоях не предусмотрена дворцовыми правилами, но все это можно списать на дикость и эксцентричность короля Наваррского. А вот обнаженная шпага, если только она не поднята в защиту государя, является оскорблением величества – преступлением весьма серьезным.
– Вы требуете объяснений?! – Генрих III, не вставая со своего временного трона, запахнул шлафрок из тончайшего. китайского шелка, украшенного живописными драконами; – Я что-то обязан вам объяснять?!
Анжуйские гвардейцы, замершие на пороге в созерцании разворачивающейся беседы двух венценосцев, переглядывались смущенно, не зная, то ли бросаться на меня, то ли сомкнуть караул вокруг короля Франции.
– Что еще за дикая причуда, дорогой кузен?
Я с трудом скрыл усмешку. В связи с поздним подъемом королевский канцлер со своей неизменной лазурной сафьяновой папкой, усеянной золотыми лилиями, еще не докладывал государю о положении дел в стране, о кознях соседей и об иных новостях, к которым относилось загадочное бегство из тюрьмы шевалье де Батца.
– Вчера, Ваше Величество, – продолжая стоять во все той же скульптурной позе, провозгласил я, – вы изволили угрожать расправой моему дворянину – шевалье Маноэлю де Батцу, повинному лишь в том, что на честной дуэли он поразил господина Луи де Беранже. Сегодня я узнаю, что он якобы сбежал из запертой камеры тюремного замка. Я спрашиваю у вас, Ваше Величество, возможно ли такое? В силах ли человек, не имея сподвижников на воле, совершить подобное деяние? Или же, может быть, и это более вероятно, Маноэль уже убит и его тело закопано в каком-нибудь темном углу тюремного двора? Я хочу знать, где мой слуга! Прошу вас ответить на это, государь!
Выражение лица Генриха III являло собой органичный сплав раздраженного недовольства и удивления. Конечно же, он ничего не знал и не мог знать о судьбе Мано. Честно говоря, я и сам о ней мог только догадываться. После того как брат Адриэн отыскал Жозефину с переодетым доминиканцем в «Полосатом осле», оба священнослужителя напрочь пропали из моего поля зрения. Так что я вполне искренне мог заявлять королю Франции, что желаю знать, куда подевался мой лейтенант.
– Что вы такое говорите, мсье? – гневно сдвинул брови Генрих III. – Я знать ничего не знаю о шевалье де Батце. Это все наглая ложь!
Король был явно разгневан, но, поставленный мною в положение оправдывающегося, никак не мог найти в себе силы переломить ситуацию.
– Д'Эпернон! – понимая нелепость положения, воскликнул он. – Выведите отсюда этих господ. Вот этого, – король Франции указал носком домашней туфли на сокрушенного начальника тюрьмы, в полубессознательном состоянии продолжающего лежать на полу, придерживая голову руками, – в карцер! А вас, мой дорогой кузен, с этого дня я не желаю видеть при дворе.
– Вы плохо начинаете царствование, Ваше Величество, – исподлобья глядя на возмущенного монарха, сурово проговорил я. – Тайные убийства не к лицу государю, лишь только вчера клявшемуся защищать закон и справедливость.
– Я еще разберусь с этим делом! Тщательно разберусь! – срываясь на фальцет, взвизгнул Генрих III, вскакивая с насиженного места и запахивая разлетевшиеся в стороны полы легкого халата. – А сейчас ступайте прочь! Прочь отсюда!!! Д'Эпернон, я приказал вывести этих господ!
Четверо гвардейцев, опасливо поглядывая на свирепого подопечного, стали вокруг меня, и их капитан, вероятный преемник так некстати погибшего де Гуа, молча сделал знак покинуть королевские покои. Я передернул плечами, демонстрируя глубочайшее презрение, но тут…
– Оставьте его, господа! – донеслось из-за спины стражи.
Мягкий, но властный женский голос с неистребимым итальянским акцентом не оставлял сомнений в авторстве прозвучавших слов. В отличие от нового короля Франции, из-за многочисленных празднеств перепутавшего день с ночью, его страдающая бессонницей мать уже давно поднялась. А вполне может быть, что сегодня и вовсе не ложилась. Коронация коронацией, но кто-то ведь должен заниматься государственными делами. Наверняка сообщение о моем столь буйном визите пришло к мадам Екатерине еще до того, как я, выведя из строя стражу, ворвался в туалетную комнату Его Величества. Однако, ведомая врожденным талантом драматической актрисы и тонким чувством мизансцены, она избрала наилучший момент для эффектного появления.
– Что вы здесь устроили, Анри? – прошествовав мимо стражи и смерив удивленным взглядом тюремщика, приподнятого анжуйцами, но все еще никак не способного принять вертикальное положение на ватных ногах, поинтересовалась она. – Вы обезумели, мой дорогой? Ваше Величество, заклинаю вас, – отворачиваясь от меня, произнесла Екатерина. – Я заклинаю вас не давать волю своему гневу. Увы, Анри горяч и несдержан, но он ваш вернейший союзник.
– Мадам. – Я преклонил левое колено перед Черной Вдовой. – Я взываю к вашей справедливости! Ведь только вы со своею неизменной мудростью да всеблагой Господь способны рассудить нас!
Екатерина Медичи любезно кивнула головой, довольная этим ходом.
– Что вы, мой дорогой! – Моя дражайшая теща возложила белую царственную руку на плечо своего зятя. – Поднимитесь с колен и следуйте за мной. А вас, Ваше Величество, – она обратилась к сыну, с нынешнего дня уже полноправному и единовластному королю Франции, – я заклинаю, не делайте ничего, за что впоследствии вам будет стыдно.
Генрих III, молчавший с самого появления своей матери, демонстративно отвернулся. И я лишь краем глаза заметил, что нижняя губа его закушена чуть ли не до крови. Всего лишь несколько дней назад достигнув заветного возраста – двадцати одного года, когда он уже обходился без регента и мог управлять самовластно, он, к ужасу своему, обнаружил, что по-прежнему не в силах противостоять мягкой, но несгибаемой воле королевы-матери. И судя по тому, что я имел возможность наблюдать сейчас, Паучиха отнюдь не собиралась слагать с себя права верховной власти, лишь едва прикрытые маской церемониальной почтительности.
