Кирилл Кириллов - Земля Великого змея
Ромка прислушался. Часовые на соседнем посту тоже засуетились.
— Точно, стрельба у баррикад. Да какая! Аркебузы, как сороки, тарахтят, да пушки вон копытами четырех всадников[85] громыхают.
— Эк завернул. Вирши б тебе слагать, — ответил Мирослав, и Ромка не понял, чего было больше в голосе воина — уважения или насмешки.
— Да ну тебя, — отмахнулся молодой человек. — Пойду дону Франсиско доложу, он сегодня старший по караулу. Погоди. Стихло вроде?
— Стихло, — ответил Мирослав. — Быстро слишком. Не к добру.
— Не к добру, — согласился Ромка. — Лагерь поднимать надо. — Толкнувшись руками, он на заду соскользнул на утоптанную землю.
Навстречу ему уже бежал Франсиско де Луго:
— Дон Рамон, что стряслось?!
— Стрельба на дамбе. Ураганная. Началась минуты две как, минуты полторы назад закончилась, будто и не было, — отрапортовал молодой человек. — Наших кончили всех либо в бегство обратили.
— Поднимайте вашу роту, а я проверю, как готовятся кабальерос, — делово распорядился дон Франсиско и, развернувшись, зашагал в сторону коновязей.
Ромкины солдаты уже спешили по своим местам, поправляя ремешки морионов, — по приказу Кортеса все спали, не раздеваясь и не снимая доспехов. Артиллеристы, хрипя и ругаясь, протащили деревянный ящик с каменными ядрами. Аркебузиры уже стояли по местам и размахивали фитилями, раздувая на их концах маленькие огоньки. Их движение создавало иллюзию огненных кругов, из которых на Ромку неприязненно глянул утренний мрак. Молодой человек украдкой перекрестился и побежал на свое место. Для меченосцев площадок не делали, поэтому им пришлось располагаться наверху, за маленькой земляной насыпью, надеясь больше на крепость своих щитов и шлемов.
Где-то далеко вновь застучали ружья. Над озером поплыли хлесткие звуки выстрелов, многократно усиленные эхом. Стихли, словно ножом отрезанные. Рявкнула где-то корабельная пушка. Опять все стихло. Да что у них там происходит-то?! Вдалеке послышались крики и свистки мешикских касиков. Снова стрельба. Звенящая тишина, нарушаемая лишь тревожными всхрапываниями лошадей да треском факелов, воткнутых прямо между крепящих вал досок. Орудийный залп. Еще один, откуда-то справа, наверное с бригантин, атакующих лодки. Снова все смолкло.
Не в силах выносить гнета тишины, один солдат стал напевать под нос фривольную портовую песню. Кто-то из соратников звонко шлепнул его перчаткой по шлему, и песня оборвалась на полуслове. Ромке показалось, что из камышей доносится скрип уключин, но он оборвал себя, вспомнив, что мешики уключинами не пользуются. Неужели он спутал их с криком ночной птицы?
Точно — птицы. Крики вспугнутой стаи. Рядом совсем. Одиночные выстрелы, вопли, шум свалки, в которой уже и не разобрать, кто кого. Снова тишина. Ромке захотелось выхватить меч и соскользнуть в надвигающийся с воды утренний туман, чтобы уже наконец встретиться с врагом. Вдруг из клубящейся туманом тишины появился мешик в полном боевом вооружении. С огромным щитом и длинным копьем, пышным плюмажем на голове и развевающимся за спиной плащом. Он был один, шел, шатаясь и раскачиваясь из стороны в сторону.
Испанцы приложились к ложам аркебуз. Воин сделал несколько нетвердых шагов, качнулся, уперся копьем в землю и медленно сполз по нему, перебирая по древку руками. Замер на земле неподвижно. Уловка? Военная хитрость? Что?!
Порыв ветра сдернул с озера белое покрывало тумана. Картина, открывшаяся перед конкистадорами, заставила их охнуть. По дамбе плотной стеной, человек к человеку, шли толпы мешикских воинов. Они едва переставляли ноги. Многие падали, тут же исчезая под ногами идущих следом. Вся поверхность озера была покрыта лодками. Раскрашенными посудинами знати, военными остроносыми пирогами, лодчонками простых жителей. Они были доверху заполнены мешиками в боевых одеяниях. Словно не очень понимая, что делают, те переваливались через борт. Многие скрывались с головой и уже не показывались на поверхности. Те, кому доходило едва до колен, безучастно брели к берегу, ступая нетвердо, так же, как и их собратья на дамбе. Как ожившие мертвецы.
От вида этой молчаливой раскачивающейся толпы у Ромки зашевелились волосы на затылке. Рядом икнул Мирослав. Кто-то зашептал молитву.
