В. Бирюк - Парикмахерия
Ничего не берёт. Кроме летящего произвольным образом комля свежесрубленной «лесной красавицы». Поэтому чётко — «за две длины стола». Хотя никто это правило не выполняет — так ничего не наработаешь. А на лесосеке от летящего комля не спрячешься. Особенно, если несколько вальщиков одновременно дерева «роняют». Выход один: делай своё дело, но кроме вот того красивого танца с ритмом — крути головой. И держи дистанцию. Не по длине ствола, а по собственной скорости реагирования. Чтобы успеть выскочить. И только поперёк — вдоль от дубины не бегают. А бегать от падающей лесины в снегу по пояс…
«Трусишка заика серенькийПод ёлочкой скакал».
«Какал» — это от испуга. Бывало, что и взрослые, матёрые мужики на лесосеке «скакивались». А этому животному повезло — ёлка мимо прошла. Но заикой — сделала.
Не понимаю я наших экстремалов. Зачем на какие-то высотные здания лазить? С парашютом с них прыгать, людей нервировать…
Вот в Южной Америке есть племя. У них там как мальчик захотел… ну, сказать, что он уже… ну, большой мальчик, так загоняют его на вершину самой большой пальмы, привязывают пару пальмовых верёвок. Обратите внимание на уровень садизма — к лодыжкам привязывают, не к шее. И предлагают: или прыгай, или… или не хоти. И ведь прыгают же! Видно, сильно хочется.
Надо бы и в нашем отечестве что-то подобное спрогрессировать. Всех в тайгу, на сосну. За неимением пальм. Верёвки — лыковые. За неимением чего я сказал. За ножки — привязали, за ручки — раскачали… Экстремал? Экстремируй. Адреналина — столько же, а расходов — меньше. А потом — остальных. Ну, мальчиков. Ну, которым хочется. А также девочек. Поскольку у нас равноправие, эмансисипация и торжество демократии. Народу у нас, конечно, много, но и тайга большая — ёлок на всех хватит.
– Глава 108
Жаль — лесоповал пока без меня обойдётся. Когда рядом две такие… «щепоструйные установки» молотят… Вы никогда не наблюдали в реальности за половым актом слонов? Не по телевизору или, там, через телескоп, а — «в живую»? Со звуком, с запахом… Говорят, зрелище обеспечивает полную импотенцию на длительное время. Правда, только для белых людей. Негры к этому событию относятся с… профессиональным интересом. Животноводческим. Но я ж не негр! А как белый человек со своим топориком возле этих… дровосеков и лесоповалистов… я не уместен. Пойду-ка я отсюда. Проинспектирую покособище.
Нет, конечно, не просто так. Надавал ценных указаний, организовал народ, поднял боевой дух и трудовой энтузиазм, оптимальным образом расставил кадры… Пообещал, указал, предупредил… короче — руководнул. А, ерунда. Взрослые мужики, в этом деле — больше моего понимают. Если гонор не заест — сами разберутся — кому где стучать. «Не плотники, а стучат». Лишь бы друг другу по мордасам не настучали, остальное — не мой случай.
Я уже говорил, что проблемы создаются не количеством людей, а степенью их близости. Пока Хохрякович жил в Рябиновке, мне было глубоко плевать — чего он там делает. Но когда это… «орудие говорящее» не говорит и не орудирует, а нагло дрыхнет под кустом, засунув себе ладошки между коленок… Те самые ладошки, которые по моему гениальному прогрессорско-попаданскому замыслу должны сейчас двигать косу, а также мировой прогресс, торжество демократии, истинного гуманизма и моё личное здешнее благосостояние… Пришибу гада!
То есть, я, конечно, понимаю: у парня впереди встреча с Домной. И он старательно отсыпается впрок. Я те дам впрок! Никакого «прока» не будет — будешь у меня всю ночь в карауле стоять и звезды считать! Я-то знаю, сколько их видно. Не сойдёмся в счёте — без сладкого оставлю!
После пинка «орудие говорящее» отнюдь не заговорило. Но визг был далеко слышен. Шорох листьев заставил меня раздвинуть ветки куста, где обнаружились две испуганные мордашки: Кудряшковой бабёнки и «пламенеющего горниста». Вру: быстро бледнеющего.
Разврат, разруха, разгильдяйство и… р-р-разорву на р-р-аз!
Молодёжь всё поняла и мгновенно рассосалась. Вместе с инструментом. Уже вдогонку успел спросить
– А остальные где?
– Тама. Вона.
Ну, пойдём-поглядим. Чего оно — «тама-вона». Чует моё сердце, что придётся снова любоваться видом голой Хотеновской задницы между женских коленок. Сколько ж раз он мне в такой позиции уже попадался? Как-то уже начинаешь воспринимать такую картинку как неотъемлемый элемент здешних Угрянских пейзажей и интерьеров. Скоро и до баталистов с маринистами дойдём.
