Олег Измеров - Задание Империи
— А, ну это просто, профессор, — отвечает Виктор, — при тоталитарной системе существует произвол, массовые репрессии, тюрьмы и масса народу сидит в лагерях. А при демократии граждане имеют права и законы эти права защищают.
"Что же это я говорю", думает Виктор, "сейчас за это донесут и посадят".
И, точно, Ковальчук как-то очень удивленно на него посмотрел.
— Ну, батенька, это вы, видимо, от волнения путать начали…
"Выгораживает? А, ну да, ему же тоже за своего ученика отвечать."
— Вот смотрите, — продолжает Ковальчук, положив на стол руки и сплетя пальцы, — сколько заключенных было в СССР в одна тысяча девятьсот тридцать девятом году, в самый разгар репрессий?
— Не знаю… Цифры, то наверное, на данный момент в прессе не обнародованы?
— Ну что же вы, голубчик? Вы представитель правоохранительных органов, человек, к цифрам допущенный. Подсказываю: два миллиона пять тысяч человек. А сколько находилось в местах заключения в России, ну, скажем в одна тысяча девятьсот девяносто девятом? Миллион шестьдесят тысяч. Разница не столь уж и большая. Вы, уважаемый, в девяносто девятом чувствовали, что в России массовые репрессии?
— Да что вы профессор. Ничего такого не думали и не замечали. Наоборот, все больше говорили, что воров и бандитов много развелось, и творят что хотят, на свободе ходят.
— Вот-вот! — оживился Ковальчук. — а если бы в девяностых закон-то выполняли, сколько бы народу в России пошло в места, не столь отдаленные? Миллиона два бы и пошло, а то и больше. Кто ворует, кто грабит, кто взятки берет, кто казенное имущество присваивает, кто мошенничеством людей разоряет — вот и два миллиона! У вас же просто закон не исполняли!
— Постойте, профессор. Но ведь законы-то разные. Тогда по пятьдесят восьмой кого угодно посадить можно было!
— Но вас же по ней не посадили?
— Нет… но я позже жил…
Ковальчук грустно вздохнул, расцепил пальцы и почесал так не идущую ему бородку.
— Скажите, друг мой, вы к экзамену готовились? Небось свидания, белые ночи, девушки?
— Ну что вы, профессор! В основном дежурства… вон бандитов задержали, что кассира Воднева ограбили.
— Бандитов задержали? Ну, это меняет дело, меняет… Но как же вы ловите, если закона-то не знаете? Вы сказали — пятьдесят восьмая статья? Ну так ее у в вашем будущем просто заменили на несколько. Вместо пятьдесят восемь-один-а, один-б, три, четыре — это статья двести семдесят пять УК РФ. Государственная измена, шпионаж, выдача гостайны, либо, — и тут он поднял указательный палец вверх, — иное оказание помощи иностранному государству во враждебной деятельности. В старом просто это иное оказание подробней расписано. Вон, почитайте в "Консультанте", "Гаранте", "Кодексе", или какие у вас там еще на компьютерах правовые системы стоят.
"Откуда он знает про компы? Ах да, это же сон! Тогда понятно."
— Пятьдесят восемь-два и пять, это, стало быть, двести семьдесят восьмая — насильственный захват власти и двести семьдесят девятая — вооруженный мятеж. Пятьдесят восемь-шесть — это двести семьдесят шестая, шпионаж. Пятьдесят восемь-семь, восемь, девять — это двести восемьдесят первая, диверсия. Пятьдесят восемь-одиннадцать, то-бишь, организационная деятельность по подготовке и совершению — это у вас статьи двести восемьдесят вторая-один и два. Организация экстремистского сообщества, организация деятельности экстремистской организации.
— Ну конечно! Это все тяжкие преступления и оставлять за это на свободе никак нельзя. Ну, а вот насчет свободы слова: статья за антисоветскую агитацию и пропаганду была.
— Пятьдесят восемь-десять? А пожалуйста, двести восьмидесятая. Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности. Ну, я уж не говорю, что на Украине вообще приняли закон, преследующий за отрицание голодомора. Да, вы сейчас скажете, что у вас нельзя посадить за контрреволюционный саботаж, статья пятьдесят восемь — четырнадцать. Но можно за халатность, это двести девяносто третья. Ну что же мы с вами будем делать?
— Не знаю… Но как же… Люди получили свободу слова, можно политические анекдоты свободно рассказывать…
— И часто у вас там их рассказывают?
— Знаете… а их вообще перестали рассказывать. Вживую давно не слышал, разве что в Интернете поискать… Неинтересно стало.
— Вот! Не важен путь, важен результат! А свобода слова требует защиты законом. В тоталитарном государстве была статья — уголовная ответственность должностных лиц за преследование за критику! Уголовная ответственность за незаконное увольнение из личных побуждений! Где эти статьи в вашем будущем? Ну вот без них и поговорите с шефом о свободе слова!
