Николай Берг - Лёха
Бурят тоже использовал возможность, хотя у него растительности было еще меньше, чем у Лехи. Умылись, действительно как-то полегчало. И наконец, священнодействуя, Середа капнул из замысловатого трофейного флакончика пахучий одеколон, пошлепал мокрыми ладошками всем троим по бритым местам. После этого, поглядывая в сторону быстро двигающегося к закату солнца, артиллерист с бурятом спешно стали разбирать вещи, прикидывая, что может пригодиться в походе на село.
Леху тем временем распирало. Нет, то, что он убил немца, не было ему безразлично. И угрызений совести не было совершенно. Может, если б он зарубил старушку топором, что-то бы и возникло, но он свалил в относительно честной драке вполне себе бойца – и потому сейчас его перло и дуло. И странным образом ощущения эти были сродни тем, что испытал он после той дикой судорожной истомы, когда любил красивую вдовушку в покинутой деревне. Сразу и не сказать, что за чувство. Скорее так – легкости и необратимости. Эдак раз – и все. И теперь – навсегда! Левел ап! Ликование какое-то, почти пьяное. И даже не ликование вроде. Ликование – это не совсем, пожалуй, верно, а вот могущество, не «всемогущество», а которое от слова «могу» – то да, ближе вроде. Ну собственно, то же самое было, например, при недавнем освоении гусеничного «Кеттенкрада», при первом в жизни прыжке с парашютом в прошлом году – опа, я могу так! Я – могу! И – странное ощущение реальности. Очень острое. Запахи, вес, звуки – все как-то по-иному. Запахи стали отчетливыми, глубокими, насыщенными и густыми. Как после первитина. И вкус, и запах крови. Словно наркотика хапнул снова…
– Эге, ты что-то раздухарился, – сказал Середа, оторвавшись от немецких сокровищ.
– Не, я в порядке! – возразил Леха.
– Первая рукопашная? Первый убитый? – серьезно спросил артиллерист.
– Ну да… – признал менеджер.
– Ты это… того… в общем, не считай себя главным после Бога, это чувство ложное, может подвести в любой момент. Ты, главное, помни, что и тебя так могут враз, и еще хуже, – серьезно сказал Середа.
– Да ладно тебе, я в порядке. И все помню, – заверил его потомок. Он немного успокоился, но ощущение перехода некоего уровня сохранилось. Хотя где-то в глубине сознания начало брезжить понимание, что переход на новый уровень означает, что он на самом низу этого уровня, он тут – никто и звать никак. А еще – и повезло. Прислушался к себе – колотит или нет? Нет. Не колотило, можно не приседать пока.
– Ну пора двигать, – решительно сказал Середа, заботливо размещая предметы обратно по сумкам. Собрались и пошли. Вечерело. Движения на дороге не было вовсе, потому шли уже нагло, посередке, только Жанаев с пулеметом крался по обочине, готовый нырнуть в кусты при первом же подозрительном шуме.
– Ты ехать-то сможешь? – спросил Леха напарника.
– Конечно. А чего спрашиваешь?
– Так рука у тебя после драки-то…
– Я вообще без рук умею, – хвастливо заявил Середа и смутился сам.
– Без рук нам не надо. А вот въехать бы неплохо. Мало ли – может, уезжать надо будет быстро. Опять же – вхождение в роль.
– Ладно, – согласился артиллерист.
Собственно, уже все было обговорено, бурят скрылся в подлеске, чтобы лечь в засаде и в случае проблем прикрыть стрельбой отход, а пара ряженых уселась на велосипеды и тронулась в недальний уже путь. Леха тревожно поглядывал на спутника, но тот вполне уверенно вертел педали. Для менеджера этот велосипед показался не очень удобным, но вполне слушался и пошел с нормальной скоростью. Мешала винтовка за спиной, да бачок противогазный бемкал о раму. Еще руки искали рукоятки тормозов: пришлось спешно отвыкать и несколько раз дергать ногой, чтобы привыкнуть тормозить цепью.
Середа уверенно пилил впереди и даже практически не вихлял. Пару раз он оглянулся через плечо на Леху, смотрел оценивающе. Военного опыта у артиллериста было побольше, да и не тыловиком он был, потому сейчас тоже старался взвинтить себя, поймать кураж, обнаглеть до нужной меры, войти в роль. Внушить себе, что это – выход на сцену. Заодно сильно волновался за сопящего за спиной. Что уж говорить – потасовка с немцами-велосипедистами прошла паршиво, сам Середа в ней выглядел весьма убого, а этот писарек вполне себе драку вытянул. Но тут с одной стороны, хорошо, что победу летчик этот наземный из штаба почуял именно сейчас. С другой стороны – занести его могло, видал Середа такое на батарее, после первых боев. У писарька сейчас «вдохновенный фонтан огня» в душе, и дальше может получиться разное: от «Ой, мля!» – и лечь в тину до: «Где этот драный Гитлер?!» Ну и он явно сейчас в пограничье живет. Не о том все, ему сейчас кураж использовать надо, пока не обернулся. Удача в бою – та еще кобыла, из дерьма вынесет и сена не попросит. Главное, сейчас успеть, пока Фортуна задом не повернулась.
