Роман Злотников - Генерал-адмирал
А вот принятие на вооружение мосинской винтовки прошло буднично и просто. Моя практика оперировать фактами и результатами испытаний, а не пространными рассуждениями и ссылками на иностранные образцы и мнения авторитетов, прижилась в ГАУ довольно быстро и принесла свои плоды. По результатам испытания «мосинка» оказалась вне конкуренции — и по удобству, и по надежности (ну да Мосин и в той истории сделал очень неплохую машинку, а уж сейчас, после того как я его «подгрузил» с помощью зарубежной командировки и усилил людьми…), и как ни странно, по цене. Когда разговор уперся в цену, Мосин потребовал предоставить ему возможность сделать закрытый доклад, на котором заявил, что предусмотрел использование в производстве винтовки двух новых технологий — горячей и холодной «вырубки». С помощью холодной вырубки должны были производиться заготовки для ствольной коробки, крепления антабок, спусковой скобы, некоторых пластинчатых пружин и защелок, а с помощью горячей — заготовки для затвора. И в случае внедрения данных технологий стоимость производства его винтовки будет наименьшей из всех представленных образцов. Поскольку его доклад состоялся уже после обсуждения патрона и соответственно моего спича о необходимости технологического развития, вопрос о принятии на вооружение «7,62-мм магазинной винтовки Мосина», как она была названа здесь,[47] решился просто и без споров. Принятый на вооружение образец весил менее четырех килограммов, то есть был легче винтовки Бердана, имел отъемный штык, открытый прицел-планку с дальностью прицеливания до тысячи двухсот аршин и магазин на шесть патронов. После замены патрона на новый, без закраин, в тех же габаритных размерах, что занимал прежний магазин, оказалось возможным разместить шесть патронов. Так же шестипатронными стали и обоймы.
Некоторые проблемы были с выбором образца бездымного пороха. Кое-кто из членов комиссии активно проталкивал французский пироксилин, уж не знаю, искренне ли считая его наиболее подходящим либо будучи неким образом «заинтересованным» в его продвижении, но я помнил еще с училища, что он жутко гигроскопичен. Между тем Дмитрий Иванович Менделеев активно работал над другим типом пороха — пироколлоидным, причем при активной поддержке моего министра адмирала Чихачева. И я был склонен подождать результатов его усилий. Впрочем, надо было посоветоваться с Дмитрием Ивановичем и посчитать. Возможно, будет удобнее действительно сначала купить технологию у французов, оснастить производство, а потом уже просто переключиться на порох Менделеева. А пока решено было просто закупать порох у французов.
Кроме того, Главное артиллеристское управление объявило конкурс на новые полевые орудия. Новые среднекалиберные орудия для флота уже выбрали — это были 75-мм, 120-мм и 152-мм орудия французского конструктора Канэ. Они произвели на членов комиссии столь сильное впечатление простотой эксплуатации, легкостью и, главное, скорострельностью, что контракт с Канэ был заключен, еще когда я был в Трансваале. Я слегка погоревал — сам, мол, собирался двигать отечественную артиллерию, однако ознакомившись с конструкцией и характеристиками орудий, быстро успокоился. Система была вполне достойной, и чтобы создать нечто схожее по характеристикам своими силами, обойдя патенты Канэ, при существующем в мире на данный момент технологическом уровне надо было встать на уши.
После окончания работы комиссии ко мне подошел Мосин и пригласил на скромное торжество по случаю своей победы на конкурсе. Я рассмеялся:
— А не боитесь, что совсем в мои протеже определят? И так уже все вокруг говорят, что я вам одному благоволю.
Мосин улыбнулся:
— Нет, ваше высочество, не боюсь. Да и правы они. Без вашей поддержки я бы никогда такой винтовки не сделал. Многое из того, что я в ней применил, у меня в мозгах родилось после той поездки, что вы мне организовали.
— Значит, не зря съездили, — усмехнулся я и, поймав счастливого Сергея Ивановича за локоток, отвел его в сторону. — А как, кстати, дела с вашим пулеметом? Вы там про него не забывайте. Он нам нужен.
Мосин удивленно воззрился на меня:
— Но… как… у вас…
Он отлично знал, что на Сестрорецком заводе уже работает участок по производству пулеметов «Максим». Пока там шла отработка технологии и они производили по одному пулемету в неделю, причем еще под старый, с дымным порохом, патрон для винтовки Бердана. Но столь неторопливое производство имело своей причиной как раз отсутствие на вооружении патрона с бездымным порохом. После сегодняшнего решения о принятии на вооружение патрона Роговцева производство должно было развернуться до десяти пулеметов в месяц. Более масштабный выпуск я планировал начать уже на своем заводе в Магнитной, который еще только строился.
