Андрей Валентинов - Генерал-марш
– Вот-вот!.. Вот!.. Вот-вот!..
Худая желтая рука дернулась, приподнимая край одеяла, пальцы вцепились в подлокотник, горло зашлось долгим протяжным воем.
– Во-о-от! Во-о-о-о-о-от!.. О-о-о-о-о!..
Леонид отвернулся. Власть, политика, амбиции всемогущих Скорпионов, судьба замершей в ожидании страны – все теряло смысл в этом скорбном пристанище. Вождя уже не было, маленький человечек, сраженный безумием и болезнью, доживал последние дни. Чья-то рука перевела стрелку, и поезд на всех порах устремился в неведомую бездну.
Тогу богу. Ни дна ни покрышки.
5
Зотова еще раз проверила «маузер номер один», уложила в кобуру – да и убрала с глаз подальше, чтобы мысли плохие в голову не лезли. И так уже навспоминалась, пока оружие чистила. Про войну старалась не думать, но память все равно удружила.
…«Матушка, а что это за снимок у батюшки в альбоме?» Отца уже месяц как убили, первая боль прошла, гимназистка Оленька разбирает старые фотографии. Одну из них, с оторванным уголком, опознать не смогла, показала маме. Та, почему-то смутившись, отвечала неохотно. Дальняя, мол, отцова родственница, двоюродная тетка. Актриса, в хороших домах ее не принимали.
А на фотографии – ничего особенного. Щеки толстые, подбородок двойной, носик вверх торчит, волосы собраны в «дульку». Не Сара Бернар.
Позже узнала и подивилась еще более. Евлампия Кадмина, любимица самого Чайковского. Отец, молодой юнкер, письма ей чуть не каждый день посылал, а она их нераспечатанными назад отправляла. Так что не просто тетка, не зря мать смущалась.
Хоть и не Сара Бернар, а царила Кадмина на сцене, пусть больше на провинциальной. Цветы, поклонники, страстные признания в стихах и прозе… Потом и сама влюбилась, да так, что наглоталась серных спичек и померла, два дня промучившись.
Гимназистке Оленьке даже плохо стало. Не от того, что погибла папина тетка, а от того, как глупо ушла. Сперва бог весть в кого влюбиться, а после спички прямо на сцене жевать!
Зотова, присев за пустой стол, уткнулась подбородком в сжатые кулаки. Дура она, Евлампия Кадмина, не тем будь за гробом помянута. А с другой стороны, актриса знала, за что помирает. Ей же, Ольге Зотовой, и такого не дано. Ударил бы точнее Мертвый Всадник, полтавский дворянин Барбович, ушла бы красный замкомэск счастливой, словно с собственной свадьбы.
Фу ты, мыслишки!
Девушка, покосившись на дверь, кашлянула, пробуя голос. Не напугать бы соседей! Вздохнула да и завела хриплым шепотом:
Завеса спущена! Не надо притворяться!Окончен жизни путь, бесцельный и пустой!..
Сзади, за перегородкой, что-то негромко стукнуло. Ольга лишь удивилась, петь не переставая.
Нет сил надеяться, нет сил сопротивляться,Настал расплаты час с бездушною судьбой!
Чему шуметь-греметь в пустой комнате? Не иначе ветер в форточку ударил. Открыла, чтобы проветрить, да и забыла за делами.
Зачем же с прежнею мучительной тоскоюСомненья прошлых дней закрались в сердце вновь? —
Не согласился веселый детский голос. Зотова охнула, вскочила, уронив стул.
И вместо нового, желанного покоя —Волненья старые, тревога и любовь!..
Из-за раскрытой дверцы выглянула румяная мордашка. Наталья Четвертак довольно улыбалась.
– Вы меня все-таки услышали, тетя Оля. Это я чемодан через окно втаскивала, чтобы соседям на глаза не показываться. Там в чемодане – кварцевая лампа, но не такая, как была, настоящая…
Кавалерист-девица шагнула вперед, потерла ладонью глаза.
– Через окошко, значит? Летать научилась?
– А как вы догадались?
Девочка, легко оторвавшись от пола, на миг зависла под люстрой, а затем звонко шлепнула босыми пятками о паркет. Хотела обнять Ольгу за плечи, но не хватило росту – руки сомкнулись на пояснице.
– Я не только летать умею, я еще много чего… Тетя Оля, почему вы плачете? Не нужно плакать, все хорошо, все замечательно. Не плачьте, не надо, не надо!..
Глава 12
Врата Агартхи
1
– Боец Рабоче-Крестьянской Красной Армии не нуждается в траншеях! – Указательный перст товарища Мехлиса уверенно ткнулся в зенит. – Ибо коммунист обязан грудью встречать всякую опасность. Не прятаться в грязных, пропитанных страхом норах, но наступать, наступать, наступать! Днем и ночью, без перерыва, без сна и отдыха!..
