Ответная угроза (СИ) - Генрих
Подтянутого парня с беспощадно голубыми глазами насмешка абсолютно не смущает.
— По пути было. Конвоир за дверью. Или вы хотите с ним наедине посекретничать?
— Побудь тут, — машет мощной дланью майор Николаев.
— Встать! — грозный окрик старлея и строгий взгляд Феликса Эдмундовича за спиной майора заставляют арестованного вскочить. — Садиться тебе не разрешали.
Обычный молодой литовец, лет двадцати пяти, пытается изобразить независимый вид. Вот только поспешность выполнения команды его выдаёт. В кабинете следователя НКВД храбрых не бывает.
— Имя, фамилия, должность, звание, выполняемые обязанности? — бесцветным от скуки голосом обращается к нему хозяин кабинета. Перед ним уже лежит бланк протокола, и майор уже вооружился ручкой, готовясь макнуть её в чернильницу.
Всем своим лицом арестованный изображает напряжённое непонимание.
— Намэ, нахнамэ! — гаркает старлей. Товарищ майор немецким языком владел слабо.
— Кястас Мажейкис, — лепечет арестованный.
— Verstehst du Russisch? — продолжает помогать майору старлей.
— Nain, ich spreche schlecht…
Ш-ш-л-е-е-х-т! Старлей продолжает беседу оплеухой со всего размаху. Литовец летит в сторону установленных у окна пары стульев, валится с ними в одну беспорядочную кучу. Со стоном и кряхтением возится на полу.
— Это ты тоже по-немецки его спросил? — без тени улыбки интересуется майор.
— Врёт он, тащ майор, — объясняет старлей. — По глазам вижу — врёт. И команду «Встать» очень быстро выполнил.
— Прашау, панове… герр официр, дренно руски розумею… — литовец кое-как поднимается, со страхом поглядывая на старлея.
— Да ты хват! — восхищается старлей. — Литовский, польский, немецкий, белорусский… ну, прямо всё знаешь. А русский не сподобился, полиглот хренов?
— Тащ майор! Давайте я его к своим ребятам отведу? Они его за полчаса заставят русский язык вспомнить. А если не знает, то научат. За час.
Майор криво ухмыляется. Опыт не пропьёшь, он замечает мелькнувший в глазах литовца страх. Прекрасно он старлея понял.
— Посади его на стул. Беседа будет долгой.
Старлей ставит стул перед столом. Послушный его взгляду литовец садится и начинает быстро говорить, мешая слова из разных языков в один компот.
— Прошу, герр офицер…
— Я пойду, тащ майор?
Кивком «тащ майор» разрешает старлею удалиться.
Старший майор НКВД Никаноров, сейчас по документам майор Николаев, по истечении месяца службы понял, насколько благодарен генералу Павлову за то, что тот выдернул его из Москвы на фронт. Здесь нет, и не может быть сомнений, кто перед тобой. Не приходится оправдываться или отвечать за рукоприкладство. Особенно славно порезвился на эсэсовцах. Тех вообще можно не жалеть, а они ещё упорные все. Одного во время допроса даже пришлось уконтропупить.
С ними всё ясно с самого начала. Не надо никому доказывать, что он враг. Он перед тобой в форме вражеской армии сидит. Изначально виноват. Без всякого признания вины. Работа только в том, чтобы выдавить из него побольше.
До сих пор неудобно перед самим собой, что приложил Павлова во время того допроса. Любому было бы неудобно, ведь сейчас генерал его прямой начальник. Да ещё и через пару ступенек. Всё равно, что рядовой дал в морду даже не своему сержанту, а комроты. Не в наказании и не осознании вины дело, а в чувстве субординации, издавна поселившейся в душе русского человека.
Медаль «За боевые заслуги» честно заслужена. И можно надеяться, что это не последняя боевая награда.
Старший лейтенант Корнеев.
Решил пройтись по улицам города. Архитектура интересная и вообще… Взяв за компанию и в качестве подстраховки пару бойцов.
Пленные дойчи уже привели в порядок центр и распределились по окраинам. О прошедших боях уже не напоминают мёртвые тела, лужи крови и засыпанные стеклом, обломками кирпичей и прочим сопутствующим мусором улицы. Но выбитые окна, местами пострадавшие от снарядов здания, пулевые щербины на стенах, следы от танковых траков за несколько дней не исправишь. Танкисты и штурмовая пехота не церемонятся и с городским ландшафтом. Прибудет строительная часть, займётся.