— Поймите, Сергей Иванович, пулемет Максима очень хорош. Он мощный, надежный, способен поливать противника огнем, будто из брандспойта, — только ленты меняй. Но… он тяжелый. Ваш же пулемет можно сделать легким. Таким, который способен будет переносить на поле боя один солдат, не отставая от товарищей. Подумайте, как увеличится мощь пехотного подразделения, если на его вооружении, кроме ваших винтовок, будет еще и подобное оружие. А уж кавалерия… Так что поздравляю вас и… через год жду пробный образец.
Мосин задумчиво кивнул. Похоже, он уже был весь там, в мыслях о пулемете.
— Кстати, — решился я сделать небольшую интервенцию, — на участке в Сестрорецке сейчас разрабатывается типовая металлическая лента для «Максима». Матерчатые уж больно много задержек дают. Так вот, она рассчитана на пятьдесят патронов, но ее куски можно соединять в ленту любой длинны. Так если будет возможность, сделайте ваш пулемет тоже с ленточным питанием. Я думаю, если эту типовую пятидесятипатронную ленту в какую-нибудь прицепляющуюся к пулемету коробку засунуть — самое то будет…
На следующий день после торжества у Мосина я уехал на опытовую станцию, где проторчал несколько дней. Макаров уже оттуда слинял. Дело в том, что в последнее время, в связи с регулярными экспедициями крейсерских эскадр за трансваальским золотом, бюджет флота имел ежегодную внебюджетную и, кстати, очень неплохую прибавку. Причем вся она, по моему настоянию, уходила на боевую подготовку и учебные плавания. Корабли, в основном крейсера и броненосцы, активно плавали и стреляли, расходуя за год иной раз по три-четыре комплекта снарядов, выделяемых на учебную стрельбу за счет бюджета. Большинство стрельб проводилось не просто так, а по разработанной офицерами опытовой станции и Главного артиллеристского управления программе, предусматривающей широкомасштабные исследования баллистики орудий, зависимости процента попаданий от условий стрельбы и так далее. География же походов была чрезвычайно обширной, кроме того, во время оных походов так же выполнялась большая исследовательская программа. Даже «золотой караван» при следовании в Лоренсу-Маркиш, и то занимался исследованиями плотности и солености воды, морских и океанских течений. Да что там говорить, если у меня практически все командиры крейсеров уже были действительными членами Русского географического общества…
Вот Макаров и не усидел на берегу, выпросившись все ж таки у меня в дальнюю экспедицию на Тихий океан. Опытовую же станцию возглавил Николай Евлампиевич Кутейников. Умнейший мужик оказался. Гений! Представьте себе, он запустил, наверное, первую в мире программу исследований по эргономике. Называлась она так: «Определение наименьших площади и объема, при коем расчет морского орудия при стрельбе не будет заметного стеснения испытывать». Идея была в том, чтобы создать наиболее компактную башню для морских орудий, в которой, однако, у расчетов не было бы никаких неудобств при ведении огня, а за счет снижения линейных размеров и оптимизации формы этой башни либо усилить ее защиту, либо получить возможность устанавливать на корабли более крупнокалиберные орудия. Ну и все остальные исследовательские программы, ведущиеся на опытовой станции, были им так же изрядно переработаны и скорректированы. Например, он заставил-таки Алексея Федоровича Можайского отставить в сторону разработку все новых и новых вариантов своего летательного аппарата с паровым двигателем, которые раз за разом терпели катастрофу, и заняться теоретическими разработками в области аэродинамики, для чего контр-адмирал Можайский построил на опытовой станции большую аэродинамическую трубу. А еще Кутейников привлек для работы над новыми двигательными установками инженера Кузьминского, в 1887 году начавшего разработку парогазовой турбины.
Кстати, когда я прибыл к Николаю Евлампиевичу, у него сидел человек с еще одной фамилией, которую я помнил из этого времени. Вернее, вспомнил, когда мне его представили. Инженер Шухов. Я-то знал о нем как о строителе, начавшем внедрять легкие металлические конструкции. Вон в Москве до сих пор Шуховская башня стоит. А он, как выяснилось, еще и сконструировал какой-то чрезвычайно удачный паровой котел. Вот Кутейников его к себе и вытянул с мыслью адаптировать его конструкцию под корабли…