– Вообще без сна? – уточнил Иван Кузьмич, поудобнее усаживаясь на сложенный вчетверо войлок. – А как насчет обеда и оправки?
Представитель Центрального Комитета поморщился.
– Я слышу голос желудка и кишечника, а хотелось узнать мнение настоящего большевика. Товарищ Сталин под Царицыном показал всему миру, как нужно воевать. Первая атака, вторая, десятая – и так сутки подряд, трое суток, неделю… Я бы вычеркнул полевые кухни из списков полкового имущества. Жрать – это низменный буржуазный предрассудок!..
Товарищ Кречетов, покивав согласно, допил чай, хрустнул кусочком сахара. Слушая пламенного коммуниста, он не переставал коситься налево, где топталась разведка, которой давно пора прийти и доложиться. Вместо этого двое плечистых бородачей, братья Епанчины, о чем-то оживленно толковали с врагом трудового народа Унгерном. Бывший генерал этим утром сам напросился в дозор. Сходили, вернулись и, видать, ругаться принялись.
– Вы меня совсем не слушаете, – в голосе Мехлиса колокольцем прозвенела обида. – Это не по-партийному, ибо коммунист…
Иван Кузьмич отвел взгляд от взволнованных разведчиков.
– Слушаю, не беспокойтесь. Это вы верно предрассудки помянули – низменные которые. Что у нас с продуктами? На сколько еще хватит?
Лев Захарович уверенным движением достал из командирской сумки толстую тетрадь, пролистнул несколько страниц:
– При нынешних нормах – на четыре дня. Если урежем, неделю еще протянем. Предлагаю членам партии в качестве почина добровольно отказаться от половины пайка. Готов начать с себя, причем сегодня же.
Кречетов невесело вздохнул. Великий почин не поможет, нормы придется урезать всем, даже Кибалке. До Пачанга, если верить барону, восемь дней пути. Дня через три начнутся обжитые места, там голодать не придется. Главное – дойти…
Дорога Ивану Кузьмичу была не слишком по сердцу. Хотан, маленькая мутная речка, змеился в неглубокой долине, то и дело ныряя в барханы. Приходилось раз за разом искать путь, в особенности же – редкие травяные лужайки, чтобы подкормить вконец отощавших лошадей. Но песок и бестравье – еще полбеды. Такла-Макан, окружавший маленький отряд со всех сторон, вовсе не был пустым и безжизненным. Несколько раз у горизонта появлялись темные силуэты верблюжьих караванов, на берегах реки встречались свежие кострища, разведка же приносила и вовсе тревожные вести. За посольством следили – чужие тени мелькали за барханами, пытаясь подобраться ближе, отсвечивали неяркими отблесками костров.
Командир Джор не мог помочь отряду в Царстве Смерти. Друзей здесь нет – только враги.
– А вот и разведка, – Кречетов встал, одернул ремень. – Оставайтесь, Лев Захарович, чует сердце – неладно что-то.
* * *Вопреки обыкновению, Унгерн, небрежно подбросив руку к фуражке, даже не пытался вступить в разговор. Сел прямо на песок, поджал ноги, отвернулся. Бородачи между тем никак не решались приступить к докладу. Старший брат, Осип Николаевич, мялся, нерешительно поглядывая на сурового и невозмутимого Мехлиса, младший же, Семен, полный Георгиевский кавалер, и вовсе скис, рта раскрыть не решаясь. Иван Кузьмич хотел было гаркнуть по-фронтовому, но в последний момент передумал.
– Чего сотворили, станишники? – вздохнул сочувственно. – Кайтесь уже.
Послышался странный звук. Враг трудового народа Унгерн достаточно внятно зарычал. Сидевший на его плече филин открыл глаза, осмотрелся удивленно…
– Ну виноваты! – махнул крепкой ручищей Осип Николаевич. – Кто ж его знал?
Барон, пружинисто встав, поправил левый ус, шагнул ближе, не забыв погладить проснувшую птицу по серым перьям.
– Господин Кречетов! Вину беру на себя, как старший по званию. За барханом обнаружен вражеский секрет, три человека при лошадях и ручном пулемете. Осматривали лагерь, имели бинокль и, почти уверен, фотографический аппарат. Попытка задержать была неудачна, да-с. Спугнули – и себя обнаружили. Теперь противник знает о нас все, а мы о нем – ничего. Готов понести наказание. Найдите дерево, я на него залезу…
– Это мы Романа Федоровича не послушали, – вступил в разговор младший. – В лоб сунулись, обходить не стали, потому как лень было по песку ноги трудить. А они, аспиды, словно растворились, ни лошадей, ни следов даже.
– А еще эти, чужие, махорку курили, – прогудел Осип Николаевич. – Наша махра, родимая, я ее дух ни с чем не спутаю. Так что не азиятцы за нами идут, а свои. То есть не свои, понятно…
Мехлис выразительно поглядел на Ивана Кузьмича, тот кивнул, вспомнив недавний разговор. Свои – да не совсем.
