Марианна Алферова - Тайна «Нереиды»
Римляне похожи на голубей. Такие же неповоротливые, раскормленные, уверенные в своей сытой жизни. Они могут жить только под чьим-нибудь присмотром за толстыми стенами. А если присмотра нет, они становятся заманчивой и легкой добычей для…
Он оборвал собственную мысль. В слова не облек. Не посмел. Но перед его мысленным взором возникли силуэты кочевников на низких мохнатых лошадках. Их луки будто нарочно созданы для того, чтобы стрелять в жирных голубей. Если бы Летти была рядом, она бы сказала, насколько верны его опасения, и действительно ли пророческие видения посещают его.
Летти… Он вновь подумал о ней с тоской. Она нужна ему. Не любима, но нужна. Он и в ее любовь не особенно верил. Будучи гладиатором, он частенько встречал девчонок, что ездили за гладиаторами на все игры — и в Антиохию, и в Аквилею, прорывались в куникул, подкарауливали у выхода, почитали за счастье провести с гладиатором ночь и родить от него ребенка. Считалось, что дар исполнителя желаний передается по наследству. Сам Элий никогда не заводил интрижек с этими дурочками, он дарил им поцелуи и автографы. Особенно настойчивым обещал ночь любви, но лишь через пять лет. Теперь, оставив арену и растеряв поклонниц, он неожиданно спутался с несовершеннолетней девчонкой. Будто хотел наверстать упущенное. Почему Летти не приезжает в Тибур? Скорее всего, мать не отпускает. Сервилия Кар не хочет их встречи. Не верит, что он женится на Летиции? Или не верит, что Элий станет императором? В последнее мало кто верит. Все считают, что у Элия не хватит сил взвалить на себя такой груз. Но почему? Элий сможет. Он не будет жесток, не будет врать, нарушать законы, стремиться к собственной выгоде. При отлаженной системе власти этого вполне достаточно, чтобы быть приличным императором. Или нужно нечто большее? Или, напротив, этого слишком много?
А его самого так уж это волнует? Нет. Он думает о Вере, Летиции, власти, лишь бы не думать о Марции. Стоп! Здесь надо повернуть… назад, назад… быстрее, еще быстрее, не обращая внимания не боль. Не думать о Марции…
— Цезарь! — окликнул его знакомый голос. Элий обернулся. Квинт спешил к нему, сжимая в руке трубочку мятых грязных листков.
Они уселись на мраморную скамью в апсиде. За их спиной гранитный Антиной-Серапис, навеки поселившийся в неудобной нише, смотрел нарисованными глазами прямо перед собой.
— Я выписал чек на пятьдесят тысяч, как ты просил, — сказал Элий.
— Но я отказался от денег! — гордясь своей добродетельностью, загорячился Квинт.
— Не для тебя — для вдовы репортера. Передай деньги семье погибшего.
— Откуда ты знаешь о семье?
Элий не ответил.
Девушка в двуцветной тунике поставила на мраморный стол серебряный поднос с двумя кубками. Элий уже протянул Курцию чек, но рука его замерла на полпути. Девушка неожиданно напомнила ему Марцию. Так же грациозна, с округлыми бедрами и высокой грудью. Марция… Чем он занят? Какой-то ерундой — кочевниками, Персией, фрументариями. К чему? Надо отправить Квинта в Новую Атлантиду, пусть найдет Марцию и вернет ее назад. Или он сам, Элий, позабыв обо всем, кинется на поиски. Упросит, уломает, умолит. Она вернется. Она любила его!
Элий оперся лбом на сжатые кулаки. Что он такое придумал? Какое-то безумие! Марция для него потеряна навсегда. Ничего уже нельзя изменить. Он сам сделал выбор. Он выбрал Рим.
— Что с тобой, Цезарь? — обеспокоился Квинт.
— Ах да… — Элий спешно протянул чек и уткнулся в бумаги.
Квинту показалось, что на щеках Цезаря проступили красные пятна. Но, возможно, это только показалось… Фрументарий взял серебряный кубок. Пригубил. Превосходное вино. Хорошо служить повелителям Рима…
Наконец Элий поднял голову и отложил бумаги.
— Судя по всему, монголы рассчитывают нанести удар по Месопотамии?
— Очень даже возможно…
— А что говорит «Целий»?
Квинт пожал плечами. Такое легко спросить. А вот ответить…
— Ты же лучший фрументарий на свете!
— Но я не из службы внутренних расследований.
— Так я тебе скажу. «Целий» сообщает, что монголы в ближайшее время покинут разграбленные города Персии и вернутся в Хорезм. Более того, часть войск вообще уйдет назад в свои степи. Так что эти данные полностью противоречат докладу «Целия». Ты случайно не водишь меня за нос? — Элий глянул фрументарию прямо в глаза. Квинт и не в такие игры играл, он любой взгляд мог выдержать. Но сейчас краска бросилась ему в лицо.
