Марианна Алферова - Тайна «Нереиды»
Элий приходил к котлу кашевара последним. Первые два дня ему доставался лишь ломоть хлеба и кусок колбасы, ибо котел всякий раз бывал выскоблен до дна. Элий ни слова не говоря уходил, Африкан становился пунцовым и клялся всеми богами и собственным гением, что рассчитывал все точно, вот только какой-то паршивец подходил за жратвою трижды. Солдаты видели в поведении Цезаря высокомерность патриция, в лучшем случае пренебрежительность гладиатора, привыкшего сражаться с судьбой, но ничего не ведающего о настоящем сражении. Элий приметил эту неприязнь и в этот раз пришел со всеми, встал в очередь в ожидании своей порции. Тогда здоровяк Неофрон выдрал котелок из рук Элия, распихал товарищей и потребовал у кашевара: «Полную для Цезаря». А затем, уже не терпя никаких возражений, привел Элия в свою нору. В неглубокой нише в стене,
куда не долетали ни пули, ни стрелы, где в дождь было сухо, а в жару прохладно, преторианец устроил себе лежанку, на которой можно было растянуться и вздремнуть. Отсюда до лестницы, ведущей на стену, было десять секунд бега. Здесь же стояло несколько розовых пальмовых чурбачков для гостей. Пальмовое дерево свежего распила пахло яблоками. Элий уселся на чурбак и нашел его не менее удобным, чем собственный курульный стул. Неофрон сказал покровительственно и твердо, как патрон должен говорить клиенту:
— Обедать будешь со мной и здесь.
— Я — плохой солдат? — Элий смутился, будто признался в чем-то постыдном.
— Из гладиаторов всегда получаются плохие солдаты, — вынес вердикт Неофрон. — Но ты очень даже неплох. Для гладиатора. А каков ты на самом деле, посмотрим. Только не вздумай мне тут заливать про славу Рима и прочее дерьмо. Мы не в курии. И даже не на территории Рима. Я тебя буду учить, а не ты меня. Как не бояться. И как побеждать.
— Я не боюсь, — сказал Элий.
— Тебе это только кажется. Крепостная стена — не арена. И поле битвы — не арена.
— Разве? «Весь мир лицедействует», — говорил Петроний Арбитр. А я думаю, что все мы — гладиаторы.
Безлапка, облизываясь после обеда и зевая, заглянул к ним в гости. Передняя лапа у него была отрублена совсем недавно, только-только стала подживать.
— Во, погляди, — кивнул на пса Неофрон, — прохожий его побил. Пес не стерпел, даром что зубастый, мерзавца за пятку тяпнул. И что же? Отрубили бессловесному лапу по местному обычаю — не сумел постоять за себя до конца. Мораль проста: начал кусаться — грызи, пока горло не перекусишь.
Элий швырнул псу кусок колбасы. Тот понюхал и не торопясь, с достоинством принялся есть.
— Цербер, — позвал Элий.
Пес поднял голову и удивленно глянул на римлянина. Разве можно псу давать такую кличку?!
Легация заснула днем. Она теперь часто впадала в дремоту. Слабость охватывала ее. И тоска. И страх.
Летиция спала. Ей снилось, что она стоит в саду у ограды. Весна. Деревья белым-белы, в сплошной кипени цвета. И вдруг Элий подходит к ограде. На нем белая тога, а волосы серы от пыли. Летиция бежит к Элию, прижимается всем телом — грудью, явно обозначившимся животом, бедрами — и ощущает прикосновение его возбужденной плоти. И от одного этого прикосновения тело ее содрогается от наслаждения, живот дергается в конвульсиях…
Летиция проснулась, а любовные спазмы продолжались наяву. Но рядом не было Элия. Она одна среди обжигающих простыней. Одна в душной спальне, и над нею на фреске потолка дернокудрый Морфей прижимает к раскрасневшемуся лицу пурпурные маки. Летиция положила ладонь на живот. Он был тверд, будто под кожей лежал камень… Нет, только не это… О боги, не это…
Ледяная игла страха прошила тело и застряла в крестце. Напряжение не уходило. Что, если пережитый во сне оргазм вызовет выкидыш? О нет, она не может потерять своего малыша! Летиция гладила натянутую кожу и шептала:
— Все хорошо, маленький, все хорошо, прости. — Как будто была виновата в невольной любовной утехе. — Твой отец вернется. Вы так будете любить друг друга… Эй, кто-нибудь! — она не смела кричать — ее призыв походил на сип. — Позвоните в «Скорую»!
Почему никто не отзывается? Почему никто не спешит на помощь?! Летиция боялась встать — ей казалось, что любое движение может оказаться роковым.
— Кто-нибудь… — шептала она, уже не надеясь, что ее услышат…
Дверь приоткрылась, и в спальню бесшумно заполз Гет. Огромная плоская голова покачивалась на толстом туловище. Летиции показалось, что желтый глаз змея смотрит на нее с упреком.
