Александр Мазин - Цена Империи

— Давай о богах сейчас не будем, Маний. Давай о деле. Думаешь, Фракиец мои контакты с сенаторами не одобрит?

— Да кто его знает, — проворчал Скорпион. — Фракиец — не дурак. Знает, что ты ему верен. Но нынче подозрителен стал….

— Станешь подозрителен, когда тебя сместить хотят! — вступился за Максимина Аптус. — Скажи, Череп, а в преемники его кто метит, не знаешь?

— Мне говорили: самый вероятный — консуляр Магн.

Плавт издал такой звук, будто выпустил газы. Лица остальных вытянулись.

— Тогда нам конец, — выразил общее мнение Митрил.

— Что будем делать? — спросил Деменций Зима.

Пятеро военачальников переглянулись.

— Сдается мне, мы думаем об одном и том же, — предположил Маний Митрил по прозвищу Скорпион.

Четверо остальных кивнули, подтверждая.

— У нас есть братья среди сирийцев? — спросил Черепанов.

— Наверняка, — уверенно ответил перс Маний Митрил, стоявший в митраистской иерархии ступенью выше остальных, львов.

— Может быть…

— Нет, — отрезал Митрил. — Это наше дело.

— Ты хочешь сделать это лично? — спросил Аптус. Митрил покачал головой.

— Мы слишком известны, — сказал он. — Нужны исполнители.

— Я никому не стану поручать такое, — сразу отказался Феррат. — Все, кому я доверяю, присягали Августу. Лишить их покровительства богов… такое надо делать самим. Или мы рискуем кончить, как кончил Макрин[77]. Я согласен с Железным, — сказал Деменций Зима.

— Я бы взялся, — произнес Аптус. — Но у меня нет никого, кому я мог бы поручить такое. Разве вот Черепу…

Это была шутка, но Геннадий кивнул.

— Я возьмусь, — сказал он.

— Ты сам?! — воскликнули в один голос Зима и Плавт.

— Не лично. У меня есть люди, которым я могу это доверить и которые не испугаются богов Империи. Но мне понадобится помощь…

— Все, что в наших силах, — сказал Митрил. — Говори, Геннадий.

— Позже, — покачал головой Черепанов. — Такое дело следует сначала обдумать. И подготовить как следует. К сожалению, у нас мало времени.

— Значит, не будем его терять, — произнес Маний Митрил. — До встречи, братья…

— Знаешь, что меня тревожит, Геннадий… — сказал Деменций Зима, когда они вместе возвращались в расположение своего легиона.

— Что?

— Максимин.

— Думаешь, он откажется?

— Нет. Я думаю: как бы наш Фракиец не стал еще более жестоким повелителем, чем Каракалл…

— М-м-м… Очень может быть, — пробормотал Черепанов, к этому времени достаточно изучивший римскую историю. — Но еще десяток лет правления такого императора, как Александр, — и эта провинция станет варварской. Разве у нас есть выбор?

— То-то и оно, — пробормотал префект. — И все-таки мне страшно. В жилах Александра хотя бы течет кровь великих Августов, а в жилах Максимина — кровь фракийского пастуха.

— Зато он сам поднялся на вершину, — заметил Черепанов.

— Сам. Но понравится ли гению Рима, если ему придется нашептывать в ухо безродного пастуха?

— Разве у него есть выбор? — усмехнулся Черепанов. — Не думаю, что он захочет остаться бездомным гением Рима.

Соправительница Мамея принимала сына в своем шатре. Его собственный был, по мнению соправительницы, слишком убог. Ее же шатер был даже изнутри выстелен пурпурной тканью, под цвет императорским одеяниям сына. Но сама Августа была одета по-домашнему, в просторную тунику из далматского шелка[78].

— Мало разослать их по провинциям, — говорила сыну Мамея. — Это бунтари, вечные бунтари. Я хочу, чтобы ты распустил эти легионы. Распусти их — и пусть верные нам легаты сформируют их снова. Сделай это, пока боги к нам благосклонны, и прекрати транжирить золото. Я же говорила тебе: раздача ничего не даст.

— Они бы взбунтовались! — возразил ее сын. — Как это было в Месопотамии. Там их утихомирил Максимин. А сейчас?

— Тогда было другое. Ты помнишь, какие тогда были знамения? И гадатели в один голос пророчили беды. А сейчас? Даже твой любимый астролог Тразибул, который вечно предсказывает неведомые опасности, на этот раз высказался определенно.

— Ну да! — фыркнул император. — Нагадал мне смерть от меча!

