XVII. Грязь, кровь и вино! - Александр Вячеславович Башибузук
Есть у меня еще и парная к шпаге дага, но она пока останется дома, носят ее сзади за поясом, прикрыв плащом, а я сегодня без плаща, да и нет смысла таскать лишнюю тяжесть. Вместо даги сунул за пояс наваху в специальный карманчик.
На голову широкополую шляпу с пером страуса, на руки тонкие замшевые перчатки, на безымянный палец перстень от маркизы Гуэрра. Конверт с письмом для отца Жозефа под колет.
Пожалуй — все.
— Ты со мной.
Саншо кивнул и вылетел из комнаты — готовить лошадей.
Через полчаса мы уже выехали из гостиницы. В нос сразу ударил смрад, а в уши бурный гомон.
Я поморщился и оглядел улицу. Справа возле мясной лавки галдела толпа студиозусов, задирая монахов доминиканцев, назревала добрая потасовка, слева судачили торговки зеленью, чуть дальше, орал как резанный, облитый помоями персонаж в черном. Прямо по середине улицы уныло тащились запряженные ослами тележки с углем и хворостом, по краям дороги, осторожно, чтобы не заляпать обувь грязью, пробирались прохожие. Фоном доносились истеричные неразборчивые вопли — видимо кого-то лупили смертным боем.
Париж, мать его, город контрастов...
Что-то мне подсказывает, что я здесь бывал и раньше, но формально, в обличье Антуана де Бриенна — в первый раз. Но ничего, городок как городок, а публика, так вообще схожа с мадридской, хотя с другим темпераментом. Поехали, однако...
И почти сразу же, я поймал взглядом того самого кавалера, которого встретил на въезде в город. Судя по взгляду, он тоже меня узнал. Снимать шляпы мы не стали, ограничились легкими кивками. Интересно, кто он такой? По первым впечатлениям птица моего полета, я взгляд таких сразу узнаю. Ну что-то часто мы стали встречаться — это настораживает. Но рано бить тревогу, время покажет.
Путешествовать верхом по улочкам Парижа куда предпочтительней, чем тащиться по дерьму пешком, но задачка еще та. Надо быть постоянно начеку, чтобы не вывалили на голову ночной горшок или не попасть под ломовую телегу. К тому же, простые парижане народ бурный и своенравный, дворянство его вконец достало, толкнешь лошадью, могут и слегой огреть или какашками закидать.
Впрочем, очень скоро мы благополучно выбрались в квартал побогаче. Тут точно так же смердело, а центр улицы покрывала грязь, но публики было поменьше.
— Гей, гей... — под ор кучера из-за поворота прямо навстречу вылетела запряженная четверкой роскошная карета.
Я успел свернуть перед самыми мордами лошадей. Кучер заорал, натянул поводья, лошади встали на дыбы, карета рыскнула, пошла юзом, снесла выносную витрину магазина посуды, но все-таки остановилась.
— Да я тебя! — кучер занес кнут, но увидев пистоль в руке Саншо, тут же заткнулся.
Хлопнула украшенная резными виньетками и позолотой дверца, из кареты выскочил расфуфыренный дворянин, одетый в небесно-голубые цвета и увитый ленточками со шнурами словно баран.
— Какого черта, ублюдок?!! — заорал он на кучера, но тот с перепуганной рожей показал кнутом на меня.
Кавалер обернулся и ехидно процедил:
— С каких это пор простолюдины носят шпагу? Слезь с лошади дуралей, когда разговариваешь с благородным господином...
Это было прямое оскорбление. Не ответить — значит потерять честь навсегда. Из Парижа можно стразу уезжать — здесь все заплюют, даже чернь.
«Как же все достало...» — уныло подумал я, отпустил себе настоящего де Бриенна и пошевелил поводьями.
Вышколенный жеребец легонько толкнул дворянина грудью, тот попятился, поскользнулся и сел задницей в размазанную по брусчатке грязь.
Я неспешно спрыгнул, шагнул к кавалеру и спокойно процедил:
— Я шевалье де Бриенн. Мои предки были коннетаблями Франции, когда ваши еще пасли свиней. И я вас сейчас убью. Выпотрошу словно свинью на бойне. Вы не успеете даже попросить о заступничестве Деву Марию.
Если бы я хотел, он бы уже булькал кровью. Но убивать мне не хотелось.
В глазах дворянина плеснулись злость и страх, активно работая ногами, он отполз задом от меня, вскочил и выхватил шпагу — коротенькую, придворную, а не боевую. Его лицо сильно исказилось, голос начал заикаться.
— Вы... вы... как вы смеете...
— Еще как смею... — я тоже достал бретту, все еще очень надеясь, что убивать не придется.
Неожиданно раздался резкий окрик.
— Гастон, мы спешим. Все потом...
Из окошка кареты выглядывало слегка прикрытое вуалеткой хорошенькое женское личико с кокетливой мушкой на подбородке. Из-под изящной шляпки спадал каштановый завитый локон. Выглядела она просто шикарно и соблазнительно, но в глазах этого милого создания пылала совершенно неженская холодная ярость.
Меня словно ядовитая змея ужалила. Сердце кольнуло тревожное предчувствие.
— Как прикажете... — кавалер мгновенно сник и скрылся в карете, бросив напоследок:
— Мы с вами еще встретимся, будь я проклят.
Я вежливо обмахнулся шляпой и невозмутимо ответил:
— В любое удобное для вас время, мессир...
Саншо глянул вслед уезжавшей карете и тихо сказал:
— Боюсь, ваша милость, это только начало. Мы с вами опять вляпались в дерьмо. Хорошо, что вы его не убили. У этой благородной сучки из глаз сочится яд. Даже просто смотря на нее можно отравиться.
Я пожал плечами и запрыгнул в седло.
— Все как всегда, мой друг. Все, как, всегда.
Дальше мы без приключений перебрались через мост «Двойного денье» на остров Сите, откуда уже было видно величественную громаду Собора Парижской Богоматери.
Но тут пришлось притормозить, масса народа шла с утренней мессы. Так что к собору мы добрались уже ближе к полдню.
Я сориентировался, расспросил прохожего монашка, оставил Саншо с лошадьми и пешком перешел к порталу «Святой Анны».
После душного и смрадного Парижа, гулять здесь было просто наслаждением. От древних стен несло прохладой, щебетали птички, пахло розами, ладаном и почему-то свежим хлебом.
Думал, что ничего не получится, но мне сегодня, наконец, повезло.
— Вы к кому, ваша милость? — вежливо задал вопрос дюжий привратник в сутане, стоявший возле боковой дверцы в портал.
Я сдержанно поклонился в ответ:
— Я ищу отца Жозефа. У меня к нему письмо от отца Доминика Боканегро из Мадрида.
— Подождите здесь, мессир, — монах мазнул по мне внимательны взглядом и скрылся за дверью.
Я отошел от двери и присел на каменную скамейку у аккуратной постриженной живой изгороди.
Неожиданно, сквозь заросли донесся торопливый женский шепот:
— Я не могу, вы не понимаете, это очень опасно. Вся корреспонденция королевы тщательно просматривается. Если меня поймают с письмом — сразу посадят в Бастилию и будут пытать, а госпожу снова ждет немилость.
— Но
