Александр Трубников - Черный Гетман
Из лесу, навстречу убегающим разбойникам вывалил отряд человек в тридцать конников. Их можно было бы принять за рейтар — все как один на сытых откормленных боевых конях, с доспехами в тяжелых надежных шлемах. Если бы не разношерстные наряды, красноречиво свидетельствующие о том, что перед ним отнюдь не передовой дозор или армейские фуражиры…
Разбираться кто приближается к поляне, свои или чужие, не было ни малейшего резону, к тому же намерения незнакомцев тут же определились. Не останавливаясь и не разбираясь ни в чем, они жестко расправились с бегущими навстречу разбойниками и начали рассыпаться в линию для атаки. "Уж точно не дорогу спрашивать собрались" — подумал Ольгерд. Бой принимать было глупо. Он развернул своего мерина и врезал ему пятками в бока. Тот обиженно заржал и припустил к лесу широкой рысью.
— Скорей! — рявкнул он в сторону Шпилера, который все не мог поймать неслушную лошадь. — беги в лес, в чащу! Убьют!
Когда до деревьев оставалось совсем чуть-чуть, Ольгерд оглянулся. Преследователи, догоняя, пустили своих коней в галоп, но большой опасности они уже не представляли, в лесу такой аллюр держать не получится, кони переломают ноги об сучья и корни, стоит нырнуть в чащу и поминай как звали. Гораздо больше его волновал один, остановивший коня и целивший в его сторону длинным ружейным стволом.
Из ствола полыхнуло, спустя мгновение над головой свистнула пуля. Ольгерд вжался в конскую шею и со всей силы врезал коню в бока. Уйти бы за деревья, да свернуть в давешний папоротник. Пусть потом рыскают по всему лесу. Он успел уже разглядеть в бешеной скачке уходящую в глубь чащи спасительную тропинку, как в ногу будто ударили раскаленным железным прутом и его обожгла сильная, путающая мысли боль. Конь запнулся, подломил передние ноги и Ольгерда выбросило из седла. Перед глазами мелькнуло синее-синее, с мелкими кучерявыми облачками небо, верхушки сосен, оранжевые корабельные стволы. Последнее, что он увидел был зеленый травяной ковер с пятнами сиреневых и желтых цветов. Земля вздыбилась и с размаху ударила по лицу.
* * *Первое что он ощутил после долгого обморока, был острый угол, впившийся в спину. Поняв, что лежит навзничь на чем-то твердом, Ольгерд открыл глаза. Над ним нависало белесое утреннее небо, окаймленное кронами деревьев. Было не разобрать, то ли это кружится голова и мелькающие над головой ветки плывут перед глазами, то ли его куда-то везут. Загнав поглубже стоящий в горле вязкий тошнотворный ком, Ольгерд попробовал оглядеться. Картина немного прояснилась. Он лежал на трясущейся телеге поверх уложенных на нее мешков, один из которых и причинял беспокойство спине. Попробовал сдвинуться, но как только шевельнул ногой та, от колена до бедра, отозвалась нестерпимой болью. Ольгерд сжал зубы, но не вытерпел, застонал. Над ухом глухо, словно сквозь вату, зазвучал чей-то голос:
— Ну слава богу, очнулся!
Голос был обрадованный и смутно знакомый. Ольгерд, кряхтя, сдвинулся на бок. Проклятый угол перестал жать на ребро и в поле зрения вплыло молодое лицо. Напрягся, вспомнил.
— Шпилер?
— Я самый, — откликнулся случайный товарищ. — Уж думал, что не выживешь, ан нет. Оклемался!
— Мы где?
— В плену.
— У кого?
— Себя называют охотными стрельцами, — понизив голос, рассказал собеседник. — . На самом деле обычные разбойники. Гуляют здесь, пользуясь тем что война и не до них. Ходили по деревням за живым товаром. Нас вот по пути прихватили. Сейчас хабар в свой острожек везут, куда-то на Брянщину, а полон — к татарам.
— Разбойники — московиты?
— Да кого здесь только нет. Русские, поляки татары. Даже швед затесался. Он у главаря в подручных.
— Главарь у них кто?
— Да бес его разберет, — глаза у Шпилера расширились и он перешел на шепот. — По имени вроде русский, кличут господином Димитрием, а кто он на самом деле — неведомо. Страшный на самом деле человек. Ему душу христианскую загубить — что муху прихлопнуть…
Ольгерд напрягся и смог, наконец, оглядеться по сторонам. Они ехали в середине обоза по неширокой, поросшей травой лесной дороге. Обоз составляли разнотычные телеги, доверху полные скарбом. Впереди и сзади телеги сопровождали давешние тяжеловооруженные всадники, а за последним возом, который тянули два сильных откормленных вола, словно бычки на кукане, семенили на веревке люди, среди которых он распознал и встреченных в лесу разбойников… На возу жалась кучка связанных девушек.
