Дмитрий Рыков - Урусут
Женщина сжала ему пальцы.
– Командир, видя такое, сам подорвал себя гранатой – чтобы больше не лезли. Потом его к какому-то ордену представили – спас солдат ценою своей жизни, но как начали в Минобороны разбираться, как именно спас, и выяснили про самоубийство – о, ужас! Советский офицер! Сам себя на поле боя! Нужно было взвод в атаку поднять и поймать снайпера, отобрать винтовку, сдать в КГБ! Ну, или лечь всем этим взводом. Да, на брата награда-то пришла, и какая – медаль «За боевые заслуги», да еще знак «Воину-интернационалисту»… Но кому они оказались нужны, бесполезные железяки? Родители держались на самой грани безумия. Потом вдруг мама нашла способ отвлечься – ей давно оказывал внимание папин сослуживец, непосредственный начальник – и вот упала к нему в объятия. Нет, никуда из дома не уходила, не разводилась, просто «встречалась». Ну, а отец якобы «не замечал». Он и раньше слыл любителем выпить, а тут полностью вразнос пошел. Причем утром же – на работу, опохмелиться нельзя, его всего трясет, он на всех орет… Только обратно порог переступил, бутылку хвать – и вперед…
А меня просто перестали замечать. Раньше подталкивали, следили за учебой, направляли, наставляли, а тут отпустили – плыви по воле волн, нам все равно. Ну, а я… До этого какие-то интересы находил – то Киевской Русью увлекусь, то Византией, то неоплатониками, то Святым Августином, еще футбол, пластинки, коллекционирование значков… А тут – пришел из школы, сел за фортепиано – и по три-четыре часа беспрерывных занятий. Классики – совсем немного, а больше на слух перерабатывал тогдашнюю рок-музыку – причем любую, даже «Лед Зеппелин», хотя там запилы – просто сумасшедшие… А такие песни, как у «Назарет», Оззи Осборна или у «Квин» – вообще наизусть играл. На улицу не выходил, общаться с друзьями прекратил, коллекционирование забросил. Фортепиано-ужин-кровать с книжкой. Спать ложился как можно раньше – настолько мучился, что не хотел бодрствовать. Хотя снились в основном кошмары…
– И ты с этим как-то справился?
– С чем именно? – Белолобов сжал кулаки. – В школе я до этого спорил с учителями, вел какие-то диспуты, а теперь все, как отрезало. Тупой примерный ученик. А перешел уже в девятый класс. Ну, и тут очередная годовщина революции, линейка, торжественное собрание, помянули и брата, как героя. Вдруг один из товарищей подходит и говорит – Олег, мол, в туалете твоего брата обсуждают, два десятиклассника утверждают, что он погиб по-дебильному, и рассказывают, как бы они того снайпера обошли и поймали. Я – веришь – до той поры ни разу не дрался. То есть имелось соглашение с родителями, что раз я занимаюсь на фортепиано, значит, надо беречь пальцы и кулаками никого не бить. Хорошо, что одноклассники это понимали и надо мной не подтрунивали – тем более, что ногой я пендаля мог отвесить еще какого. И вот я забегаю в туалет – двое дураков стоят в центре толпы, разглагольствуют. Первого я сразу – в челюсть, причем рука легла хорошо, мгновенный нокаут. С вторым повозится пришлось, все же он постарше, но и его срубил. Тут двое других десятиклассников забегают. Про них все знали, что это – хулиганы. Дружат со взрослыми, курят, пьют портвейн. Были бы обычные подростки, я бы так себя не вел – тем более, память брата они не оскорбляли, а пришли своих однокашников защитить, но «хулиганов» я терпеть не мог, жалеть не собирался, тем более, что почувствовал вкус крови. До этого в семье я только и слышал о «приоритете разума», о «силе слова» и прочую ерунду. Тут же я вдруг на всю жизнь понял, что грубая сила, пусть и не в тысячелетней перспективе, но именно в данный момент побеждает. Последнего из всех четверых я не просто бил – вот унитазы тогда в школах не ставили, а писсуары, для самых маленьких, на небольшой высоте, имелись. У меня очень болели кулаки, я уже не мог ими бить, я схватил четвертого за волосы и колотил его лицом о писсуар, пока тот не разбился.
– Зверь, – сказала Марина.
– У мальчишки оказалось порезано все лицо и произошло отслоение сетчатки глаза. Меня хотели исключить из комсомола, но брат – герой, дед – академик, пусть и на пенсии, оставили в школе, только перевели в другой класс – мой классный руководитель настоял на этом, по-моему, она меня начала бояться, – поставили по итогам года «тройку» за поведение, и поэтому, закончив школу, я с отличным аттестатом оказался без медали – «поведение» в тоталитарном государстве важнее знаний.