Один мечник сомлел и скатился вниз, под насыпь, глядя в небо пустыми от ужаса глазами.
На стену взлетел Кортес. Обозрев поле, по которому расползалась страшная армия, он выхватил меч и, вздев его вверх, заорал:
— Стреляйте в них! Не подпускайте ближе. Горящие стрелы несите! Они больны!
Испанцы в момент уяснили, что перед ними не исчадия ада, не ожившие мертвецы и не посланцы с того света, а обычные враги, к тому же обессиленные тягчайшей болезнью. Бруствер расцвел огненными всполохами. Прекрасными и опасными орхидеями распустилась в рассветном небе картечь, выкашивая целые ряды едва двигающихся воинов. Покатились с вала огненные колеса, зажигая на ходу огненные реки. Черный жертвенный дым взметнулся к облакам. Крики сгорающих заживо потонули в реве пламени. С тыла открыли огонь бригантины, они отошли, чтобы не столкнуться с сонмом лодок. А когда поняли, что те уже не опасны, стали упражняться в стрельбе, подбивая на выбор приглянувшееся судно. Мешикская армия, самая крупная из собранных со времен прихода Кортеса в Новую Испанию, таяла на глазах.
Куаутемок сидел перед огромным окном, выходящим в сторону лагеря teules, и с ужасом наблюдал за космами черного дыма. Еще не услышав доклада, он всем своим больным нутром чувствовал, что этим дымом рассеивается над озером не только его великая армия, но и все могущество Мешико.
Конечно, операция была не очень хорошо подготовлена. Воинов пришлось отправлять спешно, как только ему доложили о появлении язв. Великий правитель надеялся, что они успеют. Рассчитывал, что задавят числом. Но в противоборстве с ужасной болезнью он проиграл. И не только армию.
В городе тоже свирепствовала оспа. Люди падали прямо на улицах, и не было сил их хоронить. Те, у кого оставались силы, стремились убраться из города. Несмотря на конфискацию лодок и выставленные у пристаней отряды, уплывали кто на чем мог. На плотах, на деревянных воротах, просто вплавь до ближайших островов. Многие тонули, а кто добирался до берега, разносили заразу дальше. Свитские, предпочитающие отсиживаться за высокими стенами царского дворца, наверняка уже нагрузили скрытые от мытарей лодки самым дорогим и тоже в любой момент готовы были покинуть вымирающий город.
А teules уже хозяйничали на улицах. С помощью проклятых талашкаланцев они планомерно уничтожали дом за домом, квартал за кварталом, скидывая обломки разрушенных домов и храмов в реки и каналы. До дворца правителя они доберутся еще не скоро, но несколько районов уже стерты с лица земли. Что ж, значит, и ему пора позаботиться о себе.
— Эй, — позвал он, кривясь от боли.
Из ниши бесшумно выступил секретарь, приготовился записывать.
— Пригласи ко мне начальника городской стражи и касика Инатекуатля. Да не пиши, запоминай так. И препроводи в мои покои тайно, чтоб никто из благородных не видел. — Куаутемоку вовсе не хотелось, чтоб кто-то из его свиты прознал о планах великого правителя покинуть город, бросив всех на произвол судьбы.
В парадную дверь тихонько поскреблись.
— Кто там еще! — тихо спросил Куаутемок, жестом отсылая секретаря.
— О великий правитель, вождь teules передает вам послание вместе с захваченными подданными.
— Впускайте! — обреченно вздохнул правитель.
Посланцы вошли плача, стеная и кланяясь как заведенные. Куаутемок даже не хотел думать, чего больше в их страданиях — тоски по судьбе родины или страха за собственную участь, ведь они побывали в стане врага и вернулись живыми. Не сочтет ли великий правитель это предательством?
— Хватит выть, — грубо оборвал он их. — Что у вас?
Один из послов осторожно приблизился к трону, пал ниц и протянул правителю свиток желтоватой бумаги с красной печатью. Куаутемок жестом велел юноше, разумеющему язык пришельцев, принять послание и прочесть. Хрустнула печать, зашуршала разворачиваемая бумага. Разнесся по закоулкам огромного зала ломающийся голос юноши:
— Пусть Куаутемок, которого я люблю как родственника великого Мотекусомы, поверит, что мне жаль совершенно уничтожить великий город. Покорись испанской короне, и я обещаю выхлопотать прощение и милость его величества. Откажись от дурных своих советчиков, papas и проклятых идолов и смилуйся над несчастным населением столицы, изнемогающим от голода и жажды.
Глаза Куаутемока полыхнули несвойственным ему огнем. Он поднялся с трона и занес посох, собираясь ударить неизвестно кого. Все, кто находился в зале, отпрянули в ужасе пред его гневом. Немного остыв, он присел обратно на трон и потянулся к чашке с горячим шоколадом.
