Рейд в опасную зону. Том 2 - Мэт Купцов

— Слушай, Беркут, — говорит, хитро прищурившись. — А ты точно к Свиридову с Суховым? Или, может, это не столько пацанов навестить, сколько сестричек наших?

Я скептически хмыкаю, иду вперед, не реагирую. Он не унимается.

— Да ладно, ты не молчи. Уж про Машку Озерову-то я всё знаю. Такие взгляды в твою сторону, как у неё, и слепой заметит.

— Саш, рот закрой, — бросаю небрежно, но внутри чувствую, как закипает раздражение.

— Ого! — Сашка смеётся, прикрывая глаза от солнца ладонью. — Да ты посмотри на себя! Уши красные! А говорят, ты — кремень. А ну, признавайся — чего Маша-то тебе не нравится? Глазастая, фигурка — ну просто загляденье! Или это ты всех нас дуришь, а сам уже кольцо выбираешь?

— Колесников, — останавливаюсь резко, разворачиваюсь к нему, — хочешь на кухню картошку чистить? Могу устроить по знакомству.

Он делает серьёзное лицо, поднимает руки.

— Всё, молчу. Не кипятись.

Мы идём дальше, но Сашка ненадолго затихает. Как только подходим к корпусу санчасти, он снова начинает.

— Вот объясни мне, — говорит уже тише, но с тем же ехидством, — чего ты так её избегать стараешься? Баба-то толковая. С характером, конечно, но мы ж в армии, а не в пионерлагере. И я тебе не картошка, чтоб без глаз.

— Ты ещё много говорить будешь? — отвечаю, не останавливаясь.

— Да не злись ты, Беркут. Просто думаю, ты ведь парень серьёзный. Ну, с Суховым и Свиридовым понятно, парни наши, надо проведать. Но если Машка зацепила — скажи ей, не тяни. А то гляди, какой-нибудь лопух вроде Горелого ей подмигнёт — и всё, упустишь момент.

Я молча ускоряю шаг, а Сашка снова смеётся.

— Ох, Беркут, тяжело тебе с нами, десантниками.

На крыльце санчасти он хлопает меня по плечу.

— Ладно, не отвлекайся. Прямо скажи — я пришёл к своим пацанам. А то местные медсёстры ещё решат, что ты их, понимаешь, обаянием хочешь взять.

Я кидаю на него тяжёлый взгляд и открываю дверь.

— Вали отсюда, Саш. У меня дел до крыши.

Он кивает, но взгляд у него хитрый.

— Только если Машка выйдет, дай знать, а то я там придумал пару вопросов к ней.

Я закатываю глаза, но ничего не отвечаю.

Дверь санчасти открывается с легким скрипом, и я сразу ощущаю знакомый запах — смесь йода, спирта и больничного белья. Тишина коридора санчасти тут же обволакивает, и я забываю о Сашке, погружаясь в мысли о ребятах в палатах.

За окном — ослепительное солнце, но здесь будто другой мир. Всегда прохладно, как будто внутри отдельный климат, отрезанный от афганской жары. Тишина давит, нарушаемая лишь приглушенными голосами из палат.

Иду по коридору санчасти. Слышен шорох тапочек медсестры и глухие стоны из палат. Тени длинные, лица у встречных серые, измученные.

За спиной раздаётся знакомый голос.

— Глеб, подожди!

Оглядываюсь.

И вот она — Маша Озерова. Появляется в дверном проеме, будто ждала меня. В белом халате, немного большом для её стройной фигуры, с повязанным косынкой медовым пучком волос. Глаза у неё — как всегда, живые, серые, цепкие. Замечает меня — и уголки губ слегка поднимаются.

— Ну, наконец-то! — говорит, поправляя халат на груди. — А я уж думала, не зайдешь.

— Маша, мне к ребятам, — отвечаю сухо, стараясь обойти её. Но она перекрывает мне дорогу, слегка наклоняется, будто рассматривает что-то важное на моем лице.

— Ты что, не рад меня видеть? — Она играет голосом, то шутливо, то с легкой обидой. — Или работаешь на контрасте? То на операции рискуешь жизнью, то здесь, в нашей скучной санчасти, теряешься.

Я молча делаю шаг в сторону, но она снова обгоняет меня, будто у неё всё под контролем. Вздыхает и, будто между делом, бросает.

— Знаешь, а Сашка Шохин с Леночкой, говорят, скоро свадьбу сыграют. Он, конечно, сейчас в Союзе, на развод подал с первой женой, а Леночка тут счастливая ходит — всем рассказывает.

Я киваю, пытаюсь выскользнуть, но Маша не дает.

— Вот у них всё ясно. А у нас… — Она бросает быстрый взгляд на меня, будто хочет поймать мою реакцию. — У нас, Беркут, как-то всё… непонятно.

Её голос звучит с лёгкой грустью, но в глазах — искра. Она, будто паутина, запутывает, не даёт отвернуться. Я чувствую, как всё внутри напрягается.

— Маша, — начинаю, но слова застревают где-то в горле.

— Что? — Она ждёт, наклонив голову, словно пытается выудить из меня то, что я сам не готов сказать.

Я отвожу взгляд, замечаю, как солнце бьет в окно, окрашивая её волосы в золотистый оттенок. У меня внутри начинает вертеться одна мысль — «Надо сказать. Надо уже раз и навсегда разобраться».

Но в этот момент я не нахожу нужных слов.

— Ничего, — бросаю коротко и, чуть ли не силой, пробираюсь мимо неё.

Она остаётся стоять у двери, но я чувствую её взгляд, тяжёлый, цепкий. Этот разговор откладывается. На потом. На чуть позже. На тот момент, когда я соберусь, чтобы сказать ей, что у нас ничего не будет. Я понимаю, что причиню ей боль. Поэтому всё оттягиваю этот момент.

А пока я просто стараюсь сосредоточиться на ребятах в палатах и на том, зачем пришел сюда.

Она обиженно хмыкает, но пропускает. Я киваю на палату.

— Сухов с Свиридовым там?

— Да, заходи. Только не долго, у них скоро перевязки.

Толкаю дверь. И сразу в нос ударяет запах.

Пахнет кровью и лекарствами. Сухов сидит на кровати, правая нога в гипсе, лицо побледнело, но он пытается держаться. Рядом Свиридов — лежит, глаза полузакрыты, толи дремлет, толи медитирует.

На соседних койках — ребята, один без руки, второй без ноги. Первый, кажется, спит, другой что-то шепчет, глядя в потолок.

— Ну, привет, герои! — я стараюсь улыбнуться, чтобы хоть немного поднять им настроение.

— Привет, Беркут, — Сухов кивает, но голос его слабый. — Чего такой мрачный?

— Да начальство опять дёргает. Командиры сегодня на разговор вызывали. Все по очереди, — усмехаюсь. — До генерала Жигалова.

Свиридов открывает глаза.

— И что?

— Разбирательство назначили.

— Ты что, карты отдал? — голос Серёги становится резким.

— Какие карты? Я им фальшивку подсунул. Но это нужно ещё доказать.

Сухов смотрит на