Михаил Королюк - Спасти СССР. Инфильтрация
Чокнулись. Я посмаковал. А хорошо… Чернослив чувствуется, сладенькая… Сказал бы, что для девочек, но шестнадцать градусов.
Смолотили, работая по кругу алюминиевой ложкой, овощи. Маслянистые остатки овощного сусла со дна дружно собрали лавашем. Под короткое «за нас» от Яси выпили еще раз, и мир, чуть покачиваясь, начал наполняться таинственным смыслом.
Я придвинулся к Томке вплотную и заметил, что по открытым плечам Яськи гуляют зябкие мурашки. Стянул ее к нам на диванчик, пристроив с другой стороны от себя, и набросил общий на троих плед. Как-то очень естественно, не вызвав ничьих возражений, мои руки расположились на талиях.
Девчонки быстро отогрелись и слегка пьяными голосами задушевно затянули мне в уши:
– Мы вдруг садимся за рояль, снимаем с клавишей вуаль…
Огонек свечи загадочно подмигивал, постепенно размываясь, с двух сторон меня грели юные девы. Рай, натуральный рай…
– Сейчас нас хватятся, – нехотя спрогнозировал я, – и кто-то рыжий получит полотенцем по заднице. И хорошо если полотенцем.
– Рыжий? – протянула Тома, задумчиво наматывая прядку на палец и рассматривая ее, как будто увидела в первый раз.
– Рыжий, рыжий, – весело хихикнув, подтвердила Яська и припрятала почти опустевшую бутылку за диван.
– Тебе нравится рыжий? – уточнила Тома. – Я у мамы хну видела…
– Не вздумай! – ужаснулся я. – И думать забудь! Пошли, сработаем на опережение, порадуем семью своим видом.
Я толкнул дверь и, пропустив девушек вперед, зашел в комнату. Взявшись за руки для устойчивости, девчонки промаршировали к своим местам неестественно твердой походкой. Их проводили добродушными взглядами – всем было хорошо, еще когда я уходил, и за прошедшее время стало еще лучше.
Антураж немного поменялся: в центре стола появился закопченный чугунок с парящей желтоватой картошкой, на большом блюде под тонко нарезанными луковицами серебрились боками обильно политые подсолнечным маслом ломтики иваси, осторожно выглядывали из-под толстого слоя сметаны чуть отливающие зеленью соленые грузди. Судя по витающему аромату, где-то в кипятке томились сосиски. По центру стола дед, деловито пошевеливая густыми бровями, целеустремленно разливал по стопарикам «Пшеничную».
«Надо срочно картошкой с маслом или салом заесть», – мелькнула у меня спасительная идея, пока я по замысловатой траектории приближался к столу.
– О, молодежь пожаловала, – чуть пьяно протянул отец. – Сейчас мы, Вадя, у них спросим. Что комсомолия думает…
– О чем спорим, – уточнил я, утвердившись на стуле, – о работе или о женщинах?
Мужики весело заржали.
– Ну, можно сказать, что и о работе, – сказал, отсмеявшись, Вадим.
Я скользнул взглядом по стоящим на полу пустым бутылкам. Шампанское, шампанское, вино, беленькая. Ага, значит, вторую добивают… Сильны.
– О проекте новой конституции спорим, – пояснил отец. – Я за многопартийность. Вон в ГДР и в Польше по несколько партий – и кому это мешает? Пусть бы были.
Я громко фыркнул. С высоты опыта моего поколения этот детский лепет был достоин лишь осмеяния, и я не задумываясь припечатал:
– Многопартийность невозможна без хотя бы относительной свободы прессы. А как сказал один мудрый человек на предложение ввести свободу прессы в СССР: «Через месяц после отмены цензуры в Чехословакии нам пришлось вводить туда танки. Скажите, кто будет вводить танки к нам?»
Дядя Вадим с интересом посмотрел на меня.
– Так можно не убирать совсем, лишь раздвинуть рамки, – загорячился отец. – Пусть все разрешенные партии будут за социализм.
– О… – протянул я, с сожалением обнаруживая пропажу сала со стола. – Вы даже не представляете пока, какие тут открываются широкие возможности для подрыва строя.
– Да как ты его подорвешь, если все за социализм?! – в сердцах воскликнул отец. – Вы с Вадимом сговорились, что ли?!
