Артур Кестлер - Призрак грядущего
— Слушайте, — отшатнулся Жюльен, — хватит с меня одного безумца за утро. Держите себя в руках.
— И папочка знал. Поэтому меня никуда не приглашали. Почему же мне никто ничего не говорил? Почему семейный доктор не просветил меня насчет дурного запаха и личной гигиены?
— Потому, — сказал Жюльен, не обращая внимания на ее истерический тон, — что мы живем хоть и в безумном, но неисправимо учтивом мире. Ваш отец скорее застрелится, чем станет встревать в ваши личные дела… Пойдемте, милая, вам полезно вдохнуть свежего воздуху.
— Подождите. Если Федя занимается такими делами, почему же его не задержит французская полиция?
Жюльен громко расхохотался.
— А на каких законных основаниях? Вы никогда не слыхали о дипломатическом иммунитете?
Хайди резко поднялась с места.
— Чепуха! — бросила она. Хозяйка устремила на нее встревоженный взгляд и жестами объяснила Жюльену, чтобы он поскорее выводил ее на улицу, отложив расчет на другой раз.
— Все это чепуха, — повторила Хайди, шагая так быстро, что прихрамывающий Жюльен едва поспевал за ней. — Либо вы наплели мне одного вранья, либо этим делом должна заняться полиция. — Она остановила такси и стремительно нырнула на сиденье, не предложив Борису присоединиться к ней. Он схватил ее за руку, стоя у распахнутой дверцы.
— Где-то пожар? Вы торопитесь в полицию? Не дурите!
— Вам понадобилось рассказывать мне все это, да? — резко отвечала она. — И вы надеялись, что я это проглочу, не поперхнувшись?
Она рывком захлопнула дверцу и велела шоферу побыстрее уезжать. Шофер успел сочувственно подмигнуть Жюльену и тронулся с места. Было вполне очевидно, что он не одобряет поведения Хайди, закатившей возлюбленному, тем более хромому, сцену на Новый Год.
Пока такси ехало по Елисейским полям, Хайди во второй раз за последние десять минут припудрила лицо и зажгла сигарету, которую немедленно выбросила в окошко. Ей необходимо было чем-то занять руки, найти какое-то занятие всему телу. Ей требовалось действовать — быстро, немедленно, чтобы не оставалось времени на размышление. Однако помимо воли в ее памяти возникла вчерашняя сцена в фединой квартире, и когда перед ее взором предстала его физиономия, подпертая новым галстуком, к горлу поднялась та же самая тошнота, которая накануне заставила ее скрыться в ванной. Она застонала от беспомощности, крепко зажмурив глаза; снова открыв их, она обнаружила, что шофер критически посматривает на нее в зеркальце. Его неодобрительная гримаса напомнила ей выражение лица хозяйки ресторана. Неужели о ней знают буквально все? Может, это и впрямь сродни телесному запаху? Она поспешно накапала себе за уши духов. Внезапно ей вспомнился Борис, замерший у занавески и пытающийся исчезнуть. Она вонзила ноготки себе в ладони и, выпрямившись, заставила себя высидеть в углу с достойным видом, пока машина не остановилась.
Когда она влетела в столовую, отец допивал кофе. Она так боялась, что не застанет его, что едва не бросилась ему на шею; только ощущение своей физической нечистоты заставило ее остановиться. На протяжении последних недель в их отношениях появилась некоторая напряженность. Как-то раз, заявившись домой после вечера, проведенного с Федей у него в квартире, она не смогла заставить себя заглянуть к нему в кабинет, чтобы пожелать доброй ночи; полковник тоже больше не спрашивал ее, где она была. Однако сейчас, стоя с ним рядом, она чувствовала громадное облегчение; она была благодарна ему за то, что, видя ее состояние, он сохранил невозмутимость. Одна только горничная-француженка глядела на нее с дерзким любопытством, совсем как шофер такси и хозяйка бистро. Она вспомнила, что шофер не поблагодарил ее за щедрые чаевые.
— Можно мне поговорить с тобой у тебя в кабинете? — спросила она как можно более твердым голосом. В столовой им пришлось бы считаться с присутствием горничной.
— Разумеется, — сказал полковник, взял кофейную чашечку и последовал за ней в кабинет. Пока она рассказывала ему свою историю, скорчившись в дальнем углу дивана, он отхлебывал кофе маленькими глоточками, избегая глядеть на нее.
— Вот и все, — закончила Хайди, зажигая трясущимися пальцами сигарету. — Вот и все. Как видишь, я оказалась верной последовательницей своей матери. Но это так, вместо финала. Я рассказываю тебе обо всем этом только для того, чтобы спросить, к кому мне обратиться в полиции. Если я просто забреду в ближайший полицейский участок, они решат, что я спятила.
