Цеховик. Книга 2. Движение к цели - Дмитрий Ромов
Он с грехом пополам поднимает Рыжего на ноги и обыскивает. Я бываю очень злым и жестоким. Есть такое дело, но отхожу быстро. И это нифига не плюс. Нет, в карму, как говорится, может и плюс, а вот к воинственным моим качествам никак нет. Вот смотрю я на бедного изуродованного мной Рыжего и жалеть начинаю. Зачем я так жёстко? Ну, погорячился человек, с кем не бывает? Неизвестно ещё, как бы я сам реагировал, если бы моей тачкой кто-нибудь ворота открыл. Гнев — это грех. Надо себя в руки брать. Нехорошо так.
У Рыжего ничего запрещённого не находится, поэтому его оставляют на улице.
— Дяденька милиционер, — говорю я сквозь решётку, когда мы отъезжаем. — Я несовершеннолетний. Меня нельзя просто в обезъянник.
— Покажи документ, — отвечает лейтенант. — Выглядишь ты, как лось двадцатилетний. Нет документа? Ну и всё тогда. Да ты не бойся, Капустин, разберёмся и отпустим.
Они хохочут.
— Мне маме позвонить нужно, — продолжаю я гнуть свою линию.
— Позвонишь, не ной. Лет через дцать, когда по УДО выйдешь.
— Вот вы человека бросили на снегу, а его к врачу надо. Сдохнет на морозе, замучаетесь рапорты писать. Мы ведь сообщим, что это ваших рук дело.
— Блин, заманал ты, несовершеннолетний, — говорит лейтёха. — Доставим его в травму. Хер с тобой, Пронченко, давай кружок сделаем.
Начавшего постепенно приходить в себя Рыжего сажают к нам и выбрасывают около травмы, а нас везут в отделение, по пути составляя протокол и спрашивая наши имена. Каха представляется Сидоровым Иваном Петровичем, ну а я — своим собственным именем. В отделении нас сдают на руки дежурному,
— Товарищ лейтенант, дайте позвонить, — обращаюсь я к дежурному. — Родители жалобу напишут. Хлебать замучаетесь. Я несовершеннолетний.
— Слышь, малолетка, не пи*ди, — обрывает меня Пронченко, прежде чем уйти. — А то ненароком без почек останешься.
Почки лучше, конечно, поберечь. Нас отводят в КПЗ, где сидит бомж и ещё какой-то мутный тип азиатской внешности. Надеюсь, одноногого сюда не привезут.
— Мля, Бро, ну чё ты наделал! — качает головой Каха. — Сейчас задолбаемся выкручиваться, в натуре.
— Это я что наделал? Каха, я будто не с тобой разговаривал полчаса назад. Ты Рыжему своему предъявы выставляй. Каждое действие рождает противодействие. Он с твоим одноногим кашу заварил. Стопудово он знал, что тот олень затеял. Пусть скажет спасибо, что я ему вообще кишки не выпустил.
— Сука, — выругивается Каха и сплёвывает на пол.
— А может… — хмурюсь я. — А может, ты тоже знал, что он там запланировал? А? Знал?
Естественно, он знал, тут даже и думать не о чем. Заказчик и не знал? Может, не во всех деталях, но общая идея ему, конечно, была известна. Избить и, вероятно, оттрахать или просто унизить, но обязательно избить. С Рыжим всё обсудили, сто процентов. Ладно. Это мы пока оставим, подождём, когда он очухается. И поглядим, что будет делать Каха. Пока что его деревянные солдаты один за другим выходят из строя. Одноногий, конечно, закусит удила, но ему ещё долго здоровье восстанавливать.
— Э, э, ты коней-то попридержи! — вскидывается он. — Ничё я не знал. Я чё вообще без мозгов по-твоему?
— Да кто тебя разберёт. Скажи мне, кто твой друг, слыхал наверное такую поговорку?
— Отвали. Думай лучше, как выгребать будем.
— А чё тут думать? Ты бате не можешь позвонить?
— Ты… Ты совсем что ли? Кто про дебилов-то говорил? Сам, как дебил говоришь. Не вздумай про него мусорам сказать, ты понял?
— А чё, я один должен нас выдёргивать? Всё равно узнают, если не вырвемся.
— Не вздумай, я сказал.
— Ладно, не буду, — великодушно соглашаюсь я. — Не бойся, я за своё слово отвечаю, если что. Просто к твоему сведению.
Я сажусь на лавку, прислоняюсь спиной к стене. Мама там сейчас с ума сходит. Блин. Нехорошо вышло. Очень нехорошо. Каха отходит в другую сторону и тоже садится на лавку. Я закрываю глаза. Если чего-то не можешь изменить, не дёргайся. Изменишь, когда сможешь. Железное правило, только вот не дёргаться бывает довольно сложно.
Я погружаюсь в мысли про Каху и табачного капитана. И про одноногого Сильвера. Надо-надо-надо-надо… Надо их всех одним ударом припечатать. Мда… А как?
— Э-эй, брат, — раздаётся голос рядом со мной и кто-то трясёт меня за плечо. — Брат… Э-эй, ты.
По протяжному восточному акценту уже ясно, кто это. Я открываю глаза.
— Чего тебе?
— Закурить давай! — кивает он.
Но кивает не так, как я, например, он кивает в другую сторону, как бы подбородком от себя. И это получается вызывающе и дерзко.
— Не курю, — отвечаю я и снова закрываю глаза.
— Э-эй, — не отстаёт он. — Зачем такой невежливый?
— Слышь не зли меня, гость столицы. Сказал не курю. Чё не ясно? Ты откуда приехал такой активный? Там русский не учат понимать? И отсядь отсюда. Воняешь.
— Э-эй, я тебя у*бу щас, ты понял? — оскорбляется он. — Чё-ё ты, а? Ты понял? Э-эй, ты, чмо!
Говорит он сочно, смачно проговаривая все буквы. Да вот только когда же это всё кончится! Я вздыхаю. Где-то я хорошенько накосячил, раз все демоны мира решили сегодня довести меня до сумасшествия. Что ему сделать, чтобы он успокоился. Не получая от меня отпора, он решает поддать жару. Один уже поддал сегодня. Да какое один… Блин, ну и денёк…
— Сюда смотри, — напирает он и пытается дотронуться пальцами до моего лица.
Блин, достал уже. Я быстро подтягиваю колено к груди и молча отпихиваю этого придурка. Не пинаю, а просто отпихиваю, правда достаточно сильно. Он отлетает назад и падает на пол.
— Э-эй! — орёт он, поднимаясь на ноги. — Кеныгесске джаляб! Я твой роте е…
Договорить он не успевает. Каха прописывает ему знатный пендель под зад.
— Ты чурка тупая. Пасть заткни свою. Он тебя мочканёт-на, а сядем все. Завали хлебало своё поганое.
— А ты ксенофоб, Каха, — качаю я головой. — Человек издалека приехал. Гость можно сказать, а ты его так обзываешь. Неуважительно это. Неправильно.
— Да мне похеру. Я за него садиться не собираюсь. Ты ж вообще без башни, в натуре. Бык бешеный.
—