— Я вызвал медиков из Эсквилинки. Сейчас прибудут. Замечу мимоходом: очень трудно набирать номер телефона, не имея в распоряжении рук, хвостом. Но никто ведь не оценит моей изобретательности!
— Благодарю тебя, Гет, — прошептала Летиция помертвевшими губами.
— Хорошо, что я не глух, как все змеи, — продолжал нахваливать себя гений. — А то некоторые решили, что могут по ночам гулять, а не быть подле своей госпожи…
С улицы донеслось завывание подъезжающей «скорой». Гет предусмотрительно юркнул в шкаф.
Две женщины в зеленых туниках вбежали в комнату. Одна тут же стала набирать в шприц прозрачную жидкость из ампулы. Летиция знала, что уколы магнезии болезненны. Но она не почувствовала боли, лишь комната опрокинулась набок, а перед глазами проплыли низкая глинобитная ограда, беленая стена дома и дерево с кривыми ветвями, почти лишенное листвы, усыпанное сиреневыми цветами. Солнце вставало. И вдруг не стало ни домика, ни дерева, ни ограды — ослепительная вспышка, и все исчезло. Запоздало Летиция вскинула руки, но ничего не смогла ухватить — пальцы вцепились в спинку кровати. Видение сулило что-то страшное. Но что — нельзя было понять.
С отрогов гор они смотрели на лежащий к югу город, взятый в кольцо осады. Серебром извивался Джаг-Джаг, вырываясь из горного ущелья. Горные хребты с отвесными склонами и платообразными гребнями образовывали ярусы огромного природного театра. Юний Вер и его бессмертная когорта смотрели на Нисибис — сцену многодневного спектакля.
— Мы отправимся в город, — сказал кто-то из бес смертных бойцов. — Мы хотим воевать.
— Неужели? Когда-то вы решили умереть, чтобы не идти на фронт. И вот спустя двадцать лет вы, бессмертные, хотите взяться за дело, которое прежде повергало вас в ужас. Надо было размышлять двадцать лет, чтобы решить дилемму в пользу войны?
— Мы решаем не в пользу войны, — отозвался Тиберий Деций, тот, кто был когда-то братом Элия. Они очень схожи. Но от Тиберия остался лишь бледный абрис, во второй контур жизнь куда ярче вписала образ младшего брата. — Мы — бессмертные, и потому все решаем иначе.
— Да, человек выбирает что-то одно, у него мало времени и ему все время приходится оберегать свою жизнь, — подал голос Луций Проб. — Человек торопится, бежит и несет в руках стеклянную чашу. Упадет — разобьет. Жизнь кончится, прекратится бег. Наша же чаша из злата. Мы роняем ее, поднимаем и продолжаем бежать. У нас нет дилеммы или-или. Мы вмещаем все.
Юний Вер смотрел на него, и казалось — видит он не Луция, а сына его Марка, центуриона-следователя. То же чистое лицо, та же тонкая прорезь рта. Живой Марк — стекло, мертвый Луций — злато. Странные образы… Домыслы «Нереиды» кажутся правдоподобными лишь на фоне бессмертия «Нереиды». Ложный фон, созданный ложным освещением. Красный отсвет на синем исчезнет вместе с лучами рассвета.
— Мы вернулись ради высокой цели, — сказал Тиберий Деций. — Я уверен в этом. Пока предназначение скрыто от нас. Но вскоре мы узнаем, что нам было предначертано Фортуной.
— Вы бесплотны и не в силах никого поразить мечом или нажать на курок, — напомнил Вер.
— Мы создадим себе тела. Так, как это делали гении. Разве в мире мало атомов, чтобы создать из них плоть для души?
— Тела создать можно, — согласился Вер. — Но, обретя тела, вы станете смертны.
— Смерть? Лишь временный плен, пока плоть не разложится и мы вновь не обретем свободу. — Проб говорил обо всем легко. Будучи бессмертным, легко думать о смерти. Но Вер почему-то не ощущал той же легкости.
— Хорошо, идите. Но вам придется принять облик аборигенов. Римляне слишком хорошо знают друг друга в лицо. Вы можете выдать себя за беженцев.
— А ты? — спросил Тиберий Деций.
— А у меня другой противник. И вам он не по зубам.
— Я останусь, — сказала Юния Вер. — Ведь кто-то должен остаться подле тебя, сынок.
Он видел ее точно такой же, как в вечер прощания, какой ее запомнил четырехлетний Вер. Все то время, пока легионеры спали в колодце, а он странствовал, пытаясь отыскать смысл своей жизни и жизни всего мира, они ждали его в ледяном безмолвии. Теперь они сделались ровесниками, хотя по годам годились Веру в отцы. И вот они вновь должны расстаться. И он позволит им уйти.
Глава 11
Игры варваров
(окончание)
