Государь - Алексей Иванович Кулаков
— Уважение, это правильно. А сам тут что делаешь?
— Матушка-боярыня ножками приболела, меня и послали за снадобьем.
Пистоль щелкнул осторожно спускаемыми курками и вернулся в бедренную кобуру, вызвав вздох неподдельного облегчения у служилого татарина. В дверном проеме мелькнул и тут же пропал неясный силуэт встревоженной травницы…
— Мазь вот забрал. А плату, значиться, привез.
— И много?
— Да не!.. Куль ржицы, да полгуся вареного, да яиц дюжинка.
— Негусто. А что, Овсейка, часто ли твой боярин к знахаркам обращается? Не балуется ли насыланием порчи, или каким другим чернокнижничеством, не водит ли знакомства с ведуньями да волховками?..
Только-только успокоившийся слуга враз спал с лица и забормотал что-то невразумительное.
— Пойдем, это у них надолго.
— А? Ага.
Шмыгнув носом (ну интересно же!), девочка провела барышню сквозь щелястую дверь, болтающуюся на кожаных петлях — тут же получив от наставницы хмурый взгляд, обещавший кое-кому множество разнообразных наказаний. Кое-как представив именитую госпожу, Луша шмыгнула на устроенные в дальнем углу нары и затихла как мышка — чтобы не прогнали прочь. Меж тем, сухо представившаяся хозяйке гостья вела себя в чужом жилище ровно как в своем: без малейшего стеснения трогала метелки лекарственных трав, развешанных под низеньким потолком, заглядывала и нюхала содержимое всех туесков. Как-то неопределенно качнула головой при виде корчажки с медвежьим жиром, и с недовольным выражением осмотрела потрескавшуюся печурку в правой половине полуземлянки…
— Отвечай как на духу, без утайки. К тебе обратился хворобый. Жар, озноб, мокрый кашель. Как будешь лечить, какими травами?
Выслушав сдержанный ответ, девушка нехотя присела на пенек, накрытый вытертой заячьей шкуркой. Брезгливо осмотрела стол, кое-как сбитый (а частью и вовсе связанный) из расколотых вдоль сосновых плашек, и продолжила допытываться:
— Как роженицу пользовать будешь, коли она от бремени тяжело разрешится?
Ответили ей и на это.
— У младени животик болит — чем успокоишь?
— А ежели зубки режутся?
Увидев, как родовитая дева из свиты самой царевны Евдокии (наверняка ведь так и есть, раз ее постельничие сторожа охраняют!) после очередного ответа нахмурилась в явном недовольстве, травница внутренне сжалась.
— А вот, к примеру, сердце у человека как бешеное колотится, или словно вразнобой идет?
— Если кто с отхожего места не слазит. Как сию беду уймешь?
— Колени и локти от сырости ломит и выворачивает. Чем поможешь?
Выслушав последний из ответов, царский алхимик надолго замолчала, бездумно растирая между пальцев сушеные верхушки полыни.
— Крещена ли ты?
Выслушав начальные слова Символа Веры, а затем и заверения в том, что Иудифь и ее воспитанница Лукерья примерные христианки, неукоснительно исполняющие все посты и церковные установления, барышня удовлетворенно кивнула. Затем нашла глазами десятника Постельничего приказа и непонятно высказалась:
— Прошла.
Скрипнула тисненой кожей невиданная доселе знахаркой плоская сумка, раскрывшаяся в мужских руках словно книга. В полном молчании на скобленый стол из нее последовательно положили прямоугольник телячьей кожи, украшенный синим оттиском державного орла, затем походную чернильницу, и наконец, коротенькое гусиное перо. Минуты тишины, заполненные еле слышным сопением мучимой любопытством Луши и улыбкой обманчиво-добродушного охранника служилой девы…
— Засвидетельствуешь, Илья Григорич?
— Это мы завсегда пожалуйста.
Скучавший до этого постельничий поправил кафтан, осторожно (не сломать бы!) принял обмакнутое в чернила перышко в мозолистую от оружия руку и медленно расписался. Оглядел напоследок строчки новой скорописи, выискивая возможный непорядок, и ехидно заухмылялся в густые усы:
— Девица?
— Раз не замужем, и не вдова, значит — девица!
— Ну-ну.
Из сумки появился странный металлический «грибок», оказавшийся небольшой печатью в медном винтовом поддоне-стаканчике.
Шлеп!
— Сим удостоверяется, что девица Иудифь успешно прошла испытание Аптечного приказа на знахарку-травницу. Отныне ей дозволяется пользовать хворобых по всему Дмитровскому уезду за исключением тех городов, в коих имеются Лекарские избы; ее труды должны быть справедливо оплачены; беззаконно покусившиеся на ее имущество и самую жизнь подлежат торговой казни[51]!
Поглядев на пискнувшую что-то невнятное девчонку, девушка в посконной накидке-платье продолжила:
— Писано в день третий месяца августа года Семь тысяч семьдесят девятого[52] от Сотворения Мира, алхимиком Аптекарского приказа Есфирью Колычевой, в присутствии и при свидетельстве десятника второй сотни Постельничего приказа Ильи Ласкирева.
Выдержав паузу, приказная служащая осведомилась у растерянной донельзя травницы:
— Все ли поняла? Тогда подойди.
Смочив хозяйке чернилами большой палец правой руки, и прижав затем его к пергаменту, именитая дева подула на получившийся оттиск.
— Собирайся, поедешь с нами в Дмитров. Надобно тебя в роспись Лекарской избы внести, к жалованию приписать и знак учетный выдать, да подьячему Разбойного приказа представить — чтобы впредь присматривал и в обиду не давал. Эту зиму поживешь в ближнем селе, а как снег сойдет, людишки мастеровые срубят тебе избу с банькой, да амбар для лекарственных трав. Чего на отшибе жить — и самой в этой глухомани нелегко, и болезным до тебя далеко добираться…
Подметив, как знахарка силится разобрать буквицы новой скорописи, гостья несказанно удивилась:
— Да ты никак грамоту разумеешь?
Опасливо поежившись в сторону насмешливо хмыкнувших мужчин и явно-привычно уткнув глаза в земляной пол, женщина тихо подтвердила:
— Разумею.
Чуть помедлив, царский алхимик подала грамотейке гусиное перо — и с любопытством проследила за тем, как на пергаменте появляются неровные значки угловатого старославянского письма, складывающегося в немудреную подпись «Ыудифь».
— Глаголица?
Повернув лист к себе, девушка еще раз внимательно все освидетельствовала и мягко поинтересовалась:
— Может и книга какая у тебя имеется?
Покосившись на скучающих воинов и переглянувшись со своей ученицей, потрепанная и не раз битая жизнью и «добрыми христианами» женщина тяжело вздохнула и призналась — так, словно готовилась броситься в глубокий омут:
— Псалтырь[53] от матери покойной достался.
— Покажи.
Недолго повозившись за нарами, хозяйка положила перед гостьей небольшую книжицу, изрядно рваную и с напрочь отсутствующей обложкой.
— Досталось бедной.
Бережно полистав истрепанные страницы с псалмами, Есфирь отправила свое сопровождение на свежий воздух — после чего повторила вопрос еще раз:
— Четыре года назад, Великий государь, царь и Великий князь Иоанн Васильевич всея Руси в мудрости своей повелел следующее: буде найдутся у кого из знахарей записи о деле лекарском — непременно переписать для сохранения знаний, в них изложенных. Каждый служивый Аптекарского приказа неустанно ищет такие рукописи, ибо за каждую находку положена ему награда в рубль