Я наложил картошки, кинул сверху толстый ломоть масла и, любуясь тем, как оно начинает плыть, размягчаясь от идущего снизу жара, сказал:
– Начнем с того, что тогда придется предельно четко сформулировать, что такое социализм, – не вообще, абстрактно, а вот прямо здесь, на местности, в частностях. Представьте, сколько будет возникать горячих споров по этим частностям, размывая границы дозволенного до полной потери политической ориентации. Например, обязательно ли при социализме собственность должна быть общенародной или допустима коллективная? Если допустима коллективная, то можно ли иметь ее не только в сельском хозяйстве, но и в промышленности, как в Югославии? А почему, собственно, нет? Опять встанет вопрос с артелями… А если можно в промышленности, то почему нельзя в форме корпораций? А если можно в форме корпораций, то почему бы не начать торговать их акциями на бирже? И так по каждому существенному вопросу.
– Ну и что плохого-то? Поспорим, разберемся, выясним истину…
– Хех… А дальше начнет выясняться, что классики в новых условиях устарели. Заговорят о том, что некоторые положения нуждаются в пересмотре. Правильно, кстати, заговорят… Кто будет в этих спорах судьей? Тетя Клава из коровника на выборах будет это решать? Иначе говоря, кто и как будет определять, где та граница, за которой оканчивается социализм?
– А по следованию принципу «от каждого по способностям, каждому – по труду», – продолжал горячиться отец.
– Да не уедешь далеко на одном этом принципе. Пятьсот рублей талантливому директору крупного завода – это по труду? А тысяча? А десять тысяч? А сто тысяч? А почему нет? По труду ж… Но не это главное, – прервал я пытающегося что-то ответить папу, – даже не это… Представьте публичную дискуссию, в которой с одной стороны – уверенный в своей правоте энтузиаст из альтернативной политической партии, а с другой, – я указал рукой на дядю Вадима, – какой-нибудь его работник, единственным достоинством которого является умение читать многочасовые доклады, не засыпая от вымороченного языка. Готова ли КПСС к поражениям в таких дискуссиях? А к поражению на выборах, пусть даже местных? Уверен, что дядя Вадим активно против многопартийности. И он прав. Пока партия в таком состоянии, никакой многопартийности допускать категорически нельзя.
За столом наступила осторожная тишина, лишь слева от меня продолжали о чем-то своем беззаботно хихикать девчонки. В глазах у Варьки зажегся нехороший огонек, и она, хищно подобравшись, оглянулась на Вадима, словно спрашивая: «Ну теперь-то уже можно, хозяин?»
Я потянулся за хрустким огурцом, раздумывая, не сболтнул ли чего лишнего.
– Кхе, – кашлянул дед. – Люба, салка нарежь еще.
Я с благодарностью посмотрел на него. Мама двинулась в сторону кухни и притормозила у косяка, с тревогой глядя на дядю Вадима.
– Значит, – задумчиво констатировал тот, – тебе положение в партии не нравится… А чем, позволь полюбопытствовать?
А, гори оно все синим пламенем!
– Единомыслием. Любая партия – это коалиция разномыслящих людей, имеющих общую цель, – коротко ответил я, потом подумал и добавил: – И еще массовым неверием в идеалы, даже среди работников идеологического сектора.
– А они должны именно верить? – усмехнувшись, уточнил дядя Вадим.
Мне его усмешка не понравилась, и я, заподозрив подвох, коротко задумался. Не обнаружив, ответил:
– Конечно, а как иначе? Если сам не веришь, то, выступая, не можешь передать эту веру слушателям. Нужны трибуны, – вспомнил я бабушку, – а их нет.
Дядя Вадим еще раз усмехнулся, уже победно.
– Я тебе сейчас один умный вещь скажу, только ты не обижайся, пожалуйста… – За столом чуть отпустило, появились неуверенные улыбки, а мама отлипла от косяка и пошла за салом. – Глупость ты говоришь. И, учитывая обстоятельства, – он покосился на увлеченно болтающих Яську с Томой, – я тебе сейчас объясню почему.
Я откинулся на спинку и предложил, удивленный:
– Давайте определимся с тезисом. Я правильно понимаю, что вы сейчас будете доказывать, почему работник идеологического фронта может не верить в то, что он говорит?
Дядя Вадим кивнул:
– Абсолютно правильно. Ты только это доказательство дальше не распространяй… Оно для внутреннего использования. – Он наклонился вперед, пристально глядя мне в глаза. – Идеология – не религия, чтобы внушать веру, у нее другая задача. Идеологические установки должны приниматься населением, – выделил он голосом. – Идеология, любая, подчеркну, идеология – это способ организации общественного сознания, правления людьми путем приведения их сознания к некоторому установленному образцу. Понимаешь?
Я замер, пораженный простотой объяснения.
– Ага… Но… А раньше ж было иначе?
– А это уже диалектика. Тебе пока простительно этого не понимать. – Дядя Вадим оглянулся, взял с тумбочки позади себя кастрюлю и протянул: – На, сосисок поешь.
Я благодарно кивнул, поделился с девчонками, подкинул им картошки и приготовился внимать мудрости.
