Староград - Артем Рудик
Тем не менее свет зажёгся. Вряд ли то, что предстало моим глазам в тот момент, можно было бы назвать человеком. Ибо то было, в абсолюте своём, безобразное существо, безумная попытка соединить человека с неким животным, а может, даже не одним, полностью облепленное короткой вздыбленной шерстью. О том, что это нечто не появилось естественно, хорошо свидетельствовали уродливые швы и шрамы, которые были крайне щедро раскинуты по всему оголённому телу, в котором осталось крайне мало людского. Разве что гуманоидные формы позволили мне в темноте принять это за человека.
Однако само существо, вероятно, не было агрессивным и вообще никак не отреагировало на включение света. Оно продолжало неестественно дёргать своими когтистыми ручищами и бездумно мотать головой во все возможные стороны без какой-либо логики. За этими резкими движениями, увлечённый разглядыванием открытой пасти, полной зубов, и общим странным видом существа, я поначалу не заметил самое главное.
Глаза, такие же бесконечно серые и невероятно глубокие, прямо как у её матери. Пронзительный и вполне разумный взгляд очень выделялся среди общего хаоса и, несмотря на дёрганья, старался держать меня в поле зрения. Неужели то было вовсе не чудовище, а моя родная кровинушка? Но что же с ней стало?
Ответ я получил от неё самой. Ибо вскоре, еле произнося слова, точнее даже пережёвывая и через силу выплёвывая их, дочь заговорила, ворочая своей жуткой челюстью:
— Па... выа... фыа... Па... ф ф Па!
— Да, да, родная, я здесь!
Конечно, я уж было хотел броситься и зажать её в своих крепких объятьях, но инстинкт самосохранения и до омерзения противное чувство страха не позволили мне проявить подобную нежность.
Я стыдливо ощущал себя маленьким мальчиком, которого зачем-то привели к больному или увечному родственнику, а он и не знает, куда себя поставить и как себя вести, а потому прячется и отстраняется. Не потому, что злой и бесчувственный, вовсе нет, скорее всё даже наоборот. Просто в такой ситуации ребёнок боится то ли потерять детскую наивность, то ли причинить боль калеке, а может, и самолично оказаться в подобной ситуации, как бы абсурдно это ни звучало.
— Я... я... я я не ма... не ма... не могу... больше, — продолжая еле шевелить челюстью, произнесла София, каждое слово явно давалось ей с огромным трудом.
— Я могу тебе помочь? Это же, оно, ну, обратимо, да?
— Не... не... нет! Она... вер... вернётся... за... за мной.
— Кто вернётся? Глиммер?
— Я не до... не доделана. Она сказала... что я... я... не до... не да... не доделана. Она сделает... сделает... всё это... всё снова... по новой! Она ска... сказала это... мне.
— Что ты такое говоришь?
— Я не хо... не ха... не хочу снова. Не хочу всё... всё это... снова. И... снова. Пожа... пожалуйста! Убей... убей её... и... ме... меня.
— Погоди, погоди! Мы что-нибудь придумаем, мы вернём тебя к жизни! Я думаю, мы можем... Ну, я не знаю, я уверен, есть доктора, которые смогут это исправить! Может, можно тебя адаптировать.
— Не... Нет обратно... обратного пути. Пожалуй... пожалуйста, избавь... избавь меня от муче... мучений. Я... я не могу... не могу сама... она не позво... позволила мне. Это уже не... не исправить... она... она зале... залезла в мою... мою голову. Теперь я вижу... как... как она... я не... не хочу... никогда больше.
Я видел, как моя дочь страдает в этом странном теле, как тяжело ей даётся каждый шаг и, конечно, понимал, что то, что сотворило с моей девочкой это чудовище, не исправит ни один человек на этой планете. Ибо на такие извращения над людской плотью способен только самый безумный разум.
Ком подкатывал к моему горлу. Мне нечего было сказать. И всё, что оставалось сделать, так это выполнить просьбу Софи и прекратить её мучения. Это было бы по-настоящему милосердно и сделало бы легче нам обоим. Я слишком любил её, чтобы пытаться эгоистично удерживать хрупкую жизнь в абсолютно неприспособленном к какой-либо жизни теле. А потому, зажмурившись, спустил курок. Я не мог на это смотреть, а потому поспешил выйти из помещения, не глядя на рухнувшее тело.
Нельзя убежать от насилия. Только приняв решение, что наконец окончательно оторвусь от него, я был сразу же обескрылен. Ибо судьба вновь заставила меня отнять чью-то жизнь. И вскоре я заберу ещё одну, а может, даже и вовсе не одну, а сотню-другую, в зависимости от того, сколько человек попытаются меня остановить. Но вся эта кровь не будет напрасной. Ибо, если монстр, которого я обязан убить, способен сотворить такое с человеческим организмом, то что же будет, если дать ему волю? И... целую страну?
Волчья пасть
27.03.85
Когда я наконец пришла в себя, моя голова жутко трещала и у меня никак не получалось сфокусировать взгляд на одной точке. Всё окружение плыло перед глазами, а мысли медленно стекали по черепной коробке, никак не давая вспомнить, что именно только что произошло.
Я помню застолье и то, как месье Меласки произносит тост. А дальше все упали навзничь, и я в том числе. Помню, как выжигало всё моё горло, столь сильно, что я даже не могла закричать и позвать на помощь. Несколько минут я беспомощно корчилась, задыхаясь и изнемогая от адской боли, растекавшейся по пищеводу. Виктор же подошёл ко мне, сочувственно посмотрел и, кажется, выстрелил... А потом сразу же произошёл взрыв.
Неужели это он всё устроил? Захотел избавиться от меня и других повстанцев, а потому просто отравил всех этим чёртовым вином. Наверное, решил, что не хочет делиться властью с остальными. Всё-таки он оказался тем ещё подонком, может, даже похуже коменданта. Но зачем тогда было всё взрывать? И самое главное, почему я всё ещё жива, несмотря на всё, что только что произошло?
Наконец, мои органы чувств более-менее пришли в себя, давая оценить окружающую обстановку. И первым, что я почувствовала, был странный запах смерти, доносившийся со всех сторон, не отвратительный и тошнотворный, а совсем наоборот, словно кто-то неподалёку жарил огромную порцию филе индейки со специями, от которого у меня мигом потекли слюнки. Я понимала, что он исходил от валявшихся повсюду опалённых трупов. И тем не менее, я
