По грехам нашим. В лето 6731... (СИ) - Старый Денис

— Так это Третьяка треба до огня, а мне треба до Вторака, што у дыму застался, — сказал не муж, но парень и стушевался, как будто военную тайну рассказал.

Я же старался не быть столь наивным, простота парня подкупала, но пистолет все же я еще раз проверил. Первак с интересом посмотрел на мое оружие, но кроме своего очереного «Чудно» не сказал ничего.

Быстро и сноровисто сделав волокуши, Первак без моей помощи уложил как оказалось своего брата Третьяка, а после того, как и я пристроился в тягло, мы быстро потащили раненого, который только постанывал к моим саням. По мере движения по моим следам, парень не упускал меня из виду, следя за каждым движением. И я был уверен, что он готов к любым моим вывертам. Странный охотник. Ухватки как у какого воина, или скорее казака.

Подойдя к моему зверинцу, Первак показал настоящее детское восхищение. В 21 веке так удивляться не умеют.

— Во как, какой лютый, — приговаривал, обхаживая Орла, мужик. — Яки конь!

Интересно, что Араб меньше заинтересовал хозяйственного мужика. Не ратный это человек или и ратные русичи таких коней не имели. Ох и сложно мне будет оставить коней себе.

Уложили Третьяка на выстеленную шкуру, возле которой Первак стал быстро собирать хворост на костер. Я же раздел раненного, и начал осматривать раны. Ни разу не врач, но имел дело с разными ранениями. В армии разок довелось штопать сослуживца, а на реконструкторских форумах чего только не было.

Прежде всего, я уколол обезбаливающее, потом смочил чистую тряпицу спиртом и стал оттирать кровь с тела уснувшего мужика. Обезбаливающее подействовало на него как анестезия. Оказалось не так все ужасно, как выгледело до оттирания крови. Две раны. Одна в районе ключицы и открытый перелом левой руки. Вправил кость, обработал рану на руке, засыпал стрептоцид, зашил, перебинтовал. Дальше обработав рану на ключице, зашил и ее. После чего зафиксировал руку двумя обтесанными Перваком палками и еще обматал бинтом, охватил тряпкой руку шею. Закончил я уколом антибиотика общего действия.

— Жить должен, — ответил я на невысказанный вопрос Первака, который не проронил ни слова, пока я занимался его братом.

После моих слов, парень рухнул на колени и стал читать молитвы. Я посчитал, что тоже должен это сделать, чтобы было поменьше вопросов, и также прочитал «символ веры» и «отче наш».

Ну, а потом пригласил перекусить. Достал завернутую в тряпицу снедь, и начал готовить «поляну». Первак уставился на еду завороженно. Даже пришлось его отвлечь псом, чтобы быстро разорвать вакуумную упаковку с ветчиной.

Тут пришел в себя Третьяк и замычал, прося воды. Вот же родители не заморачивались с именами. Но у них и православные имена должны быть.

Первак накинулся на еду, и стал жадно есть, уже с набитым ртом отошел на шаг от саней. Я подумал, что он ждут меня, приглашая к обеду, а я просто не успевал за этим ухарем. После того, как я подошел и взял ломоть мяса, Первак вновь навалился на еду.

— Спаси Бог, отрок, — сказал Первак и отошел от саней. — Приди и ты к нам хлеб приломить, коням корма дать, одпочить с дороги.

— Благодарствую, — сказал я, а кланяясь не смог скрыть улыбку.

Социализация началась. В принципе на хороших позициях. По сути, я спас братьев от смерти. Это Первак должен осознавать. Так же в мою польлу и врачевание его брата, дай то Бог оклемается.

Дорога оказалась не долгая. Километров пять вглубь леса, благо лес был редким, и петлять пришлось не много. Правда идти пришлось пешком, на сани положили Третьяка, ехать же на Арабе, когда абориген идет на своих двоих — невместно. Да и посмотреть на передвижение этого охотника было познавательно. Шел он тихо, с пятки плавно передвигались на носок, не цепляя ни одной ветки. Осознавая свою наивность, что в лесу я был безшумным, я пытался подражать охотнику, но выходило откровенно не очень.

