Обреченный на смерть - Герман Иванович Романов
Старик бросил косой взгляд, и Алексей его понял — спасает свою шкуру Толстой, «прицепом» идти по делу не хочет категорически. И совет дает — на колдуна и порчу все валить, ведь свидетелей в комнате пятеро. Их он хорошо разглядел — лекарь, что соль давал нюхать, слуга, тот еще шельмец и предатель, и двое военных, лет тридцати — в зеленом и синем мундирах, в треуголках, со шпагами у бедра.
— Апчхи!
Алексей продышался — перед глазами все поплыло. Он только сейчас ощутил всю нестерпимую вонь, что царствовала в комнате. Стол был заставлен десятками баночек и скляночек, исписанные листы бумаги и гусиные перья с чернильницей, количество свечей возросло на порядок. Да и на постели подушек изрядно добавлено — ими его обложили со всех сторон, да и печь натоплена так, что тело взмокло в нательной рубашке.
А каково всем в их мундирах в такой комнате находиться?
— Ослаб я…
— Дохтур тебе порченую кровь отворял два раза, вот и силенок у тебя, благодетель, мало. Бледный ты весь, царевич, душа болит от вида твоего! Но соборование и причастие святыми дарами помогли излечению. Порчу колдун сильную наслал, и зелье тебе нутряную кровь отворило — юшка изо рта прямо текла. Мы возле тебя денно и нощно сидели, и я, и Людвиг — пеклись о твоем здоровье. Плох ты был, думали уже отходишь!
— О я-я! Чаротей страшный — я такого зелья не фстречал еще. Отрафа нагофоренная, кровь разжижает, смерть несет.
— Смыть ее нужно, она как кокон, — Алексей передернул плечами, ему показалось, что вонь липким покрывалом обволокла его тело. И тут перед глазами всплыло лицо ехидно ухмылявшегося генсека, что как птица сидел на ветке. И от неожиданности бредового зрелища он отпрянул за спины Толстого и лекаря, что поддерживали его руками за плечи, заорал:
— Лови «горбатого»! Тут он! На дерево влез!
Реакция военных его поразила — вместо того чтобы вязать сумасшедшего (сам бы так решил), они выбежали разом из комнаты. Старик вскочил с кровати и обнажил шпагу. Клинок сверкнул в свете.
И тут за стеной громко хлопнул выстрел, затем еще один — послышались крики и заполошное карканье. Не прошло и полминуты, как в комнату ввалился военный в синем мундире, в одной руке еще дымящийся пистоль, а в другой черное перо с белым отливом.
А вот голос задрожал от сказанных слов:
— Ворон был, седой весь. Человеческим голосом каркал — попали в крыло — улетел за деревья!
— Стрелять во все воронье, как увидите! Не опасайся царевич, беречь тебя будем, а колдуна найдем!
И вроде голос прозвучал заботливо, вот только взгляд старика на мгновение полыхнул такой ненавистью, что Алексей мгновенно осознал, что не будь в комнате посторонних, его бы закололи шпагой без раздумий.
«А ведь он меня убьет, опасен я своим оговором. Убьет или отравит, и оправдание себе придумает. Впрочем, зачем ему выдумывать — свалить все на колдуна, что моим бредом является, всего дел, и концы „зачищены“. Ой, как плохо — не довезет меня до Петербурга, „порешат“ вскорости!»
Глава 5
Свинцовые воды Балтики накатывали на берег, разбиваясь о камни белой пеной, которая тут же смывалась очередным темно-синим валом. Поздняя осень, когда облетели все листья с деревьев, нравилась королю Карлу, весьма далекому от сентиментальности суровому воину.
Этот, уже не молодой, но еще отнюдь не пожилого возраста, сухощавый 35-ти летний монарх был воителем по своей внутренней сути, посвятившим всю свою жизнь служению богу войны Марсу. Вернее свирепому и кровожадному скандинавскому Одину, которому поклонялись все викинги, отправляясь на своих драккарах в грабительские набеги.
Король вздохнул — ровно полжизни тому назад он направился в свой первый поход на Копенгаген, взяв датскую столицу на шпагу. Король Фредерик капитулировал, выплатив контрибуцию за сохранение своего главного города. И с этого дня Карл стал любимцем Фортуны, которым восторгались европейцы. Юный шведский король сразу после первой виктории направился в Эстляндию, где московиты осадили крепость Нарву. И ранним декабрьским утром, имея втрое меньше войск, стремительно атаковал русских — в плен попало восемь десятков генералов и офицеров вместе с главнокомандующим австрийским герцогом де Круа.
Откинув московитов в глубину их варварской Тартарии, король после годичной передышки, быстрыми маршами повел свою победоносную армию на Ригу, осажденную армией польского короля и саксонского курфюрста Августа Сильного. Свое прозвище сей сластолюбивый монарх, которого Карл презирал, получил за многочисленные «победы» над женщинами, понаделав от них сотню бастардов.
Саксонская инфантерия, что славилась на всю Европу своей выучкой, получила жестокую трепку и обратилась в отступление. Карл занял польскую столицу, провозгласив новым королем Станислава Лещинского. Казалось, он добился полного успеха, победив сильную коалицию, так называемый «северный альянс» из Дании, Саксонии, Речи Посполитой и Московии — Фортуна в который раз показала ему свое благоволение.
Затем началось непонятное — Август не прекратил сопротивления, потому что польское панство, вечно пьяное и кичливое, не признало навязанного им шведами короля Стаса. А литовские паны вообще передрались между собой, ополчившись на влиятельный род Сапег. Карлу казалось, что поймай он Августа, то все закончится — однако мот и транжира, сластолюбец саксонский, каждый раз ухитрялся сбежать от настигших его драгун в синих мундирах с желтыми обшлагами.
Шведы «увязли» в Польше на пять лет!
В это время русский царь уже реорганизовал свою армию по шведскому образу, введя рекрутский набор как аналог «индельты». И вот эта уже правильно набранная армия нанесла ряд чувствительных поражений шведскому корпусу генерала Шлиппенбаха, утвердившись в Ингрии, где овладели крепостями Нетеборг и Нюенсканс, которые русскими назывались Нотебургом и Ниеншанцем. Затем вторглись в Эстляндию и Лифляндию, взяв штурмом Нарву и Дерпт, а также множество старинных рыцарских замков, многие из которых сдались, устрашившись участи сопротивлявшихся.
Угроза захвата Риги и Выборга стала осязаемой как никогда — и теперь нужно было быстро решать, что предпринять, чтобы разгромить резко усилившиеся войска царя Петра. И тут Карлу попал на глаза ходивший по европейским странам памфлет, где все воюющие между собой монархи изображались на рисунке. Каждый думал, его мысли были написаны рядом. Французский король Людовик глядя в карты гадал, выиграет он или проиграет, а английский «брат» Георг был уверен, что имеет отличные карты при хорошей игре. Задело изображение, посвященное ему лично — он там размышлял, почему все время выигрывает, а прибыли никакой.
В тот момент Карл заскрипел зубами — действительно, погоня