Но в университет я все равно поступил, хоть и пришлось сдавать три экзамена вместо одного. На первом же курсе, вспомнив увлечения пластинками и значками, я восстановил прежние связи – мои бывшие друзья по интересам активно «фарцевали». Ну, и началось – джинсы, кроссовки, а потом и валюта. Из центрового кафе «Лира» я уже с шестнадцати лет не вылезал. Всех официантов знал по именам.
– С шестнадцати? Ну ты орел!
– С шестнадцати, – подтвердил Олег. – Более модного места в Москве тогда не существовало. Уже в пять часов дня в искусственной темноте с искрящимся шаром под потолком – это называли «светомузыкой» – танцы начинались, и девицы собирались с ногами от шеи. Тут еще перестройка, новые надежды, как-то я начал отходить. И вдруг отец наконец узнает, что жена ему изменяет. Озарение нашло. Никому ничего не сказал. Имелись у нас «жигули» и родственники в Подмосковье. Поехал он с мамой якобы в гости. Ну, и выехал на встречную полосу – прямо под «КАМАЗ». Лоб в лоб.
– Я не поняла – что, специально?
– Ну, сначала все твердили, что несчастный случай, но я – скажем так – догадывался. А потом как-то разбирал значки, а отец знал, что это единственное место, куда, кроме меня, никто не доберется, и увидел сложенную между вымпелами записку, на листе в клеточку, вырванном из тетради – «ПРОСТИ». И инициалы. Если бы написал – «Прости за все», я бы простил. А так – непонятно, за что именно. За то, что убил маму? За то, что убил себя? За то, что не боролся за старшего сына и отпустил его на войну под лозунгом: «Ну, кому-то ведь надо?». За то, что дал увести жену? За то, что не смог противостоять спиртному? Вскоре, впрочем, увидимся, спрошу…
– Не думай об этом. И как ты жил дальше?
– А как может жить глупый юнец, оставшийся один в трехкомнатной квартире в пяти минутах ходьбы от заведения, в котором он учился? Танцы, девки, рок-н-ролл. Как только я трезвел, меня сковывал такой ужас, что надо было срочно опять напиться. Причем деловая жилка оказалась сильной – уже работали рынки, мы там торговали вещами «цеховиков», огромные партии джинсов-варенок и футболок с вышивкой, охрана, первые «чеченцы», всякие там «а кто твоя крыша?» или «под кем ты ходишь?». Но на фарцовку меня еще хватало, на университет – уже нет. И ведь пьянки, пьянки! Собрались меня уже исключать, но одна женщина-врач, добрая родственница, устроила мне по болезни академический отпуск. И продлевала мне его три года.
– Ого!
– Именно так. А однажды я проснулся – солнышко в окно светит, на улице – рай. Зато в квартире накурено, наплевано, можно сказать, наблевано – фу, гадость! Раньше, когда учился в школе, я бегал каждое утро. И тут – нацепил кроссовки да потрусил по знакомым местам. Май, все цветет, а с меня пот в три ручья, одышка… Вернулся я домой, вычистил-выдраил квартиру, выбросил мусор, и больше ни один человек с бутылкой в руке ее порог не переступал.
– Так все просто?
– А зачем усложнять? Восстановился на учебе, за четыре месяца пришли прежний вес и здоровье. Каждый день, независимо от настроения и погоды – физические упражнения. С тех лет если и делал перерывы – это правда – не больше десяти дней в году.
– Да ну?
– Ну да. Закончил МГУ, в принципе, хорошо, тут и предложили по обмену год в Чикагском университете провести. Очень хорошая вещь с учетом смены обстановки. Там оказалось все другое, новое, где-то – неприятное, где-то – интересное, после года мне дали стипендию и уговорили остаться еще на два. Приехал я туда изучать историю и историю искусств, а уехал со степенью по бизнесу и экономике. Проработал два года в небольшом банке, женился, переманили меня в мою нынешнюю компанию, в экономике начался бурный рост, вернее, кто успел запрыгнуть в лодку, быстро понесся по течению, прочие остались на берегу, или пошли в том же направлении, но пешком. Вот и вся жизнь.
– Как-то все коротко и быстро.
– Сам удивляюсь. Придумывал себе страдания и мучения, а тут – раз-два, и просто умер. При попытке покорения одной из самых доступных гор в мире.
– Совершенно верно.
– Ну, а ты?
– Что – я? Ну, мои все умерли естественной смертью.
– Но – умерли?
– Ну конечно.
– А чем, как ты живешь?
– Живу? Скажи – жила.
– Хорошо. Жила.
– Да вот, ходила в горы. Для тебя это увлечение…
– Бывшее.
– Угу. А для меня – жизнь. Бывшая.
– Потому что реальная, в городе со стенами не устраивала?
– Город и стены ни при чем. Город свой я люблю. А – «реальная», да… К мужу своему я даже симпатии не испытываю, детей у нас нет, его дома почти не бывает, меня дома почти не бывает…