— А чего ж в лесу живете? — спросил я, когда среди деревьев наш небольшой караван выкатился на поляну, на которой было не больше пяти строений, окруженных небольшим частоколом, с центром достаточно большой избы.

— Так, с лесу живем, с лесовиками дружим, — объяснил парень, с тоном как разговаривал с неразумным дитем.

Нас заметили сразу и на край частокола вышел рослый, не чета Перваку с Третьяком мужик. Седина бороды была сдобрена иссини черными прядями. Прям меллирование какое-то. Может здесь средневековый барбер шоп имеется? Борода ухоженная, шуба накинута на могучие плечи поверх длинной рубахи. В руках держал топор, который был явно воинский с длинной под метра полтора рукоятью, опоясанный с блестящей пряжкой и с костяными узорными накладками.

— Батька, — обратился к мужику Первак с низким поклоном и его брат, немного оклимавшись даже попытался приподняться.

— Вы, халуи, только под утро пошли, и вертаетеся пораненные. Говаривай Первак, — строгим голосом сказал, видимо глава семейства, но остро посмотрел в мою сторону.

Голубые пронзительные глаза впились в меня. Рентген, не иначе. Я поклонился, но первым обращаться не стал. Уважение к сединам, да и внушительный уверенный вид на фамильярность место не оставлял.

— По добру ли молодец? — обратился ко мне строгий мужик, продолжая просвечивать меня взглядом.

— По добру, отче, Спаси Христос, — ответил я и отвесил поклон, учтивый, но явно менее глубокий, как до этого Первак.

— Какоже Отче, чай не попович, да и баб схожих на лик твой не ведал, коли отче твой, я бы не запамятовал, — сказал мужик и громко, запрокинув голову рассмеялся, через пару секунд его поддержал Первак, да и Третьяк что-то про простонал, явно силясь улыбаться.

Вот и как обижаться, хвататься за саблю, или тоже посмеяться. И вообще отношение к ситуации озадачило. В наше то время — сразу скорую, что случилось, как произошло, раненного в дом, а тут непонятные церимонии.

— Батька мой достойный человек, а мать была статной и мудрой, во Христе жили они, — строго, с нотками обиженного, ответил я.

— Так, так. Проходь в хату, а збрую вон энтим дай, — сказал мужик и показал на слещегося Первака и еще одного мужика, подошедшего к нашей компании.

Я отдал кинжал, саблю, но пистолет держал наготове. Понятно, что с оружием незнакомого человека в дом пускать опасно, но если я какого боярского роду племени, то не урон ли чести? Так, нужно было представиться боярином. Ладно — все спишем на разницу в обычаях.

В доме, том, который был в центре, рассмотрел подошедшего последним мужика. Тот был больше похож на седобородого. Высокий, статный, развитая мускулатура просматривалась и свозь длинную безразмерную рубаху. Меня пригласили жестом в дом и следом за мной прошли другие сыновья, неся на шкуре Третьяка.

— Яко Третьяк то? Живой? — спросил, наконец, глава семейства у Первака.

Тот и рассказал про медведя, как они напоролись на берлогу, взбудоражив зверя, за что получил чувствительный такой подзатыльник. Первак только и проговорил: «Спаси Бог, за науку!» и поклонился. Во время всего рассказа Войсил, как представился, наконец, старший, пронзал меня изучающим взглядом.

— Садись отрок, — жестом пригласил меня сесть на лавку глава семейства.

Дом был просторным с двумя комнатами. Квадратов так на 40, вытянутых в форме прямоугольника. Пола не было — только земля. Мебель была представлена большим столом посередине и многими лавками вдоль стен, в двух краях большой комнаты были обложенные булыжниками очаги, возле которых были открытые оконца. Еще два окна были заколочены. Да и окнами назвать эти отверстия было сложно — бойницы. Я предполагал, что окна на Руси закрывали слюдой, но, видимо, не везде. Да и отсутствие традиционной русской печи. Нет, я знал, что ее время еще не настало, но так по-черному топить?.. Не правильно.

Мне указали на лавку, но сами не присели. Как зверушку рассматривают.

— Чудно! — сказал седобородый.

— Корней, — сказал я, встал и поклонился в пояс. Вроде как с почтением.

— Божена, вынеси Корнею меду, — сказал Войсил.