Царь нигилистов 4 - Наталья Львовна Точильникова
— Церковные архиереи были категорически против, — сказал граф. — Зачем тогда всё: сожжение рукописей, уничтожение икон, разгром церквей и монастырей, ссылки иноков в Сибирь на каторгу!
— И такое было? — поразился Саша.
— И такое, — кивнул Строганов. — Митрополит Филарет употребил всё своё влияние на то, чтобы проект не был принят, и сам взялся подготовить доклад государю, где расписал все ужасы перехода священников в раскол. И государь Николай Павлович отклонил предложения секретного комитета.
— Это мой железный дедушка! — хмыкнул Саша. — А сам-то он что об этом думал? Мне кажется, если у человека есть свои выстраданные и продуманные взгляды, переубедить его невозможно. Только убить.
— Может быть, Николай Павлович это и хотел услышать, — предположил Строганов. — Он же начал преследования.
— Не понимаю, зачем это было нужно! Вообще!
— Александр Александрович! — вмешался Гогель. — Время! Мы опоздаем!
Граф вынул из кармана часы на цепочке и открыл крышечку.
— Ничего ещё минут десять, в крайнем случае, подождут.
И Саша испугался, что действительно могут подождать.
— Западноевропейское искусство у меня тоже есть, — сказал Строганов. — В соседнем зале. Это совсем недолго. Только одна картина.
Гогель посмотрел свирепо, но Его Сиятельству возразить не посмел.
Упомянутая картина оказалась двухметровым полотном с простым крестом в центре композиции. У подножия креста, у ног Богоматери, лежало тело мертвого Иисуса, руку которого благоговейно держала коленопреклонённая Мария Магдалина в средневековом платье. Вокруг было ещё несколько персонажей, которых Саша не опознал: видимо, ученики. Больше всего удивлял седобородый старик в оранжевых одеждах и белой чалме и католический монах в соответствующем одеянии, изобретенном более тысячи лет спустя.
— Вот, посмотрите, — сказал Строганов, — всё, как вам нравится: и небо, и деревья, и яркие цвета, и замок на дальнем холме.
— Цвета не очень яркие, — заметил Саша.
— Потемнели от времени, — парировал граф.
— Немного похоже на Джорджоне, — предположил Саша.
— Да! — воскликнул граф. — Венецианская школа! Но не Джорджоне, а Чима да Конельяно.
К стыду своему, Саша никогда не слышал этого имени.
— Джорджоне — один из его последователей, — добавил Строганов.
— Пьета? — спросил Саша.
— О, нет, Ваше Императорское Высочество! — возразил граф. — Оплакивание. Пьета — более узкий сюжет, который предполагает изображение только двух фигур: Богоматери и лежащего у неё на коленях или у ног мёртвого Иисуса.
И Саша отметил про себя, что эрудированный граф уел его уже не первый раз за вечер. Достаточно сказать, что Саша не помнил, что Лавуазье был откупщиком. Но там удалось как-то выкрутиться. За позорную ошибку с пьетой было чуть не стыднее, чем за дедушку.
— Я совершенно плаваю в истории искусства, — вздохнул Саша, — это ужасно!
— Да? — переспросил Гогель.
— Ну, что вы! — обнадежил граф. — Для своих четырнадцати вы не плаваете, вы просто летаете!
— А что за персонаж в чалме? — поинтересовался Саша, решив, что лучше минута стыда, чем век невежества.
— Иосиф Аримафейский, — объяснил Строганов.
Саша попытался вспомнить, кто это.
— Иудейский старейшина, в гробнице которого был погребён Иисус, — пришёл на помощь граф.
«Понятно, — подумал Саша, — больше никто не решился предоставить пещеру».
— Пойдёмте! — сказал гувернёр. — Десять минут прошло.
— Конечно, конечно, — сказал Строганов, — остался только подарок.
Они спустились на первый этаж и оказались в библиотеке.
Стеллажи книг до потолка, возле шкафов стоит деревянная лестница, похожая на епископскую кафедру в католическом храме. Даже с периллами.
Саша подумал, сам ли хромой хозяин добирается до верхних полок или посылает лакея? Последнее — вряд ли. Книги были чуть не на всех европейских языках. Или у Строганова есть библиотекарь? Скажем швейцарец или француз? Но всё равно приятно, что здесь можно ходить и рассматривать корешки, а не заказывать книги по каталогу, как в Александрийском дворце.
Обстановку библиотеки дополнял большой глобус на трехногой подставке, письменный стол и камин с бронзовой статуэткой Аполлона. Саша предположил, что века шестнадцатого.
Над камином — портрет вельможи в черном. Полностью седого и гладко выбритого. Судя по черному сюртуку героя, картина девятнадцатого века, не раньше. Видимо, папа́ хозяина.
А с потолка, украшенного лепниной, свисает позолоченная люстра с хрустальными подвесками.
В центре комнаты — рояль. Саша подумал, не сыграть ли для графа «К Элизе», но решил слишком не наглеть.
— Вот здесь у меня книги по истории искусства, здесь по нумизматике, — тоном экскурсовода объяснял граф. — А вот здесь история Французской революции.
Строгонов открыл шкаф, вынул толстый том в кожаном переплете с французским именем. И протянул Саше.
— Позиция автора несколько отличается от Карлайля, — заметил граф, — но, возможно, вам будет интересен взгляд на те же события с другой стороны.
— Я знаю, кто такой Жозеф де Местр, — улыбнулся Саша.
— Не будете читать? — поинтересовался граф.
— Обязательно буду, — пообещал Саша. — Надо же мне оценить аргументы моих политических противников.
— Александр Александрович! — вмешался Гогель. — Нам пора!
— Уже иду, — сказал Саша.
Сгрузил гувернёру де Местра и обернулся к Строганову.
— Будь моя воля, я бы поставил раскладушку в библиотеке и так и жил, — сказал Саша. — Мне чрезвычайно жаль с вами расставаться, граф. Думаю, нам бы было, что обсудить и о чем подискутировать.
И обнял Строганова на прощание.
— Как знать, — сказал граф. — Может быть, ненадолго расстаёмся.
Напольные часы пробили без пятнадцати шесть, так что вероятность успеть была не нулевой, особенно, если их подождут минут пять-десять.
Но Гогель отчаянно торопил. Они с Сашей и фельдъегерем буквально запрыгнули в карету. Кошев устроился рядом с возницей.
— Почему вы солгали, Александр Александрович? — спросил Гогель в дороге.
— Солгал? — удивился Саша.
— Я никогда не видел вас за чтением художественных альбомов ни до вашей болезни, ни после.
— А, это! — улыбнулся Саша. — Я читал их в моих снах. И Ботичелли, и Джотто, и Фра Анджелико. И в моих снах я был в Италии и видел в Ватикане Станцы Рафаэля, росписи Микеланджело и Собор Святого Петра. Я их описать могу. Хотя может быть не так подробно, как «Благовещение» Ботичелли. Так что я сказал правду, хотя и
