Дмитрий Старицкий - Фебус. Недоделанный король
Церковь, типичная для этих мест, архитектуры поздней готики без особых излишеств, стояла недалеко от того самого дуба — кряжистого векового дерева, облепленного по корням ярко-зеленым мхом. Между церковью и дубом — площадь. Не везде даже замощенная.
Конюхи остались мокнуть на площади вместе с верховым и гужевым транспортом отряда, а все благородные и приравненные к ним поднялись по двенадцати каменным ступеням в храм.
Несмотря на то что месса давно закончилась, в церкви было многолюдно, но все же не так, чтобы нам не досталось сидячих мест. Пусть и не самых престижных.
Снять с себя потяжелевший от воды мокрый плащ — это уже кайф. Кинуть его на лавку. Придавить сверху шлемом. Мысленно пожалеть своих оруженосцев, которым все это железо, что на мне, сушить, чистить, смазывать и начищать до серебряного блеска.
Вот на фига мне Куба с табаком, когда курить вредно? Нужна Бразилия с гевеей. Каучук нужен для непромокаемой плащ-накидки типа макинтош или такой, как у моего Дяди Бори офицера была. Сверху габардиновая, снизу резиновая. Длиной в пол. С большим капюшоном, чтобы на Фуражку налезал. И две прорези для рук. Вот и помоги мне, Боже, раз уж я в твоем храме о цией гумке молюсь.
О непромокаемом плаще да о подметках резиновых. Как же мне тут многого не хватает, боже! Элементарных вещей…
— Сын мой, видится мне, что тебя раздирают страсти и не дают покоя. Поведай о них. Облегчи свою душу, — услышал я над ухом приятный баритон, говоривший на окситане.
Я от неожиданности вздрогнул. Вроде к Богу обращался, а в ответ…
Кто там?
В проходе надо мной возвышался патер в серой рясе францисканца. Лет сорока, кряжистый и рослый. Всем патерам патер. Такого в первый ряд баталии с двуручным мечом только ставить, а он тут вином причащается, а пастве не дает, сцуко.
Вином… М-да…
— Горячего вина после прохладного дождя жаждет тело мое, святой отец, — пожаловался я ему. — А о том, о чем страждет моя душа, знает только мой духовник, что посредничает между мной и Всевышним.
И через паузу извинился за свою резкость. Все же этот священник добра мне хотел, а ему грубить в ответ…
— Простите, падре.
Священник недоуменно дернул головой, но умный перец — решил пока не нарываться, видя на груди мальчишки шитый золотом большой герб Наварры.
— Благословите, святой отец, — встал я со скамейки и склонил голову.
— Во имя Отца и Сына и Святого духа, аминь… — прошептал святой отец, начертав большим пальцем правой руки на моем лбу знак креста.
Я склонился и поцеловал протянутую ко мне тыльной стороной ладонь.
Священник действительно был огромный — на голову выше меня. Чуть склонив голову, он скосил глаза на скамью и увидел на ней мой шлем с короной.
— Вы принц Вианский? — высказал он свое предположение.
— Пока да, падре. Я дон Франциск, не коронованный пока еще рей Наваррский.
— И вам негде остановиться, ваше величество? Так?
— Вы проницательны, падре. Не ожидали мы, что в городе будет так тесно от приезжих людей.
Патер только возвел очи горе.
— Что поделать, ваше величество, сегодня тот редкий день, когда съехались все три Генеральные хунты нашей земли. Такое не часто тут бывает. В будни Герника — городок скучный.
— Вы баск? — спросил я священника, перейдя на эус-кара.
— Нет, ваше величество, я родом из Руссильона, — ответил священник, также свободно перейдя на васконское наречие. — Меня зовут отец Жозеф. Но тут я уже почти десять лет служу викарием и считаю эту землю своей, как и свою паству — своим народом. Вы можете остановиться у меня. Скромно, но зато под крышей. В городе сейчас даже для вас не найдется места, раз вы приехали на такой праздник без уведомления.
— Вряд ли, падре… — усомнился я. — Вряд ли у вас найдется место для полусотни людей и еще большего количества лошадей и мулов.
— У вас есть шатры, ваше величество? — поинтересовался святой отец.
— Конечно. Как не быть.
— Ваши люди не побоятся ночевать рядом с кладбищем? — задал францисканец новый вопрос, интересный такой…
— А что, у вас покойники тут ночами гуляют по освященной земле? — удивился я несказанно, припомнив гоголевские байки про панночку и Вия.
— Что вы, ваше величество, — запротестовал служитель культа, — просто у людей есть разные суеверия, которые никак не выбиваются из их голов светом истинной веры. Одно из них — боязнь кладбищ по ночам.