Боец Семенов
Оказавшись в подвале с разбитой физиономией, красноармеец почувствовал, что его душа словно стала горбатой. Вот странно, ведь столько всякого гнусного в жизни было – и людей поганых встречать доводилось и несправедливостей всяких насмотреться успел с избытком – а вот вляпался, и как что-то поломалось внутри. Самому странно, но такой старичок был вежеватый и симпатичный, так привечал по-родственному, накормил, напоил, хлеба дал и с собой мешок картошки нагрузил, а когда расстроганный теплым приемом Семенов, кряхтя под тяжестью мешка, простился и вышел за дверь – тут ему и врезали – скорее всего, прикладом. Старичок, гнида ласковая, еще перед ним высунулся на двор, глянул, все ли в порядке, кивнул успокаивающе…
Так это неожиданно получилось и тогда, когда водой холодной в морду шваркнули и спрашивать стали, оказался старичок этот хватким таким допросчиком, по-прежнему ласковым, только вот глазки у него теперь были не детские, доверчивые, а змеиные глазенки-то оказались. Да, впрочем, зря это, на змей-то напраслину возводить не стоит, куда там змеям до людей… А после допроса старичок этот милый стоял за то, чтобы прирезали бойца по-тихому, как свинью.
Только то и спасло, что главный в этой банде, усатый сукин сын, страшно похожий на старшину-сверхсрочника своими повадками и властностью, пожадничал. Черт его знает с чего, но ляпнул Семенов, которому очень не хотелось помирать вот так – в грязном хлеву, безвестно, словно поросенку откормленному, что у него в лесу еще два пистолета остались, потому как без патронов, и куртка кожаная, летчицкая. Дескать, нашел он в лесу висящего на дереве с парашютом мертвеца, с него и снял ненужную более куртку, новенькую совсем. А в село одевать не стал, чтоб внимание не привлекать. И так усатому загорелось щеголять в куртке этой летчицкой, что оставили бойца в погребе с картошкой до следующего дня, чтобы идти к его тайничку. Да и пистолетам обрадовались, с чего-то им пистолеты более важнеющими показались, чем уже имеющиеся у них винтовки. Дурачье гонористое: сам Семенов махнул бы дурацкий пистолетик на винтовку даже не думая, толку-то с пистолета – разве что сблизи бахнуть! Да еще и не свалишь небось первой пулей; а вот если с винтаря влепил, то все, не будет враг шустрить.
Еще зачем-то выспрашивали, где этот пилот висит: видно, и на шелк с веревками зуб заточили. Наврал, что в десяти – пятнадцати верстах отсюда, но место, дескать, запомнил. Спрашивали долго и со знанием дела – если б не повезло тогда Семенову со старшиной, найденным в болоте, – так и запутался бы в рассказе, а тут видно было – поверили.
Пообещали потом небольно зарезать, в знак благодарности, а вот если обманет – тогда пусть на себя пеняет, мучить будут всерьез. Мол, тут обманщиков не любят, тут люди честные. Ага, особенно старичок ласковый. Такой честный чеснок, сука в ботах…
Из разговоров сельских героев между собой ясно стало, хоть и не по-русски болтали, что Семенов не первым в ловушку попал. И хорошая ловушка-то, с десяток в селе самооборонщиков, с бумагой от немцев на право носить оружие и задерживать подозрительных. И остальные селяне большей частью в деле. Так что удрать вряд ли выйдет, но все же на вольном воздухе помирать как-то веселее. Хотя какое там веселье, тоска зеленая, помирать-то. Уж так не хочется. Мочи нет, как не хочется. И еще от таких сволочей, вроде как совсем недавно бывших «своими».
Паршиво себя чувствовал Семенов, хуже некуда. Одна радость – нажрался у дедушки доброго до отвала вареной картошки. Набил утробу внятяг, чтоб потом не жрать, чтоб нести побольше и растянуть на подольше. Правда, не ахти какая была картоха, прошлогодняя, такой свиней кормят. С проростками, но и такой был рад. Да сидя в полной темноте, еще и поспал, благо больше делать было нечего. Думал, что с утра пораньше погонят, но видно, то ли не срослось что у местных, то ли поход готовят тщательно, но весь день Семенов промаялся в подвале. От нервной напряги несколько раз засыпал неожиданно для самого себя и так же внезапно просыпался, не понимая в первую секунду – почему ослеп и вокруг темнота. Замерз как цуцик, но вроде и отдохнул впервые за последнее время.
