Ответная угроза (СИ) - Генрих
Уже позабытая… не мысль, а её предчувствие засияло в голове пуще прежнего.
— Сфотографироваться?
— Да, да… — торопится не упустить потенциального клиента и торопится со словами Суходольский. Поднимаю руку: помолчи-ка! Смотрю сквозь него, мне надо эту идею поймать.
Сфотографироваться, сфотографироваться… Есть! Улыбаюсь. Я улыбаюсь, а Суходольский почему-то пугается.
— Скажи, Илларионыч, а когда здесь немцы стояли, они фотографировались?
Старик смущается. Ясно дело, боится, что коллаборационизм припишут. Измена Родине и всё такое. Оно бы и да, но тут Литва, здесь каждого четвёртого надо в Сибирь отправлять. А то и к стенке ставить. Каждого второго… Так что до старикана очередь вряд ли дойдёт. Что я ему вкратце и объясняю.
— Бывало, — вздыхает Суходольский, — но германец больше на проявку плёнку приносил. Часто потом распечатывал.
Бросился рассказывать, что расплачивались, чем попало. Сигаретами, консервами, оккупационными марками, а он уж выкручивался, как мог.
— Показывай негативы! — вот она моя главная мысль! Немецкие рожи тоже пригодятся, но больше всего меня интересуют местные полицейские подразделения. С оружием в руках рядом с немцами, повязка на рукаве — всё, ясно дело, кто ты, зачем и куда тебя надо пристроить.
Суходольский уходит в каморку и приносит стопку фотопластинок и ворох фотоплёнок.
— Иногда германцы оставляли плёнку… а вот ещё заказанные, но не востребованные.
— А чего не востребовали?
— Кто-то мог погибнуть, война же, — пожимает плечами Суходольский. — А тут вы в город вошли, кто-то не успел. Ой, только прошу, господин офицер! Не хватайтесь пальцами, я вас умоляю! Отпечатки снимок портят.
Срывается с места, убегают в съёмочную комнату, возвращается с тонкими нитяными перчатками.
— Должны вам подойти…
— Гражданин старший лейтенант, — до обращения «товарищ» он ещё не дорос.
Ещё неуклюже придерживая каждую пластину, нахожу искомое. Чего это Илларионыч пугается? А, это я улыбаюсь. Частенько замечаю такую реакцию. Показываю ему негатив.
— Скажи, Илларионыч, а это что тут происходит?
И вот тут наш фотограф, как язык зажевал. С трудом его расшевеливаю. Заикаясь и сбиваясь, объясняет.
— Так это, гражданин старший лейтенант, как вы ушли, так и началось… это… стыдно сказать, но многие литовцы побежали служить германцам. И как бы это сказать… устроили облаву на жи… евреев. Потом их увели… отдельно поселили…
— Так-так… и ты не знаешь, что дальше было?
— Нет, нет, конечно, нет… госп… гражданин старший лейтенант, — тут Суходольский понижает голос. — Но говорят, многих убили… я не видел, но говорят…
— Понятно. А это что⁈ — выставляю перед его лицом очередной негатив.
Суходольский бледнеет, заикание низводит его до уровня глухонемого. Вот уж не думал, не гадал, что придётся успокаивать. Обычно наоборот делаю.
— Чего ты так разволновался? Просто расскажи, что и как, и всё. Ты что, сам кого-то прижмурил?
Кое-как добился. Дойчи его пару раз привлекали для фотосъёмок. Удивительное дело! Сами себе дело оформляли!
— И что? Илларионыч, это ж хорошо! Это же улики! И ты нам их дашь!
Понятное дело, с этого момента всё и завертелось.
Кабинет майора Николаева, далеко после обеда.
— Товарищ майор, надо бы одному старорежимному элементу помочь, — заглядываю в глаза начальнику. Козырь в рукаве, то есть, в планшете придерживаю.
— А на хрена он нам? — задаёт резонный вопрос майор.
— Гляньте, товарищ майор, — вытаскиваю полусырое фото. Это и есть мой козырь.
Майор лениво всматривается.
— Местные полицаи, — про себя начинает бормотать майор, медленно и непреклонно укладывая в голове новые факты, — толпа баб каких-то…
— Еврейской наружности, — позволяю себе сделать подсказку.
— И что?
Как что? До него не дошли слухи?
— Ещё в июне тут еврейский погром был. Неизвестно пока сколько, но, наверное, несколько сотен человек еврейской национальности убили. Ходят слухи, что кого-то ломами забили прямо на улице…
Что-то шевельнулось в лице майора, насторожился он, как хороший охортничий пёс, заслышав кряканье уток.
— Так-так…
— Но я не о том хотел сказать. Присмотритесь-ка, — тычу пальцем в одного из полицаев, — никого не напоминает?
Хм-м, не узнаёт!
— Товарищ майор, это же этот, как его… Хренас Мажейкис! Я ещё утром вам его приводил!
— А ну, веди его снова! — редко улыбается товарищ майор, очень редко. Отвечаю ему такой же радостной улыбкой. И, наверное, такой же страшноватой.
— Будет сделано! Только давайте вопрос с фотографом решим. У него ещё много всякого. Ему реактивы нужны, фотобумага, жить на что-то…
Почти мгновенно товарищ майор решает вопрос и выписывает мне два требования, в финчасть и продсклад. Недельный льготный паёк и сто рублей денег. Эк его разобрало! Даже не рассчитывал на такую щедрость. Ясно почему, чует громкое дело.
Через полчаса Кястас Мажейкис, — хрена с два я эти имена буду с первого раза запоминать, — ползает по полу и воет, роняя кровавые сопли и слёзы. Его первые слова «Так это же жиды» понимания у нас не нашли. Но за признание своей вины мы его тут же засчитали.
— Не жиды, гнида фашисткая, а советские граждане, — веско ответил майор. А я подкрепил его слова руками. И немного ногами.
И вот теперь имена «соратников» по борьбе с мирными гражданами льются щедрой рекой. Вкупе с остальными признаниями, ясно дело. Глаза майора горят азартом. Ну, а как же! Оформить такое громкое дело о массовых убийствах при помощи подлых литовских националистов? Что-то ему за это прилетит на могучую грудь. Может и мне подвалит. Какой старлей не мечтает стать капитаном?
21 октября, вторник, время 09:25.
Минск, штаб Западного фронта.
Сегодня узкое совещание было. На этот раз Копец присутствовал. Передислокация войск его тоже касается. Авиадивизии смещаются на запад.
Прибалтийский фронт будет добивать фон Лееба, а мои генералы отрежут его от большой германской земли. Так что он сдуется, рано или поздно. Его, конечно, попытаются снабжать с моря. Так что будет нашим бомберам ещё один тренажёр для обучения поражения целей на большой воде.
13-ую армию на место 10-ой в Белосток. 3-я армия подопрёт и подстрахует Голубева. 24-ую ударную отправлю на юг, в помощь Рокоссовскому. Не успеет Ставка перебросить ему пару армий для удара по Украине. А надо спешить, время дорого. Опомнятся фрицы, подтянут резервы, новую технику слепят, — «Тигры» и «Пантеры» скоро появятся, разбирайся с ними, — и получится как в присказке «Эта песня хороша, начинай сначала». Потом Филатова (командующий 24-ой армией) обратно заберу. Когда Южный фронт из полусонного состояния выйдет и хотя бы Одессу разблокирует.
Но это после того, как окружённую группировку Гота ликвидируем. Вот ещё головная боль, столько пленных переварить. Одного корму сколько потребуется!
И ещё одно дело забыл поручить Васильеву. Идея из будущего времени: аэродромные стальные плиты. Укладывают на грунт и самолётам распутица не страшна. Машины тоже, думаю, пройдут, если дорогу замостить. А вот танки вряд ли. Эту осень мы прохлопали, но вот к весеннему бездорожью приготовиться сможем…
— Товарищ генерал, — в кабинет заглядывает Саша, — тут бумага из Каунаса пришла, из органов…
— Давай, — адъютанту доверяю. Рутинную текучку он мне не подсовывает, — кстати, в своё время приходилось его этому учить, — и обращается только по действительно важным делам.
Читаю заголовок на листе бумаги: «Каунасская резня. Предварительная сводка». Ого!
22 октября, среда, время 07:45.
Линия обороны восточной части Каунаса.
— Они что, с ума сошли? — удивлённый комбат глядит в бинокль, как из леса под покровом предрассветной мглы вываливается армада немецких танков. — Увязнут же…