Быстро образумившийся в кабинете майора литовец один из полутора десятков из состава литовской полиции, организованной немцами. Взятые на месте, не успевшие сорвать повязку с рукава, зато вовремя поднявшие руки к небу. Конечно, кто-то успел спрятаться, кого-то прибили мимоходом. Ясное дело, кто будет с врагом церемониться? Самые упорные или самые тупые воевали рядом с немцами. Надеялись с ними удрать в великую Германию? Так весь гарнизон тут и полёг. Вместе с остатками дивизии «Тоттенкопф». Майор командирован из 11-ой армии, он и рассказывал, что та дивизия частично смогла вырваться из окружения.
А что они могли сделать? Танки? Так тридцатьчетвёрки их буквально растаптывали. Только хором они могли что-то сделать с одним нашим танком. Крупнокалиберные зенитки ещё пяток на окраинах сожгли. Потом их чайки поджарили и всё. Никаких шансов. Против лома нет приёма.
Наши тоже кровушки пролили. Сам не видел, но говорят, что при штурме южной части города половина штрафного батальона полегла. Как раз они на эсэсовцев нарвались. Или эсэсовцы на них. Как посмотреть…
— О, глядите, тащ старшлейтенант, — от мыслей отвлекает возглас одного из бойцов.
Над разбитой витриной транспарантом крупная надпись «Fotoatelier». Непорядок, что по-немецки, но со временем все всё исправят.
У витрины со скорбным видом возится щуплый старикан лет за полста. Короткая седая борода, курточка на жилетке, галоши на вязаных носках.
Что-то заставляет остановиться. Настолько неясное, что назвать это идеей не могу.
— Здравствуй, отец! Что, досталось твоему заведению?
— Гутен… ох, извиняйте! Здравствуйте, молодые люди. Могло быть и хуже, но и так ничего хорошего…
Слово за слово, разговорились. Не совсем он дохлый старик, хотя с возрастом угадал. Пятьдесят четыре года ему. Звать Тимофей Илларионович Суходольский. Не поймёшь, то ли из поповских, то ли от польской шляхты род ведёт.
— Железнодорожным инженером мой отец работал, а дед, тот да, священником был, — легко раскрывает свою родословную владелец ателье.
— Витрину вашу несложно в порядок привести, — оцениваю урон. — здесь рейку потолще, отделите разбитую часть от целой. И закроете её щитом, на котором напишете «Фотоателье», часы работы… а эту фашисткую надпись снимите.
Суходольский мелко и часто кивает.
— Мы ваше ателье проверим, — в голосе нет вопроса, но Суходольский соглашается.
— Если надо, проверяйте, молодые люди.
Заходим внутрь все вместе, — обстановка соответствует: стол скомплектованный со стулом, три стула у стены, белый экран, ширма, — в углу закрытая дверь. Киваю в ту сторону.
— Под замком?
— Я сейчас открою, — Суходольский гремит связкой ключей, выбирает нужный. Забираю у него ключи, отодвигаю хозяина в сторону. Дальше действовать будем мы.
Примащиваюсь сбоку двери, чтобы корпус был за стенкой, а не дверью.
— Всем выйти с поднятыми руками, по одному. Быстро! Считаю до трёх и бросаю гранату! — команду отдаю по-немецки, в руке будто сам собой появляется ТТ.
Бойцы заученно занимают позиции по бокам, прямые выстрелы если случатся, их минуют. Удивлённо пучит глаза Суходольский.
Ясное дело, никого там нет, но точно такую же процедуру проводим с фотолабораторией. Там, где стоит на столе бандура на штативе, всякая фотографическая посуда и прочая приблуда. Тесненькая комната, битком набитая всякими принадлежностями, но без единой живой души.
— Не волнуйтесь, Тимофей Илларионович, обычная процедура. Мы весь город так перетряхиваем, — успокаиваю владельца, когда мы выходим из последнего закутка в светлую комнату. Такая единственная, с естественным освещением от разбитой витрины. Электричество пока не во всех районах города.
— Молодые люди не хотят сфотографироваться? Реактивы у меня скоро к концу подойдут, но пока есть.