Нет, всё пристойно. Хотен старательно изображает подгонку деревянных вил:
– Эта… тута… кончик тупой малость… заострить вот…
Светана тоже при деле:
– Мы тут жбанчик с квасом… В прохладное место поставили… А может, боярич кваску желает?
Ага. А копну сена в лес затащили просто так? Шли мимо и чтоб пустыми не ходить? А заодно и утоптали. Типа: разминка перед постановкой главного стога? А сено у неё на платке — само запрыгнуло?
У русских замужних баб сена в волосах не бывает. Никогда. Причина простая — повойник. «Повыла, повыла и — одела». Первый, нижний платок замужней женщины надевается так, что полностью и плотно закрывает волосы. Никаких — «миленький завиточек на шее» или там — «коса на улице». Позднее, у донских казачек повойник превратиться в шапочку на затылке, а на Западе трансформируется в столь знакомый всем дамский чепчик.
«И обновила наконецНа вате шлафор и чепец».
И вот вижу я, что на её повойнике полно сена, будто она с копной бодалась. Затылком. А по его форме — что косы, которые я всем срезать велел, по-прежнему — там лежат и выпирают.
– Хотен, бери-ка вилки свои и давай на луг. Быстро.
Хотен шмыгнул носом, подхватил вилы и радостно удалился. Через минуту с луга донёсся его командный голос — он демонстративно-энтуазистически выговаривал Кудряшковой на тему неправильного направления сгребания сена по отношению к розе ветров. Рвение демонстрирует. А вот эта демонстрирует совсем другое.
Светана сначала манерно ойкнула: «Ой, чтой-то в пятку кольнуло!». Мотивировано уселась на это… «утоптанное силосное ложе любви». И, стервозно улыбаясь мне глаза, откинулась на спину, на локотки. Повторила свою вчерашнюю позицию.
Мда… Всё-таки, вот так, неторопливо, вольно, слегка волнующийся подол женской рубахи… а также юбки или платья… или иной какой, но, главное, женской одежды… Когда он чуть выше обычного… Именно что чуть. Но — в правильном, увлекательном и притягательном, направлении… И он так… привольно висит на ещё скрытых им её коленках. Скрытно двигающихся. Под тканью. В полутьме и тайне. То натягиваясь, когда она их раздвигает… о-ох…, так неторопливо, что хочется принять в этом движении активное и посильное участие, ускорить, продолжить и… расширить… То свободно, как-то беззащитно, бессильно провисая, когда она их чуть сдвигает… Именно что чуть… Как это всё… волнуется… волнообразно… Так… вольно, так… волнительно. Так и хочется кинуться во всё это… приволье. Колеблющееся. Приглашающее. Меня.
Ванька! Дважды на одни и те же грабли! Или — в одно и то же место… Так даже артиллерийская болванка не попадёт!
Лихая баба: ночью с Чарджи кувыркалась, только что — с Хотеном. Ещё от него не остыла, а уже и меня на себя тянет. Заманивает… «на приволье поиграть». Слушай, ты, «инцест второго рода», это только в уставных отношениях отход-подход должны выполняться единообразно. А вот в неуставных — «отдание чести» следует варьировать. Во избежание привыкания и потери чувствительности.
Хотя… может, она и права — нафига выдумывать и заморачиваться, когда у меня с чувствительностью… и остротой восприятия — всё в порядке. «Как у волка на морозе». И в части глаз, и в части… остальных частей тела.
Блин! Крышу сносит! Спокойно, Ванёк! Стоять! Спокуха. В Советском Союзе не было секса — вот он и кончился. Не секс, конечно. А на «Святой Руси» — есть. И ещё восемь веков будет точно. Восемь веков непрерывного… процесса общения. Всех со всеми. Во всех вариантах. Кроме этой птицы. Которую «не поймали». Береги силы, Ваня, восемьсот лет такого занятия… тут головой работать надо. Ты у нас кто? Ты у нас прогрессор. Ну-ка, спрогрессируй чего-нибудь. И быстрее, а то она уже свой подол через коленки перетягивает! Что-нибудь со свалки, что-нибудь из домашних заготовок, что-нибудь старенькое… Которое как новенькое… Быстрее! А то мозги вышибет! Опа! Есть!
– Ты… эта… встань-ка.
– Чегой-та? Тута хорошо. Сено такое… мякенькое. А, Ванечка? Ты подойди, пощупай. Сено-то…
– Я сказал: встань.
– Да полно тебе, Ванюша, лёжа-то лучше. Стоя-то… росточек у тя маловат ещё — не дотянешься.
– Встань. На колени.
Светана, задумчиво разглядывала меня, продолжая неторопливо поглаживать низ живота. Потом, вероятно сочтя такой вариант в пределах допустимого, вздохнула: «ох уж эти детские капризы», без суеты, плавно, «волнительно», перевернулась на живот. Несколько потопталась по утрамбованному сену, выдёргивая край подола из-под коленок, устроилась на четвереньках спиной ко мне, и, наконец, даже не глянув через плечо хоть мельком, поинтересовалась томным голосом:
