Ванька 3 (СИ) - Сергей Анатольевич Куковякин
Тут рядом со мной кто-то раскашлялся. Громко так. Не хочешь, а обратишь внимание.
Мышкин. Который синяком под глазом отсвечивает.
Кашляет и кашляет. Ещё и с выданного мне пузырька глаз не сводит.
— Дай глонуть… Чуточку…
На ёмкость с коноплей и морфием пальцем правой руки показывает. Левой рукой слёзы вытирает. До слёз он докашлялся.
Сейчас. Нашел дурака.
— Уйди с глаз моих, чахоточный.
Нечего морфий направо-налево раздавать. Кто знает, может он мне и самому пригодится. Или, вылопает сейчас за раз Мышкин весь мой пузырёк и копыта отбросит. Нет у меня на него надежды. Мужик он, какой-то подозрительный. Есть в нём что-то такое…
Мышкин морду скривил, отошел. Кашель у него чудесным образом моментально прекратился. Без приема индийской конопли и морфия.
Бормочет ещё что-то себе под нос, недобро на меня поглядывает.
Так и потянулись мои дни и ночи в госпитале.
Назначенные лекарственные препараты я не принимал. Пилюльки таллина и сироп в дырку, что в полу рядом с моей кроватью была, отправлял. Пусть мыши под полом ртутью и морфием лечатся.
Лучше мне не становилось.
Вениамин Осипович только руками разводил. Пользует он пациента по всем правилам врачебного искусства, средства применяет самые что ни на есть современные и зарекомендовавшие себя во всем мире, а лучше его подопечному не делается.
У меня даже мокрота с кровью появилась. Ничего хорошего в этом не было.
Вениамин Осипович и сегодня вечером долго меня своей трубочкой слушал. Лицо у него при этом было печальное.
Глава 12
Глава 12 Чудесное исцеление
Прожилки крови в мокроте…
Хреново это, иначе не скажешь…
Дома бы меня сразу на рентген лёгких отправили, или ещё на какое исследование…
Здесь же, есть уже рентгеновские аппараты, но не в нашем заштатном временном военном госпитале…
Тут — руки, глаза, уши Вениамина Осиповича и всё.
Кровь…
На неё мои зверьки и среагировали. Того, кто сейчас ими владел, спасать бросились. Ну, не бросились, а начали. Так вернее будет.
Я почувствовал, как от золотых фигурок, что у меня в поясе лежали, тепло пошло. Причем, этот поток тепла был внутрь левой половины грудной клетки направлен. Туда, где у меня очаг болезни находился. Туда, где Вениамин Осипович у меня хрипы и прочую гадость обнаружил.
Тепло было приятное, и какое-то доброе. От него мне хорошо стало. Задышал я легче, даже как будто сил прибавилось. То не было их совсем, а тут как кто вливать их в меня начал.
Так продолжалось с пол часа. Я лежал под одеялом и пошевелиться боялся. Повернусь я с бока на бок, рукой двину, и — всё кончится. Спугну я это тепло и уйдет оно, улетучится.
Потом на меня кашель напал. Сильный-сильный. Причем, с отделяемым. Раз кашляну, а рот чуть не полный. Под кроватью у меня утка стояла, так как я к разряду неходячих больных относился. Туда и стал я ротовую полость опрастывать.
Зелень какая-то из меня шла. Ошмётки ещё чего-то серого, капельки крови…
С соседних коек народ как ветром сдуло. Испугались мужики. Вдруг я какой заразный.
Мышкин, который у меня сироп с морфием выпрашивал, за фельдшером Семеном Михайловичем убежал. В полной уверенности он был, что последние минутки мои наступают. Вон, из меня чуть ли не разложившиеся внутренности выпадывают. Был в палате у них уже такой случай — помер солдатик, а фельдшера к нему не позвали. Семен Михайлович потом долго и сильно ругался на всех. Почему де, его не пригласили. Может быть, удалось бы христианскую душу спасти…
Как кашляну — лучше мне становится. Ещё раз кашляну — ещё лучше. Просто чудеса какие-то. А зверьки мои золотые всё греют меня, греют…
Семен Михайлович прибежал. Пыхтит. Не молоденький он уже. На усах его — крошки хлебные. Ел что-то, а Мышкин его трапезу и прервал.
Сам Мышкин из-за плеча фельдшера выглядывает. Интересно ему наблюдать, как человек мучается, с жизнью расстается.
А, вот хрен ему на всю глупую рожу — не помру я сегодня. Есть в этом у меня полная уверенность. Почти уж прокашлялся я. Вышло из меня всё ненужное молодому организму.
— Вань, ты чего?
Семен Михайлович стоит, глазами хлопает, рукой крошки со своей красоты стряхивает.
— Ты, это брось мне помирать-то…
Хороший фельдшер человек — меня ему по-настоящему жалко. Не притворяется он ни капельки.
— Нормально… всё…
Успеваю ему ответить и снова кашляю. Уже практически всухую.
— Да, нормально…
Нет у Семена Михайловича веры моим словам. Не с чего ей быть. Для себя он про меня всё уже решил — не жилец…
Тут и Вениамин Осипович в палате появился.
— Что тут у вас?
— Вот, Воробьев кончается. — фельдшер на меня кивает, вздыхает тяжело.
Я ещё раз кашлянул. Вдохнул-выдохнул полной грудью. Нигде не болит и не колет.
Кстати, и от зверьков золотых перестало тепло идти. Полечили они меня и в спячку впали. Не знаю, как их состояние правильно назвать.
Тут меня и торкнуло. Аж всего передёрнуло. А, продал бы я их? Точно бы от крупозной пневмонии копыта откинул. Ну, и были бы у меня денежки немалые, но в гробу-то карманов нет. Нет, не буду я их продавать. Себе они мне нужны.
— Не дождётесь, — вежливо Семену Михайловичу отвечаю.
— Всё у меня хорошо, — это уже я Вениамину Осиповичу о состоянии своего здоровья доложил.
Тот фыркнул, на фельдшера свысока посмотрел, велел мне нижнюю рубаху снять.
Язык ещё попросил высунуть и пальчиком своим его тронул.
Нормальный сейчас у меня язык — не сухой, как вчера ещё было.
Опять меня Вениамин Осипович пальпировал, перкутировал, аускультировал. При этом на всю палату проговаривал результаты своего исследования. Для соседей моих по палате это только набором умных непонятных слов было, а вот фельдшер Семен Михайлович временами затылок почёсывал.
Норма, норма, норма… Как и не больной, а исключительного здоровья молодой мужчина сейчас перед ним на госпитальной койке находился.
У Вениамина Осиповича даже бисеринки пота на лбу выступили.
— Не понимаю…
Молодой доктор развёл руками. Такого в его практике ещё не было.
— Дыхание слева везикулярное… Быть того не может… Данный случай описать необходимо и в «Медицинское обозрение» отправить… В «Казанский медицинский журнал», в «Русский врач»… Да везде… Быть того не может…
Во как… Про меня в журнал напишут…
Да, пусть пишут. От меня не убудет.
— Не бывает такого… — в который уже раз повторял Вениамин Осипович.
Семен Михайлович только улыбался. За меня он радовался.
Глава 13
Глава 13 Исследуемый феномен
Так и начались у меня веселые денечки…
Вениамин Осипович только ночью рядом с моей кроватью на полу не спит. Целый день от меня не отходит. Чуть не каждый час меня пальпирует, перкутирует, аускультирует. Всё в скорбный лист мой записывает. Так здесь история болезни называется.
Не скорбный лист — это уже, а целый пухлый том. Сестры милосердия не успевают туда новые листочки подклеивать. На молодого доктора уже шипеть начали — загружает он их дополнительной работой, своими непосредственными обязанностями им заняться некогда…
Вениамин Осипович все другие дела забросил. Всё, что можно и нельзя, на фельдшеров перевалил.
Один Семен Михайлович доволен.
Он ведь почему с Вениамином Осиповичем конфликтует — воли он ему не даёт. Семен Михайлович приверженец оперативных методов лечения. Ему только дай шашкой помахать. Ну, отрезать что-то, рассечь. В общем — пооперировать.
Вениамин же Осипович приверженец консервативных методов лечения. До последнего тянет, к скальпелю притрагиваться не спешит.
— Вениамин Осипович, Сидорову из третьей палаты пора отмороженные пальцы на левой ноге ампутировать, гангрена может начаться… — докладывает доктору Семен Михайлович.
— Рано, рано, не будем спешить… — слышит фельдшер от молодого доктора.
— Да, какой там рано, пора… — стоит на своем фельдшер.
Вениамин Осипович тут начинает лицом краснеть, щеки надувать, напоминать заслуженному фельдшеру, кто тут врач, а кто — нет.
На этой почве и идут у них конфликты.
Кстати, пальцы Сидорову всё же ампутируют, но не в этот день, а на следующий.
Сейчас Семену Михайловичу раздолье. Из перевязочной не выходит. Малой хирургией занимается. Кстати, и меня к этому делу привлекает.
Вениамин Осипович эксперимент на мне ставит. Как мой организм на физические и психические