Полковник несколько секунд молча помешивал свой кофе, потом отставил чашечку, стряхнул пепел с сигары и в первый раз посмотрел дочери прямо в лицо. Обычно в его голубые глазах не бывало заметно определенного выражения; Хайди запомнились все до единого моменты, когда в них загорался огонек. Она потупила взор, уставившись на кончики туфель.
— Зря ты так о матери, — выговорил полковник.
— Прости, — сказала Хайди. — Очень удобное оправдание, правда? — Она продолжала разглядывать туфельку, пристраивая ее то так, то эдак.
— Правда. Твоя личная жизнь меня не касается. Даже мое начальство высказало то же суждение, отказавшись принять мою отставку.
Хайди уставилась на него в таком потрясении и ужасе, что полковнику стоило немалых усилий сохранить твердость в голосе и взгляде.
— Тебе пришлось подать в отставку из-за меня? — выдавила она и тут же почувствовала себя легче, потому что ее глаза наполнились слезами.
— Вероятно, это даже не могло прийти тебе в голову, — сказал полковник. — Просто удивительно, насколько совестливые люди слепы к чужым бедам. -~ Он запнулся, надеясь, что его последнее замечание не ранит ее слишком глубоко. — Теперь скажи-ка: кто внушил тебе эту безумную идею насчет полиции? — Его голос снова звучал сухо.
Она взглянула на него, ничего не понимая.
— Конечно нужно поставить в известность полицию! — В ее глазах промелькнула искорка надежды. — Или слова Делаттра по-твоему — сплошная ложь?
Прежде чем ответить, он снова выждал несколько секунд.
— Нет, не ложь. На самом деле о занятиях господина Никитина известно всем заинтересованным службам, в том числе и французской. Но такие дела никогда не входили в компетенцию полиции.
— Но почему? — Хайди снова охватило отчаяние. — Жюльен сказал мне то же самое. Я просто не понимаю!
— Видимо, — устало молвил полковник, — такие вещи недоказуемы; кроме того, его защищает дипломатический иммунитет, а также необходимость избегать скандалов, от которых может усилиться международная напряженность, и так далее.
Хайди дернулась всем телом, спустила ноги на пол и уселась прямо. Сдержав резкую реплику, которая так и просилась сорваться у нее с языка, она размеренно произнесла:
— Если дело за доказательствами, то я могу помочь. Я видела его записную книжку.
Полковник окинул ее ледяным взглядом.
— И что из того? — Ему требовалось усилие воли, чтобы не переходить на презрительный тон.
— В ней было полно имен — целые списки — со всякими значками. Она выпала у него из кармана на приеме у мсье Анатоля в День взятия Бастилии, когда мы впервые встретились.
— Ты подобрала чужую записную книжку и сунула туда нос? — спросил он с нескрываемым ужасом.
— Я отдала ее ему на следующий же день. Но суть не в этом. Я хочу сказать, что видела в ней списки имен.
— Слушай внимательно, — спокойно сказал полковник. — Всякий раз, когда у нас возникает разговор, наступает момент, когда ты заявляешь, что самые важные для меня вещи, оказывается, не имеют отношения к сути дела. Боюсь, нам никогда не удастся прийти к согласию насчет «сути». Но на этот раз мне хотелось бы донести до тебя свое мнение. Когда тебя стали замечать в разных местах с этим Никитиным, мне посоветовали по-хорошему, чтобы я отговорил тебя от этого занятия. Я отказался, поскольку не считал себя вправе вмешиваться в твою жизнь. Вместо этого я сказал, что могу уйти в отставку, как уже сообщил тебе. Я сделал это, чтобы защитить твое право видеться с человеком, которого ты выбрала, независимо от того, откуда он, и от всякой политики. Пока я верил, что твои отношения с ним искренни, у меня не было права в чем-либо тебя упрекать. Однако твое теперешнее поведение совершенно сбивает меня с толку. Вчера ты поссорилась со своим… любовником. Уже сегодня тебе не терпится бежать в полицию и доносить на него, потому что кто-то сказал тебе то, о чем ты, наверное, и сама все это время догадывалась…
— Ни о чем я не догадывалась, ничего не знала! — вскричала Хайди. — Я была слепой, глухой, жалкой дурой, но не сообщницей! А если ничего не предприму теперь, то стану ею. Господи, неужели никто из вас не понимает этого?
— Нет, — холодно отрезал полковник. — Не понимаю. Не понимаю, почему ты считаешь своим долгом диктовать французам, которые и так в курсе дела, как им следует поступать.
— Но они не знают! И не могут знать. Они не знают, как безумен этот человек, сидящий в своей зловонной комнатенке, не знают, что им всем уготовано.