— Я это знаю, падре. И не только этот страх составляет распространенные суеверия. Любую красивую женщину остальные женщины считают ведьмой только потому, что в ее присутствии мужчины на них не смотрят, — усмехнулся я.
Падре покачал головой. Не то в согласии со мной, не то в раздумье над моими словами. С ходу не понять.
— Тогда я бы попросил вас, ваше величество, следовать за мной, — пригласил меня святой отец. — Ваших людей приведет служка. Не беспокойтесь.
— Пусть тогда ваш служка найдет сьера Вото. Он наш походный маршал, — предупредил я францисканца. — Он где-то тут недалеко от входа расположился.
Отец Жозеф с легким поклоном поставил передо мной на стол кубок с парящим горячим фиолетовым вином. Нос тут же уловил запах пряностей — гвоздики и корицы. Балуют меня. Вино неразбавленное, хотя для глинтвейнов хорошее вино лучше разбавить водой, чтобы умерить плотность напитка, а потом уже греть. А такое, как подали, можно пить только очень мелкими глотками. Проверено в прошлой жизни, когда я как-то сдуру сделал глинтвейн не из дешевого кислого «Саперави», а аж из «Негру де Пуркар».
— Воздай вам Боже, падре, за вашу доброту, — поблагодарил я священника, забирая цилиндрический оловянный кубок, почти стакан.
— Рад служить вашему величеству, — ответил мне священник, поклонился и снова ушел на кухню.
Но прежде чем пить вино, я погрел о горячее олово ладони, глядя, как Филипп забирает чистить снятый мной юшман. Котта уже висела в стороне от камина, чтобы быстро не терять влагу, иначе покоробится на сукне золотое шитье герба. Я остался в одном колете с привязными рукавами. Но его уже легче было просушить просто на теле. Не снимая.
Паж притащил мои домашние туфли и нагнулся снять с меня сапоги, но я остановил его:
— Позже. Я еще схожу посмотрю, как люди устроились. И это… Марку нашему горячего вина отнесите, а то продрогнет он на крыльце, морда чернявая.
Парадная комната в доме викария — просторная, с высоким потолком. Большим камином, в котором сейчас полыхали, ударяя жаром, три приличного размера бревна. Мебель простая, но надежная, можно сказать — грубая. Из дуба. Раньше — в будущем, во времена исторического материализма, подобную мебель делали для вокзалов по заказу родного советского Министерства путей сообщения. Только здесь вместо лака используют горячий воск.
Вроде и теплая тут осень, как в сентябрьском Крыму, но дождливая. И ладно бы прошел дождик — порадуемся солнышку. Нет, висит в воздухе какая-то мокрая пыль, охотно впитываемая одеждой. Холодная, что характерно.
Младший Базан принес мои пистолеты, укрытые от влаги плащом. Положил справа от меня на табурет и этим же плащом их накрыл.
Я его поблагодарил взглядом и кивком.
Вицеконде, не говоря ни слова, с веселой улыбкой отвесил мне глубокий придворный поклон с растопыркой руками.
— Заряжены, сир, — кивнул он на табурет с пистолетами.
— Дон Сезар, отнесите на кухню два меха вина из наших запасов, — приказал я ему. — Один сами с Филиппом и Микалом выпейте подогретого погорячей. Не хватало мне, чтобы кто-то из вас простудился. Второй подарите викарию. Да… и Марка не забудьте оделить.
— Будет исполнено, сир, — снова поклонился мне эскудеро и, подмигнув Филиппу, дав пажу подзатыльник, выгнал всех из комнаты.
Но одному посидеть, попить-посмаковать, видно, была не судьба. Нарисовался Микал.
— Сир, шатры поставлены. Как заселять прикажете?
— Ты, Марк, Филипп, Сезар и паж — здесь со мной. Остальных пусть распределит сьер Вото. В том числе и в мой шатер пусть дон Саншо заселяется. Я ночую тут.
Микал поклонился и повернулся выйти, но я досказал вдогонку мелькнувшую мысль:
— Отхожее место организуйте там, где возможно на отшибе, попонами загородите. Потом закопаем. Все же на ночь не в лесу встали.
— Будет исполнено, сир. Хотя… какой здесь город? — скривил валет презрительную мину. — То ли дело у нас в По…
— Какой бы ни был. Мы тут в гостях. Вести себя прилично, чтобы я за вас не краснел.
Не успел я в одиночестве выхлебать и треть кубка, как снова вошел викарий с двумя служанками на прицепе, которые принесли нехитрую еду и, накрыв стол льняной скатертью, расставили ее на столешнице. На три персоны. После чего с поклоном удалились.
— Не окажете ли, ваше величество, нам честь разделить трапезу со скромными служителями церкви?
