В. Бирюк - Парикмахерия
Мне бы сюда десяток комиссаров. Или — комиссарок. И — раздеть…
А пока — одеваемся. Или — облачаемся? Пожалуй, самое правильное слово — бронируемся. Сухану — его шлем с кольчугой. А вместо еловины — рогатину. Она хоть точенная? Да. Уже вижу по собственному пальцу. Куда же я шашечку свою сунул? Ага, вот она. И мечи мои парные. Когда же я их вычищу? А когда пользоваться ими научусь? Оставляем. Все собрались? Нет, мне доспехов не надо. Силёнок маловато. Я больше скоростью да изворотливостью. И, само собой, благоволением Богородицы. Как же мне без него! Ну… Стоп. Какой дурак сапоги со шпорами надел? Ивашко, твою в бога душу! Ты куда смотришь! Ладно, не поминайте лихом, ворота за нами заприте. Ну, и ждите. С победой.
«Жди меня и я вернусь.Только очень жди».
Гениальные строки. Дарующие надежду. И тому, кого ждут, и тем, кто ждёт. Надежду, но, увы, не гарантию.
– Глава 110
Мы топали по лесной тропинке. Сперва вышли к Угре. Потом — вдоль нашего берега, то — отдаляясь от реки, то — приближаясь к ней. Через луг, где дед Перун с моей подачи публично зарезал свою жёнку. Через лес, где моих конников Любава подгоняла. Где-то слева, за лесом, за шумом поднявшейся Угры, в темноте, в дожде осталась Рябиновка. Вот же, думал: «добежал до норки, спрятался». Ага. «Блажен кто верует — тепло ему на свете». А мне — холодно. И очень мокро. С носа капает. И от дождя — тоже. Шапка эта войлочная…. Хоть выжимай. Или — не выжимай — никакой разницы.
Ну ладно — как бегать под дождём, по грязи, в темноте, за двенадцать вёрст, туда и обратно, в сапогах и ватничке, за водкой… я знаю. В прошлой жизни приходилось. А дальше? Ну, добежим мы… Вот такие мокрые и холодные… И чего? «Здрасьте, я ваша тётя. Приехала из Мухосранска. Буду у вас жить». Будешь. Но — недолго.
– Ивашко, какие есть соображения по достижению желаемого результата миссии?
– Чего?! Ты, эта, рот закрой. На бегу не болтают — дыханье собьётся.
Ну, вот. «А поговорить?». А попыхтеть? Пыхтят все. С начала, как вышли за ворота, я оказался впереди. А как же, господин — «впереди на белом коне». Ну я и задал темп. Мне на дело идти — нормально бегом бежать. Я и прежде-то любил ходить. Пешком, далеко, быстро. А уж генная модификация… просто на душу легла, как своё, родное. Ха! А Чарджи-то не ходок. То есть он, конечно, ходок. Но не в том смысле. А вот пешедралом… Привык там у себя, понимаешь, только «конедралом»… Пыхтит. И ругается. Никогда не думал, что грузинский язык настолько богат в этой части. Или это уже аланский пошёл? А говорят — самый богатый по части эмоциональных, они же — матерные, выражений — наш, русский. Врут, однако. Нет, не врут: инал перешёл на «язык родных осин». Устал, видно. Как бы тащить принца не пришлось. Обидится.
Когда проскочили траверз Рябиновки, вперёд пустили Хохряковича. Места-то ему знакомы.
– Давай, парень, выводи к своему дому.
Думал, он совсем скисший. Не, отплевался, просморкался. И побежал. Резво, однако. Тут уже и Ивашко начал… по-грузински говорить. И не только в адрес нашего проводника. Какой дурак убедил «горниста» одеть мини-юбку? Я понимаю, что она кожаная и на ней перья железные нашиты. Деталь боевого доспеха, защищает нижнюю часть тела. В части разных интимных подробностей этого тела. Возможно, парню и нужна дополнительная защита в этой части. В этой компании. Но когда он рушится в дорожную лужу «перьями звеня»… Передвижная колокольня.
– Вынуть и обтереть.
– Так всё же мокрое!
– Тогда — обмыть.
А он только глазами хлопает и глину по лицу размазывает. Ирокез раскрашенный. Говорить не может — только зубами стучит. Это уже не «Танец с саблями» — это уже чечётка пошла.
– Ты боишься?
Перестал стучать. Сцепил и молчит. Только головой трясёт отрицательно. Эх, ребятки, в баньку бы вас, да веничком. Да по стопочке, да па паре горячих девушек, чтобы с каждого боку… Ходу, милые, ходу. А то на свету нас… как баранов…
– Волной никого не смыло? Звяга, нам на верхней Угре цунами не надо. Ты вылезать из лужи будешь или как?
«На волнах качаясь спитВ грязной луже рыба-кит».
И фонтанчики пускает.
– Не тащите его за ноги. И за руки — не надо. Я же говорил! Теперь обоих вынимать. Вот, видите какой я умный — не зря заставил всех побриться. Если бы у вас под носом ещё и по куску грязи на бороде висело — значительнее тяжелее тащить было бы. Звяга, бери пример с Чимахая. Вот, сразу видно — человек в лесу вырос. Не скользит, не падает…
Зря я это, рановато пример для подражания выбрал.