— Я не лгу, Цезарь!
— Значит, «Целий» ошибается, а ты прав?
— Именно так.
— Высокого, однако, ты о себе мнения! И что же нам делать?
— У префекта претория есть центурия «личных фрументариев». Я когда-то сам в ней служил. Скавр бы мог проверить данные «Целия». И мои.
— Показать донесение Скавру?.. — Элий запнулся. Что-то в происходящем ему не нравилось. Но вот что — он понять не мог. — Будем надеяться, что Скавр умнее Корнелия Икела.
В ответ Квинт только недоверчиво хмыкнул.
В это утро, как и все предыдущие, Трион не пошел в лабораторию. Зачем? Теперь, когда ему запрещено творить, и можно только вторить.
Творить легко. Ты запираешь наружную дверь и поднимаешься по тайной лестнице в башню сокровищ. Сундуки открыты, ларцы ожидают того, кто зачерпнет из переполненного чрева, горстями просыпая бесценные жемчужины и не замечая, что просыпает. Пока наружная дверь закрыта, ларцы твои. Голоса снаружи не слышны. Слова снаружи не важны. Ты внутри, когда другие толпятся на улице под дождем обыденности. Творить легко. Не творить — тошно. Ты стоишь перед закрытой дверью и видишь, как ничтожества пиявками заползают в твою башню и роются в ларцах, не зная цены сокровищам. Вытаскивают на свет безвкусные подделки, воображая себя создателями. Эти другие преуспевают. Он, Трион, осужден прозябать. Десять лет! О боги, как легко сильные мира сего оперируют убийственными цифрами! Вычеркнуть из жизни десять лет! Он станет ничтожеством, падалью, пылью. И за это он должен благодарить Элия. Лучше бы Триона казнили. Но его спас Элий. Будь он проклят, этот хромой чистоплюй! Цезарь сначала уничтожил лабораторию, а потом подарил жизнь ученым. Допустил к науке… Ах, спасибо, доминус! Тьфу, мерзость!
Но Элий — ничтожный карьерист, а главный виновник всему — Руфин. Император знал о величайших открытиях Триона, знал даже, что цепная реакция осуществлена. И что же он сделал? Скромно промолчал и позволил отцам-сенаторам расправиться с Трионом. Приближаясь к цели, Трион становился смелым, отдаляясь, делался трусом. Сейчас цель была очень далеко. Что осталось у Триона? Подобие свободы и подобие работы.
— Ненавижу Дециев, — прошептал Трион. — Пусть они все сдохнут!
Трион перевернулся на кровати и уставился в окно. Сквозь виниловые жалюзи лился белесый свет. Давно рассвело. На улице жара. Академический городок опустел. И научные работники, и слушатели академии давным-давно в лабораториях и учебных корпусах. Один Трион лежит в своей клетушке и бессмысленно смотрит в потолок. Что дальше? А дальше ничего. Пустота. Десять лет прозябания. Нет, он не выдержит. Он, умевший из всего делать открытия, из рекламного плаката или из простого сита. Наблюдая, как повар сцеживает отвар через сито, Трион придумал диффузный метод получения урана-235. Увидев огромную рекламу с увеличенными точками от растров, он понял, как получить сетки для этого самого диффузного метода.
Но в аморфном благополучии творчеству нет места. Трион всегда считал демократию фальшивой греческой придумкой, чуждой человеку. В детстве он зачитывался Тацитом — его околдовывала неограниченная власть. Чтобы творить так, как творил Трион, нужен тиран или хотя бы явная угроза неотвратимой катастрофы, вполне заменяющая тиранию. Только тиран позволяет творить что угодно, даже безумие. С каждым месяцем, с каждым годом Трион убеждался в этом все больше. Он надеялся, что тирания осуществима. У Рима была угроза в виде далекого варвара Чингиса, а Руфин попытался сыграть роль тирана. Но не сумел. Не хватило ни сил, ни фантазии. Тирания — это амальгама на лучшем аквилейском зеркале, амальгама, которая позволяет зеркалу отражать мир. Без тирании талант превращается в простое стекло, сквозь него удобно смотреть на мир, но увидеть отражение собственного лица можно лишь случайно. А тирания позволяет смотреться в зеркало с утра до ночи и любоваться собственным величием… Зеркала… Догадка мелькнула, но Трион не позволил ей ни за что зацепиться. Он больше не творит. Он прозябает, подчиняясь воле сената.
Таких, как Элий, надо душить в детстве, чтобы они не смели навязывать людям свою невыносимую, пресную, серую добродетель. Придурок сделался Цезарем, и настанет день, когда его провозгласят императором. Неужели Трион доживет до этого дня?!
Трион в ярости грохнул кулаком в стену.
