Оленин, машину! - Дарья Десса
Автор дневника вписал призыв вступать в императорскую армию. Заодно пояснил, что момент, когда он встал под ружьё, явился для него вторым днём рождения. В дневнике оказалось много цитат из сборника военных песен. Читая, я посмеивался. Как всё просто!
«Японский солдат не боится никаких трудностей и всегда улыбается; всё, что ему нужно, — это горсть риса в ранце и пачка табака». «Солдат никогда не грустит, он светел, как цветок вишни». «Ты должен господствовать над миром и двигать время вперёд, ибо оно служит нашей священной миссии». «Все японцы — дети императора и рождены, чтобы умереть за него». Особенно последняя позабавила: «Мы водрузим знамя Восходящего Солнца над Уралом».
— Что ж вам дался всем наш Урал-то? — сказал я вслух саркастично. Одни хотели до него простереть свой «фатерланд», другие знамя воткнуть.
Дальше была стихотворная смесь, воспевающая солдатские доблести, агрессивные устремления и боевой дух японской армии. Вперемешку с ними — сентиментальные обращения к матери и невесте. Я читал и думал о том, насколько далеки они по расстоянию, но очень близки по сути — солдатские дневники гитлеровских и японских вояк. Закончилось всё для их авторов одинаково: ямой, в которой его прикопали без таблички.
Но всё-таки почему Хиросима и Нагасаки остались целыми? Ведь в истории, которую я знаю по газетам, книгам и фильмам, это событие повлияло на развитие событий на Дальнем Востоке. Наши вернули себе Сахалин и Курильские острова, потерянные после русско-японской войны, но от высадки на Хоккайдо отказались. Причина была проста: на Ялтинской конференции в феврале 1945 года Сталин, Рузвельт и Черчилль так договорились.
План был такой. США собирались забрать центр крупнейшего острова Хонсю, — самую развитую в промышленном отношении часть Японии. Англии предназначался южный Кюсю и часть Хонсю. Китаю отдавали остров Сикоку — он словно «внутри» страны. СССР предлагали занять Хоккайдо — ближайший к Сахалину, плюс северную часть Хонсю. Но это было при Рузвельте, который в апреле 1945 года помер.
Президентом стал Трумэн, приказавший сбросить ядерные бомбы на Японию. Он передумал насчёт старых планов и решил всё захапать себе. То бишь всю побеждённую страну. Так и вышло.
— Оленин, машину! — вскоре послышался знакомый приказ. Я быстро сел за руль и подогнал виллис ко входу в штабную палатку. Оттуда поспешно вышел комбат в сопровождении бойцов охраны. К моей радости, ими командовал мой новый знакомый — сержант Жилин.
Арсентий Гаврилович был чем-то крепко озадачен. Я молчал, поскольку не моё это дело — лезть к командиру с расспросами. Но надо же знать, куда ехать. О том и спросил.
— Японская 5-я армия предприняла несколько контратак, стремясь задержать армию генерала Крылова. Хотят, черти, локализовать прорыв наших войск на муданьцзянском направлении. Едем к Муданьцзяну.
Поскольку я заранее изучил карту, подаренную мне ещё военкором Михой Глухаревичем, то уверенно вёл машину по разбитым прифронтовым дорогам. Во время небольшой остановки, сделанной час спустя, чтобы оправиться, я потихоньку поинтересовался у Жилина, что случилось. Он быстро ответил: в наш тыл прорвалась группа противника. Пехота, усиленная танками. Наш батальон перебрасывается на её ликвидацию. Основная часть батальона выдвинулась в указанный район ещё ночью. Наша задача — догнать.
«Час от часу не легче», — подумал я и хотел было спросить, почему не поехали ночью, но сам же себе и ответил: в такой обстановке, когда в тайге сам леший ноги переломает, мы точно бы не добрались — заплутали. К тому же виллис не броневик, его физические возможности ограничены. «Эх, мне б сюда вместо этой американской игрушки наш 'Тигр», — подумал я, крутя баранку. Вспомнился наш броневик, построенный на Арзамасском машиностроительном заводе.
Вскоре я напрягся: впереди послышался шум боя.
Глава 42
Пришлось резко затормозить, руль дёрнулся в сторону, и машина, тяжело качнувшись, свернула с дороги. Майор Сухов мгновенно выскочил, гулко хлопнув дверью. Его высокий силуэт промелькнул перед капотом, охрана, посыпавшись горохом, бросилась следом, а я инстинктивно рванулся было за ними. Но, сделав несколько шагов, вспомнил: нельзя бросать технику! К тому же к нам во время пути присоединились несколько машин ремонтной роты, им пришлось остановиться, и механики теперь не знали, как действовать дальше.
Я позвал Кузьмича, но мне ответили, что он ещё не выехал.
— Кто старший?
Парни стали переглядываться.
— Да наш комроты отстал, у него машина сломалась, — сказал кто-то.
— Тогда слушай мою команду! Покинуть машины! Рассредоточиться по флангам! Приготовиться к отражению атаки пехоты противника! — скомандовал, и механики с водителями поспешили разделиться на две половины. Когда я убедился, что колонна теперь в относительной безопасности, стиснул зубы от досады. Чёрт, как же хочется туда, где настоящий бой!
Солнце, скользнувшее над верхушками сосен, ослепило, наполнив всё вокруг сухим, жгучим светом. На мгновение замерев, прислушиваясь к раздающимся впереди глухим ударам и далёкому рёву моторов, я, держа автомат наизготовку, на свой страх и риск, осознавая, что за самоуправство мне может крепко влететь, пошёл вдоль обочины, скрываясь за мокрыми кустами. Открытая местность впереди раскрывалась постепенно, как забытая фотография, проявляясь сначала расплывчатыми контурами, затем резкими, жёсткими линиями.
В широкой долине, залитой вечерним светом, шёл встречный танковый бой. Тяжёлые машины, словно стальные чудовища, двигались в лоб, не скрываясь и не отступая, будто намереваясь раздавить врага своим весом. Наши и японские машины рвались друг к другу в яростном танце смерти. Гусеницы вспарывали землю, оставляя глубокие борозды, из-под них летели комья, смешанные с острыми камнями и ветками. Время от времени над полем боя поднимались столбы пыли и чёрного дыма — это, сотрясаясь, взлетали воздухом разорванные японские машины, превращаясь в груду искорёженного металла.
Моторы ревели, как раненые звери, и этот рёв накатывался волнами, заглушая всё остальное. Взрывы перекатывались по долине, гулко, как далёкий гром, и с каждым взрывом воздух вокруг дрожал, словно от боли. Земля гудела под ногами. Один из наших танков, шатнувшись, остановился, и из его люка вырвался огонь, а через мгновение оттуда выбрался танкист, его фигура мгновенно охватилась пламенем. Я сжал зубы и отвернулся, не в силах смотреть, как человек превращается в живой факел.
На фоне всего этого хаоса танки казались мне не машинами, а живыми существами — страшными, грозными, одержимыми какой-то древней, неукротимой яростью. Я обратил внимание, как неподалёку от меня, в паре сотен метров всего, японский танк и наш Т-34 стремительно приближались друг к другу, будто в