— Если ты пленный, то почему со мной на телеге? — спросил у Шпилера.
— За тобой приглядывать посадили.
— Я-то им зачем понадобился?
— Как тебя подстрелили, то хотели сперва добить, но приметили дорогую саблю взяли с собой. Решили, что ты из знатного рода, собираются, если выживешь, выкуп взять.
"Вот и сгодился воеводин подарок, — усмехнулся про себя Ольгерд, — и недели не прошло, как он жизнь мне спас". Вслух же произнес:
— Давно едем?
— Третий день уже. Крепко тебя об пенек приложило, у кого другого голова бы треснула. Да еще нога прострелена. К счастью, пуля навылет прошла. Я перевязал как мог, подорожник и мох приложил…
— А ты что, лекарь?
— Да какой там. Так, научился в странствиях раны обиходить.
К телеге подъезжало два всадника. Шпилер оглянулся и вжал голову в плечи. Первый, судя по наряду, был тем самым прибившимся к разбойникам шведом. Возраста среднего, в плечах кряжист, с короткой всклоченной бородой и мясистым неприятным лицом. Пальцы, что держат повод — длинные, узловатые, ухватистые словно клещи. В седле ездить подолгу не приучен — сутулится, елозит. Смотрит на пленников, как закольщик на рождественских поросят: прищурился, а глаза бегают вверх-винз, словно ищут, куда заколку вонзить. Таких обычно с радостью берут в пытошных дел мастера. Второй ехал позади и виден был только наполовину, но к ворожке не ходи, главарем здесь был именно он.
Этот человек выделялся среди своего пестрого отряда как ворон, затесавшийся в галочью стаю. Конь сильный, вороной, из тех, какими похваляются друг перед другом магнаты. Всадник коню под стать. Ему бы на парадах гарцевать да паненок с ума сводить. В черненой кирасе, из-под которой выглядывает рукав опять же черного бархатного камзола. В седельной кобуре точит рукоятка пистоля с серебряными чеканными накладками. Хоть годов далеко не юных, верхом держится прямо, легко, словно в седле родился. Без шапки, волосы коротко стрижены, с проседью. Про таких говорят "перец с солью".
Всадники поравнялись с телегой. Оба глядели на Ольгерда, выжидательно молчали. Он, не зная о чем пойдет речь, тоже не спешил начинать разговор.
— Очухалсь? — спросил швед, обращаясь к Шпилеру. Голос у него был под стать лицу: злой, утробный.
— Жить будет, — тихо ответил добровольный лекарь.
— Фот и славн. Тафай ты тепер ф общий строй, — швед, коверкая слова, рассмеялся, словно заквакал. — Лошати не люти — их беречь нужн…
По его знаку разбойник рангом пониже заставил Шпилера спрыгнуть с телеги, хлестнув по спине нагайкой и подогнал к веренице людей. Не останавливая обоз, спешился, споро прикуканил бедолагу в общую связку, заскочил на коня, снова хлестнул.
Швед понаблюдал за Шпилером, обернулся к Ольгерду.
— Рас жифой, теперь гофори, кто такоф? Шляхтиш? Сколько земля у ротственникофф? Сколько тенег за тепья тадут?
— Безземельный, — угрюмо ответил Ольгерд, про всяк случай подпустив к голосу слабины, что сделать, положа руку на сердце, было совсем несложно. — Был десятником у смоленского воеводы, а как как город сдали, ушел на вольные хлеба.
— Фидиш, Тмитрий! — произнес швед, обернувшись в сторону главаря. — Коворил я тебе, что толку с него не пудет. Нато было срасу заресать.
— Позабыл твой совет спросить, Щемила! — голос у главаря был сочный, чуть с хрипотцой и, на удивление, отдаленно знакомый.
Главарь подъехал к самому тележному борту, наставил на Ольгерда нехороший взгляд. Он оказался гораздо старше, чем выглядел издалека. Лет, наверное, пятидесяти. Лицо тяжелое, складки на лбу. Глаза карие, некрасивые. Взгляд не просто нехороший, — страшный.
— Что же делать с тобой, служивый? — после долгой паузы задал вопрос.
Ольгерд неопределенно пожал плечами. Пытаясь вспомнить, где видел этого человека раньше, он отчаянно тянул время.
Не дождавшись ответа главарь еще раз оценивающе оглядел лежащего Ольгерда с макушки до пят и ровным голосом произнес:
— Хочешь под мою руку? Жалованья я своим людям не плачу, но долю даю в добыче согласно заслугам. Ты воин опытный, будешь с нами — саблю верну, лошадь дам боевую вместо твоего одра. За рану не сетуй — время военное, а мы не смиренные богомольцы.
Главарь снова замолчал, теперь уже ожидая ответа.
— Подумать могу? — спросил Ольгерд, откидываясь на мешки.