Профессор хлопнул ладонью по столу, вскочил и заходил взад-вперед.
— Вы! — обернулся он к Виктору. — Вы, человек демократического, правового государства, живете и даже толком не знаете законов этого государства! Позор! Позор! Да за это расстреливать надо!
В руках профессора блеснул никелированный офицерский наган.
— Проснитесь! Да проснитесь же!
Кто-то тряс Виктора за плечо. Где-то неподалеку один за другим хлопали револьверные выстрелы.
"Вот чертовщина привиделась! А может, это мне во второй реальности незаметно пропаганду внушили, а теперь она всплывает? Или уже в третьей? Нет, не в третьей — откуда они знают про наш УК…"
Он с трудом разлепил глаза. Свет одинокого уличного фонаря, висевшего на столбе недалеко от окна, рисовал на стенах комнаты причудливые орнаменты ветвей деревьев. Перед ним возле дивана стояла Лена в ночной сорочке из тонкого шелковистого шифона с бретелями, тени ветвей играли на ее обнаженных плечах, а в руках она держала направленный на Виктора велодог.
В этой ситуации Виктор ничего сообразить не успел. Во-первых, неожиданно, а, во-вторых, он еще не совсем проснулся и думал, что еще спит.
— Слышите? На улице стреляют! Что-то случилось! Что делать?
— Медленно поднимите револьвер стволом вверх.
— Что? Господи, какая же я дура…
— Теперь укройтесь в простенке. Лучше присядьте.
Лена попятилась назад и спиной толкнула ширму; та с грохотом повалилась на пол, задев круглый столик и опрокинув стоявший возле него стул. Не искушая судьбу, Виктор кубарем скатился с дивана на пол. Убедившись, что все обошлось, он приподнялся, вытащил из кобуры под подушкой вальтер, подняв его дулом вверх, снял с предохранителя и передернул затвор. Затем осторожно проскользнул вдоль дивана в противоположный простенок и заглянул в щель между занавеской и стеной. Во дворе было пустынно, но выстрелы слышались откуда-то неподалеку, может, с соседней улицы.
— Осторожно выгляните, с вашей стороны никого не видно? Только не опускайте револьвер.
— Да-да… кстати, я забыла откинуть спусковой крючок.
— Лучше не откидывайте. До моей команды.
— Я поняла… Нет, никого не вижу.
— Может, пацаны балуются? Чем заряжают у вас пугачи? Кажется, пробками? А по телефону позвонили?
— Да, уже.
— Значит, остается ждать.
— Просто так ждать?
— Вы анекдоты знаете?
— Да… Только старорежимные, времен Колчака.
— Я и времен Колчака не слышал. Расскажите.
— Значит, идет в думу кандидат от кадетов. Ну, газетчики его спрашивают: "С какой целью выдвигаетесь?" "Так посмотрите, что творится во власти! Чиновники погрязли в разврате, воровстве, коррупции!" "И вы решили с этим бороться?" "Нет. Участвовать."
"Однако", подумал Виктор, "этот анекдот старее, чем я думал".
Зазвонил телефон.
— Подойдите, — сказал Виктор. — Я контролирую ситуацию.
Конечно, ничего он толком не контролировал. Но в этой ситуации дама с велодогом вряд ли поможет. Пусть уж лучше трубку возьмет.
— Знаете, — выпорхнувшая обратно из спальни Лена чуть не сдернула телефон со стола, ибо продолжала держать трубку в руке, но спохватилась, сказала "Ой!", вернулась, чтобы повесить трубку, вновь появилась, сказала "Да!", вернулась, чтобы куда-то положить револьвер, затем уже появилась в спальне окончательно и выпалила:
— Звонили. Это было местное хулиганье. Хотя, возможно, отвлекающий маневр.
— Ясно. Револьвер на взводе?
— Нет. Я не успела.
— Ну и ладненько. Положите его так, чтобы был под рукой, — Виктор поставил "Вальтер-полицай" на предохранитель и вновь сунул в кобуру. Он снова аккуратно выглянул на улицу: над невысокими крышами частных домов, где-то вдали, за конезаводом и дальним лесом, небо озарялось голубыми вспышками.
— Гроза идет. Где-то со стороны Камвольного.
— Камвольный — это где? Я тут недавно…
— Он будет лет через двадцать. Хотите посмотреть, где?
— Сейчас, — Лена накинула на плечи платок и подошла, — ничего, что я так?
— Об этом уже поздно говорить, тем более, что скоро опять спать ляжем. Вон там, где эти две елочки, видите? За имением и кладбищем, за рощей, построят большой комбинат, от Литейной до Почтовой, он будет ткани выпускать.