– Помогите-ка ему подняться. И топоры проверьте — все ли на месте. Ну что, мужи мои славные? Все на ногах стоят? Может, кто домой хочет? Правильно, отсюда до Паучьей веси ближе. Там и обсохнем. Дров нарубим, воды натаскаем, баньку истопим. Ну и разбойничков так, по ходу дела… в капусту. И — в тепло, на полок. Да не стучи ты так зубами. Всех ворогов распугаешь. Ты им лучше в юбочке своей покажись. Они как заинтересуются, как кинуться все дружно — посмотреть, по-заглядывать. А ты их сверху, чем-нибудь тяжёленьким… И — по мозгам, и — по мозгам… Ну что, орлы мои мокрые, сопли выбили? Тогда — побежали.
Наконец, мы выскочили на край леса и остановились.
– Хохрякович! Ты куда нас вывел? Весь-то вон там. Зачем круг-то делали? Ивашко, ты куда смотрел?
– Затем. Я сказал. Ты, боярич, прикинь. Тати ждут ворогов от реки. Либо снизу. Если погоня за ними по их прежним делам. Либо сверху. Если знают, что о злодействах их — Рябиновскому владетелю донос пошёл. Отсюда, от леса — не ждут. Теперь смотрите. Вон тама — Паучья весь. Не видать ничего, но — тама. За ней — река. Лодейку свою злодеи, верней всего, у реки на берег вытянули и перевернули. Внутрь тащить — тяжко, на воде оставить — боязно.
– Постой. Ты же говорил, что они бесстрашно идут.
– И чего? Страх — одно, глупость — другое. Если лодию на воде оставить — любой-всякий, голь перекатная — дунь — завалится, вязку срежет и — поминай как звали. А другой лодии нет. Ни — догнать, вернуть, ни — дальше идти. По умному — они и сторожей возле лодии должны поставить. А других сторожей — у ворот в весь. Делаем так: идём тихохонько через луг, мимо холма ихнего, низом. Прямо к лодейке. Хохрякович, я и Чарджи — впереди. Режем сторожей. После к воротам. Перелезем через тын и режем кто там есть. Хохрякович вызнает где злодеи стали, мы ворота открываем и внутрь. И — по домам. Собаки лай не подымут — дождь. Да и чужие уже в селище.
– А у нас и так половину собак побили. Ещё вирниковы. У меня такой пёс был… (Хохрякович нашёл повод погрустить. У тебя, парень, и отец с братьями были. Пока я не пришёл).
– Ивашко, а на что нам те сторожа? Чтоб внутрь влезть? Так и другой ход есть. Которым мы с Суханом уходили. Когда нас волхвы…
– А и правда! А я и забыл совсем. Ну, ты, боярич, и голова…
– Постой. А стража в спину не ударит?
– Или ударит, или сбежит. Со страху. Только прикинь — сторожей не более четверых. Если мы остальных восемь, покуда они сонные да тёплые, не прирежем — то и браться нечего. А насчёт спины — ну, поберечься надо. Лады. Пошли «боярские ворота» в Паучью весь искать.
Озноб от холода сменялся ознобом от возбуждения. Ивашко заставил каждого попрыгать, подёргал за амуницию — не звенит ли? Сыскал у «горниста» в мешке верёвку — как обычно молодёжь используется в качестве вьючных животных для переноски грузов общего назначения. Пошли. Из абсолютной темноты мокрого лиственного леса в такую же абсолютную, но более просторную, темноту луговины. Прикрытой низкими сплошными тучами, мелким шелестящим дождём, чавкающую под ногами. Не отставать. Здесь отстал — потерялся. Это не в лесу на тропинке — в сторону не свернуть. Держись за верёвку. И терпи, когда очередная струйка холодной воды находит-таки, тёплое место на твоём теле.
Лаз на общинное подворье в Паучьей веси нашли не сразу. Половину косогора пришлось в темноте ручками общупать. Мне это всё настолько надоело, что я сразу сунулся в дыру. И был выкинут за шиворот в сторону. Кулак Ивашки перед носом виден даже в абсолютной темноте. Меня задвинули в конец, к Ноготку. Тот всю дорогу шёл замыкающим, вытаскивая ползающих по грязи и подгоняя отстающих. Теперь он грустно на меня посмотрел и тяжело вздохнул. Тоже, поди, как Потан — опасается, что если я сдохну, то у него член не дорастёт. Многим ты уже тут чего должен, Ванюша. Кредит доверия — по-круче ипотеки будет.
«Эх, помирать нам — рановато.Есть у нас ещё с банком дела».
Вроде бы — народ уже влез, вроде бы — криков сверху не слыхать. Да ну их, «терпеть уже нет больше мочи». Сухан подкинул меня в лаз. Затем подпихнул Ноготка. Мы втащили его… и чуть не обделались. Я — так точно. Когда в темноте, в тишине тебе на плечо внезапно ложится мокрая тяжёлая железная рука… Ивашко. А рука — боевая рукавица. И совсем она не железная, а так, больше — кожаная. А чего это там у забора… булькает? Это Чимахай. Но не булькает, а блюёт. Пытаясь соблюсти звукомаскировку. А рядом, отвалившись вольготно на забор, сидит прямо в луже «горнист». Хлопает глазами, когда их заливает дождь. И — дышит. Глубоко, размеренно, спокойно. Рядом на земле такой… бугорок. Под кожаным плащом. Дёргается и чем-то колотится в столб забора.
