Царь нигилистов 4 - Наталья Львовна Точильникова

— Очень интересно, — поддержал Саша.

— Тогда было приказано отбирать старообрядческие иконы в скитах и молельнях, — начал Строганов, — и свозить на склады для того, чтобы сжечь. В сарае одного из монастырей был свален целый обоз икон, предназначенный для растопки печей.

— Да-а, — протянул Саша, — никто эффективнее не уничтожает русскую культуру, чем мы сами. Это дедушка распорядился?

Граф кивнул и отвел взгляд.

— Я тогда отправился к митрополиту Филарету, — продолжил Строганов, — и просил его дать согласие на то, чтобы я отобрал со склада то, что окажется пригодным для собрания старинных икон.

— Он согласился?

— Да, хотя был удивлён. И позволил мне распоряжаться в монастырском сарае, сколько угодно. Здесь лучшее: работы Ивана Соболя, Семена Бороздина, Истомы и Никифора Савиных, Прокопия Чирина.

Имена не говорили Саше ровно ничего. Разве что, кроме последнего: где-то слышал.

— Иван Соболь — новгородский иконописец, видимо, сын священника, был взят в Москву, в «государевы иконники», в конце шестнадцатого века, — объяснил Строганов. — Семен Бороздин — наш строгановский мастер, писал иконы для Благовещенского собора в Сольвычегодске.

— То есть не был царским мастером?

— Неизвестно. Но говорят, что был. Истома Савин был царским мастером, но писал и для моих пращуров. Как и сын его Никифор, которому заказывал иконы мой предок купец Никита Строганов, который сам был иконописцем-любителем. Прокопий Чирин тоже из Новгорода. Сначала переселился в Москву, где писал по нашим заказам и по заказам Годуновых, а во время Смуты переехал к нам, в Сольвычегодск. Но бедствия смутного времени не обошли стороной и наш город: он был разграблен и сожжён поляками. Тогда Прокопий Чирин вернулся в Москву, стал «государевым жалованным иконописцем» и расписывал царские хоромы.

Саша рассматривал иконы, силясь понять, отчего же народ тащится.

— Вам ведь не нравится, Ваше Императорское Высочество? — поинтересовался Строганов.

— Да, мне не нравится, — признался Саша. — Я и по вкусам моим западник. Джотто, Фра Анджелико и Ботичелли, не говоря о Леонардо, производят на меня куда большее впечатление. А ведь первые двое старше ваших иконописцев на 2–3 века. А у них уже синее него, яркие одежды, выразительные лица и цветущие сады.

— Анджелико — на век, — поправил Строганов.

— Не суть, — возразил Саша. — Ботичелли современник.

— Старше почти на столетие, — заметил граф.

— Тем более! Но у Ботичелли все движется, сияет и поёт. Помните его Благовещение?

— Которое? — поинтересовался граф. — Их несколько.

— То, на котором коленопреклоненный ангел в малиновых одеждах держит цветок лилии, а Мадонна стоит в полупоклоне: красное платье, темно-синий плащ с золотой каймой и ладони, обращенные к гостю, словно останавливая его. И её движение кажется продолжением движения ангела. А за открытой дверью виден пейзаж с зеленым деревом, рекой, светлым небом и какой-то крепостью на холме.

— Благовещение Честелло, — сказал Строганов. — Я думал, вы имеете в виду другое. Там, где ангел в белом стоит, сложив руки на груди.

— А! Оно, кажется у нас, в России. Тоже великолепно, но в нем меньше динамики и экспрессии.

— Оно в Италии, но может быть, мне удастся его приобрести, — мечтательно проговорил Строганов. — Сейчас обе картины во Флоренции. Вы видели литографии?

— Да, конечно, — кивнул Саша. — Я же не был во Флоренции.

Граф подвёл его к иконе с чуть более разнообразной гаммой, чем остальные.

— Это Никифор Савин, — пояснил он. — Смотрите и гора, и крепостная стена с башней на заднем плане.

— Не то! — возразил Саша. — Всё плоское, только три цвета: красный чёрный и золотистый. Не горы, а символы гор, написанные по канонам. Непропорционально маленькие ручки и ножки у персонажей. Ни воздуха, ни света! И обратная перспектива! Это шестнадцатый век, да?

— Семнадцатый, — признался Строганов. — Но перспектива уже не обратная. Здесь вы не совсем правы.

Саша окинул глазами стену.

— В большинстве случаев обратная, — резюмировал он. — И висящие в воздухе ножки мебели остроумно продолжены до пола. И это, когда на Западе уже творил Леонардо!

— Как вы не правы! — воскликнул граф. — Посмотрите, какое искусное письмо, какие изящные фигуры, какие тонкие узоры!

Саша только поморщился и покачал головой.

— Надо было сжечь? — поинтересовался Строганов.

— Боже мой, граф! — воскликнул Саша. — Мне никогда ещё не было так стыдно за моего деда, как сегодня! Мало ли что мне не нравиться! Это не причина предавать огню. Либерал тем и отличается от консерватора, что имеет мужество не сжигать то, что не нравится. Кстати, если мне удастся добиться прекращения преследований старообрядцев, вы бы были готовы вернуть иконы владельцам? Я имею в виду, естественно те, что вы спасли, а не те, что унаследовали.

— Наши иерархи будут против, — заметил Строганов.

— Против передачи икон?

— Против прекращения преследований.

— Разве начала не светская власть?

— Духовная усердствовала больше. Тысячи рукописей были сожжены, драгоценные каменья и богатые ризы содраны с икон, а сами иконы исковерканы и уничтожены, поморские монастырские кладбища были сравнены с землей, запаханы и засеяны травой. И это делали не светские власти, а миссионеры, посланные епархиальным начальством.

— Был такой китайский император Цинь Шихуанди — сожигатель книг, — вспомнил Саша. — Чем-то напоминает.

Хотя больше напоминало большевиков.

Строганов посмотрел с некоторым удивлением и продолжил.

— Светская власть опомнилась первой. Был создан секретный комитет по вопросам старообрядчества. И светские члены комитета были за смягчение политики. Граф Закревский, входивший в комитет, предложил разрешить старообрядцам принимать беглых попов, но в порядке, установленном властями.

— Тот самый? — удивился Саша. — Неоднозначная личность, как я посмотрю. А то я уже усвоил, что скотина.

— Тот самый, — кивнул граф. — Он не по доброте душевной. В результате гонений раскол только креп, а число староверов росло.

— Почему у нас каждый раз это заново проверяют? — усмехнулся Саша. — Репрессии в принципе не работают, только загонят проблемы вглубь.

Граф с сомнением покачал головой.

— По крайней мере, Закревский был убежден, что такой закон позволить спустить пар, вернет доверие народа к властям и послужит церковному примирению. А гонения только увеличат раскол общества и спровоцируют преступное приготовление элементов к пагубному нарушению существующего порядка.

— Умный