— Вот именно! — воскликнула его мать. — Меч — символ войны, но ведь мы не собираемся воевать! Это твой Максимин, дай ему волю, тут же начал бы войну. А мы собираемся расформировать все эти проклятые легионы!

В голосе соправительницы прорезались визгливые нотки.

— Не кричи так, — поморщился ее сын. — Охрана услышит.

— Пускай слышит, — отмахнулась Мамея. — Все равно ничего не поймут. Эти здоровенные галлы-преторианцы даже латыни не знают!

Между собой мать и сын всегда говорили на том диалекте греческого, которым пользовались на их родном Востоке, так что в ее словах был резон. Вот только из шести гвардейцев, охранявших в эту ночь шатер мамеи, четверо были галлами, один — германцем из франков, а последний — как раз сирийцем, так что фраза о расформировании легионов была ему вполне понятна.

Глава третья,

в которой грязными методами:

хитростью, подлостью и обманом (как это обычно и бывает) — творится история

— Вы вправе отказаться, — произнес Черепанов. — И сейчас я буду говорить не как ваш командир, а как… хм-м… ваш родич. Приказать не могу. Дело это крайне опасное. И тайное. Если об этом узнают, ни мне, ни вам головы не сносить.

— Говори прямо, примипил, нечего нас интриговать, — усмехнулся Скулди. — Чего надо?

— Прямо, говоришь? — Черепанов тоже усмехнулся, оглядел всех четверых: Агилмунда, Ахвизру, Скулди и его родича Берегеда, молодого, но крайне перспективного разведчика. — Можно и прямо: я хочу, чтобы вы тайно проникли в сирийский лагерь и убили императора Александра и его мать. Я достаточно прямо говорю, Скулди?

Герул-кентурион крякнул. У Берегеда даже глаза округлились. А вот готы никакого удивления не выказали. Нервы у них были из титановой проволоки.

— Действительно рискованное дело, — сказал Ахвизра. Глаза его азартно блестели. — Многие здесь хотели бы смерти императору…

— Многие здесь кричали о том, что хотят другого императора, — уточнил Агилмунд. — Но никто не кричал, что хочет его убить.

— Агилмунд верно говорит, — присоединился Скулди. — Смерти хотят многие. Почему ты говоришь, что именно нам придется его убить?

— Почему он говорит это нам — как раз понятно, — вмешался быстро соображавший Ахвизра. — Потому что во всем легионе только мы способны это сделать! — В голосе гота прозвучало откровенное самодовольство. — Зачем это тебе, примипил? Тебя попросил Фракиец?

Черепанов покачал головой:

— Если бы Максимин решил убить императора, он сделал бы это собственноручно. Но он не станет. Вы не клялись в верности императору. Вы присягали только орлу легиона. Я позаботился об этом. А Максимин клялся Августу в верности и останется верен клятве. Боги не любят тех, кто нарушает клятвы.

Трое варваров одобрительно кивнули, а Скулди, напротив, покачал головой:

— Ты не ответил мне, Гееннах.

Этим обращением он давал понять Черепанову, что говорит сейчас не как младший кентурион со старшим, а как родич. Что, собственно, и предлагал Черепанов.

— Зачем это мне… — медленно повторил Геннадий.

— И зачем это нам, — добавил практичный Агилмунд.

— Скажи мне, Агилмунд, ты хочешь воевать с алеманнами? — спросил Черепанов.

— Да. Война — это неплохо. Добыча, развлечение…

— Александр не будет воевать. Он даст алеманнам золото… которое могло бы достаться вам.

— …И еще шестидесяти тысячам. Если его разделить на всех — совсем мало получится, — заметил Агилмунд. — Это общее дело. Зачем нам стараться для шестидесяти тысяч римлян? Чужаков…

— А для своего родича ты готов постараться? — прищурился Черепанов.

— Ты — хороший вождь, Гееннах, — сказал Агилмунд. — Но все-таки ты нам — не родич.

— А Аласейа?

— Аласейа — далеко…

— Да. Он далеко. И он, наверное, рассказывал тебе, что убил в Томах одного тюремщика?

— Не он, Луций рассказывал. Он слишком мягкий, мой родич Аласейа. Я бы за такое убил многих…

— Аласейа убил одного. Но в Империи за такое убийство могут строго наказать. И здесь не принято платить виру за убийство. Здесь за такое убийство могут даже казнить. Поэтому я попросил Аласейю уехать, надеясь, что без него мне удастся договориться с судьями. Но судьи упрямы, а верховный судья, скорее всего, не станет на сторону Аласейи.